Вагонные песни
В послевоенные годы страна столкнулась с уникальным явлением — «вагонными» песнями, которые исполняли многочисленные инвалиды, калеки, нищие и просто не желающие ударно трудиться аферисты.
Их «армия» оказалась довольно внушительной. Они делили территории и изобретали новые методы получения денег от сердобольных граждан.
Писатель Эдуард Хруцкий в одном из своих очерков вспоминал о встрече в Средней Азии в 50-е годы с неким известным в дальнейшем поэтом-песенником. Как вспоминает Эдуард Михайлович, в ту пору «стихотворец» зарабатывал огромные (!) деньги, сочиняя песни для… профессиональных попрошаек.
Народная память сохранила много образцов подобных произведений безвестных авторов. Вот одно из них, которое пелось на мотив известной городской баллады «Парень в кепке и зуб золотой»:
Жил на свете хорошенький мальчик,Для девчат он был просто гроза.Кудри черные, черные брови,Голубые большие глаза.
Просто не было в мире милееГолубых его ласковых глаз.«Это был ведь огонь, а не парень», —Говорили девчата не раз.
Но настало тревожное время,Над страною нависла гроза.Взяли в армию милого друга —Голубые большие глаза.
До вокзала его провожалиИ подруга, и старая мать.Уходил он в далекие дали,Уходил милый друг воевать.
Дни за днями идут чередою,Собираются месяцы в год.Только парень чего-то не пишет,Даже девушке писем не шлет.
Но однажды — число я не помню —Темной хмурою ночью однойКто-то робко в окно постучался:Это парень вернулся домой.
Перед матерью встал он смущенный,Незнакомый, как будто чужой.Кудри черные наголо сбриты,Пулей выбит был глаз голубой.
«Я, мамаша, вернулся обратно,Даже, может, я в этом не прав».Только вместо руки его левойКак-то странно болтался рукав.
«Даже девушка, милая Надя,Будет встречи бояться со мной.Так зачем я ей нужен, калека?Ей понравился парень другой.
Только старая мать втихомолкуБудет слезы горячие лить.Я калека, калека, калека,И калекою мне всю жизнь быть».
Пережившая войну в Волхове Г. Е. Мальцева рассказывала, как в 7-летнем возрасте, спасаясь от голода, сама ходила с песней по поездам:
«Жизнь была не менее трудная, чем во время войны. Не было только обстрелов и бомбежек.
По вагонам ходили одноногие с гармошкой. Помню песню, которую пел один из них:
Эх, озера, широки озера,Мне вовек вас не забыть.
Здесь существовала конкуренция за кусок хлеба. Я тоже пела песни по вагонам паровичка. Помню до сих пор тексты этих песен.
Этот случай совсем был недавно,Ленинградскою жаркой порой.Инженер Ленинградского фронтаПишет письма жене молодой:
„Дорогая жена, я калека,У меня нету правой ноги,Нет и рук, они честно служилиДля защиты родной стороны“.
От жены я письмо получаю,С ней я прожил всего восемь лет.Она только в письме написала,Что не нужен, калека, ты мне…
Мне не было еще семи лет, маленькая девочка, голос звонкий, песни жалостливые, а люди добрые. Отдавали последнее, хотя у самих ничего не было. Звонкий голос и хорошенькая мордашка очень действовали на людей, которые сами немало пережили.
Пела еще много песен. Конечно, это было далеко от настоящего пения. Но народу это нравилось…»
* * *
Михаил Гулько во время работы над пластинкой «Песни военных лет». США, 1984 г.
«Крестный отец русского шансона», эмигрантский певец Михаил Гулько вспоминал о своем пребывании во время войны в эвакуации на Урале:
«…Самым ярким впечатлением от эвакуации стали не мерзости голодной уличной жизни, а воспоминание о песне, что услышал тогда.
Однажды морозным зимним днем я после уроков отправился побродить на челябинский рынок и перед центральным входом увидел картину, которую по сей день помню в мельчайших деталях. Прямо на снегу, на крошечной деревянной тележке сидел молодой, красивый, белокурый морячок без ног. Ноги отрезаны по самый пах.
Рядом с тележкой лежали деревянные бруски, с помощью которых он передвигался, а на груди у него висела маленькая гармошка-хромка, и он пел свою песню под ее нехитрый аккомпанемент на мотив „Раскинулось море широко“.
Я встретил его близ Одессы родной,Когда в бой пошла наша рота.Он шел впереди с автоматом в руках,Моряк Черноморского флота.
Он шел впереди и пример всем давал,Он был уроженец Ордынки,А ветер его лихо кудри трепалИ ленты его бескозырки.
Я встретил его после боя в огнеВ украинской чистенькой хате.Лежал он на докторском белом столеВ кровавом матросском бушлате.
Тринадцать ранений хирург насчитал,Две пули засели глубоко.В бреду наш отважный моряк напевал:„Раскинулось море широко“.
Ай, доктор родной, если будешь в МосквеЗайди ко мне в дом на Ордынку.Жене передай мой горячий привет,А сыну отдай бескозырку.
Напрасно старушка ждет сына домой,Ей скажут — она зарыдает,А волны бегут от винта за кормой,И след их вдали пропадает.
Перед морячком лежала перевернутая бескозырка, полная красных „тридцаток“ с портретом Ленина. Рядом стояла девушка — скорее всего, сестра — с длинной толстой косой и убирала деньги, не вмещавшиеся в бескозырку, в холщовый мешок.
Много раз я приходил на базар и, словно завороженный, стоял и слушал, как он поет. Столько лет прошло, а помню все, словно вчера это было.
Я редко исполняю эту вещь, только в компаниях близких — и не было случая, чтобы люди не плакали после нее»[35].
* * *
Старожилы припоминают, что большой популярностью в среде «нищих музыкантов» пользовалась старинное, времен Первой империалистической, сочинение князя Константина Романова (1858–1915):
Умер, бедняга! В больнице военнойДолго родимый лежал;Эту солдатскую жизнь постепенноТяжкий недуг доконал…Рано его от семьи оторвали:Горько заплакала мать,Всю глубину материнской печалиТрудно пером описать!С невыразимой тоскою во взореМужа жена обняла;Полную чашу великого горяРано она испила.
* * *
Другой классик жанровой песни автор-исполнитель Игорь Сатэро (р.1947) рассказывал мне, как в 9-летнем возрасте вместе со своим знакомым «дядей Валей» — профессиональным нищим, косившим под слепого и игравшим на аккордеоне, — ездил в электричках и пел, аккомпанируя себе на маленькой гитаре.
Я вернулся с войны,А жены моей нет.Вышла замуж она за другогоИ детей забрала,Вещи все продала,Чтоб не видеть калеку больного!Я за Родину шел своей грудой впередВ меня немцы-фашисты стреляли!Я не знал, идиот, что родные моиТак постыдно солдата предали.И хожу я теперь по вагонам один,Все смотрю, не жена ли с детьми?Так подайте копеечку мне, гражданин….
Но к концу 50-х надтреснутые голоса калек перестали звучать на улицах, вокзалах и площадях окончательно. Безрукие и безногие герои войны портили глянцевую картинку советской действительности.
Министр МВД Круглов в конце февраля 1954 года пишет Хрущеву: «Несмотря на принимаемые меры, в крупных городах и промышленных центрах страны все еще продолжает иметь место такое нетерпимое явление, как нищенство… Во втором полугодии 1951 г. задержано 107 766 человек, в 1952 г. — 156 817 человек, а в 1953 г. — 182 342 человека. Среди задержанных нищих инвалиды войны и труда составляют 70 %, впавшие во временную нужду — 20 %, профессиональные нищие — 10 %.
Причина:…отсутствие достаточного количества домов для престарелых и инвалидов и интернатов для слепых инвалидов… Борьба с нищенством затрудняется… тем, что многие нищенствующие отказываются от направления их в дома инвалидов… самовольно оставляют их и продолжают нищенствовать. Предлагаю преобразовать дома инвалидов и престарелых в дома закрытого типа с особым режимом…»
