бесстыжая! - снова заорал Сулейман. -Чем ты занималась? Где шлялась?
- Ну, ладно. Помните Марию Николаевну, учительницу? Так вот, с ней я и уехала. Она увезла меня с собой в Москву. Там я работала в детском саду.
Я всегда знала об изворотливости и лживости Гюльнар. Но сейчас была восхищена ее находчивостью. Она так хитро и умело плела ложь, что даже ушлый дядя Сулейман поверил ей! Но уж братья-близнецы, пройдохи и лгуны, сомневались. Этих прохиндеев не так-то просто было провести! Они стали хихикать. Сулейман несколько растерялся. Он не знал, кому верить.
- Но почему нас не предупредила? Почему не писала?
- Я писала, отец. И сама удивлялась, почему вы мне не отвечаете. Ты же знаешь, как сейчас работает почта. Наверное, мои письма где-то затерялись.
- Да что ты! - съязвил Асад.
- Ну и дела! - подхватил Али.
- Заткнитесь оба! - огрызнулась на них Гюльнар. - Уж кому за вами поспеть в срамных делишках! Рассказать, что вы делали с маленьким Асланом, другими мальчиками и девочками? Воры, вруны, жулики!
Вот теперь я узнавала это семейство! Все старались перекричать друг друга: отец, сыновья - все орали. Вдруг распахнулась дверь и в комнату ввалился бледный Салим.
- Я увидел чемоданы. понял. Гюльнар. вернулась, - бедняга не мог говорить от волнения. Он с жаром обнял Гюльнар и стал осыпать ее поцелуями. - Я знал, что ты вернешься! Я ждал тебя! Все время ждал!
Салим плакал от счастья. Все, даже Асад и Али, смотрели на эту сцену с изумлением.
Салим и Гюльнар снова зажили вместе. Но Салим стал более грустным. Гюльнар многократно пересказывала удачно придуманную ложь о Марии Николаевне, о детском садике, ласковых ребятишках, которые в ней души не чаяли. Она говорила с таким упоением, так искренне, что я немела от удивления. Она даже передразнивала детское лопотание, когда рассказывала о своих «воспитанниках».
- Тебе надо писать романы, - сказала я ей однажды, восхищаясь ее способностью к сочинительству.
- Может быть. Но не сейчас. Позже, когда у меня пропадет интерес к мужчинам.
Писать произведения не лучше, чем быть их героями!..
- она смачно прищелкнула языком.
Уже через месяц Гюльнар заскучала и снова собралась в дорогу. Пока еще не знала, с кем и куда. Порой я завидовала ее решительности. В отличие от Гюльнар, я была склонна к сомнениям и труслива. Наверное, и счастье свое упустила по этой причине. В то время мне и на ум не пришло бы, что смогу впоследствии так измениться и осуждать свою прежнюю слабость и уступчивость. Время может разрушать одно и строить другое, иногда из материала разрушенного.
XII
Весна в этом году была какая-то особенно чудесная. Она будто несла на своих крыльях недосягаемую мечту.
Природа меняла наряд, и весной он одинаково прекрасен -будь то на Кавказе или во Франции. Она ликовала, празднуя свою победу над унылой зимой, и ей вторили треск лопающихся почек, оглушающее чириканье воробьев, теплый ветерок, доносивший отдаленные раскаты весенней грозы. Только я была в стороне от этого праздника, он еще больше усугублял мои страдания. Где, в каких небесах укрыто мое счастье? Ожидание превратилось в образ жизни. Мы должны были получить загранпаспорта. Обещания нашего друга комиссара стали несколько увереннее. Один из чемоданов давно уже стоял наготове, на самом виду. Он стал для меня символом свободы и счастья. Когда мне было совсем худо, я смотрела на него и обретала надежду. Гюльнар разглядывала его с завистью.
- Счастливая! Вот уедешь во Францию, будешь спать с французами. Говорят, они очень умелые любовники. Хочу иметь кучу любовников! Не смогу спокойно смотреть на привлекательных мужчин. А с тобой так бывает?
Я отрицательно замотала головой.
- Ты все еще ненавидишь Джамиля? Сбеги ты с Андреем, я бы тебя еще поняла. Но зачем хранить верность своему мужу?
В вопросе отвращения к Джамилю я была с ней согласна.
- Нельзя сказать, что будет дальше, - продолжала Гюльнар. - Возможно, в будущем ты станешь давать мне кое-какие уроки.
- Боюсь не оправдать твоих надежд.
Так и текли дни. Я играла на пианино, Гюльнар искала любовников, птички пели и чирикали. Но однажды взволнованный Джамиль принес известие: он своими глазами видел загранпаспорт, этот знак новой жизни. Мечта становилась явью. Оставались незначительные детали, несколько формальных пометок. Я от волнения рухнула на стул и заревела.
- Что ты ревешь, дура? - останавливал меня внутренний голос. - Радоваться надо, а не плакать!
Из кухни вышла свекровь и, узнав причину моих слез, тоже заплакала. В одной руке она держала шампуры для мяса, а другой утирала слезы на впалых щеках.
- О, Аллах! Значит вы оба уедете! А ты так и не подарила мне внука! Кому будет нужна моя старость? Этим трем дебоширам? - указала она на сыновей.
Служанка свекрови тоже присоединилась к нам и пустилась в рев. Так мы и плакали в три голоса, а Джамиль ходил из угла в угол и сам едва сдерживал слезы.
Мы с Джамилем перебирали имена людей, с которыми предстояло попрощаться. Список был бесконечным: его родственники, мои родственники, друзья, знакомые, соседи. Со всеми нужно было повидаться, повздыхать, поплакать. А сколько времени уйдет на выслушивание ненужных советов! И я решила сократить список: убирала из него целые семьи. В итоге осталось несколько самых необходимых людей. Но у меня было и желание: очень хотелось увидеть напоследок наш деревенский дом, попрощаться с теми, кто был невидим другим и бесконечно дорог мне. Ведь я никогда уже не вернусь на Кавказ!
На последней станции железной дороги я пересела в фаэтон. Здесь были и другие пассажиры. Извозчик был незнакомый, поэтому не приветствовал меня как прежний. Лошади тоже были без прежних кисточек и бубенчиков, которые так нравились мне в детстве: мне хотелось сорвать их и прикрепить к своей шляпке. Старая дорога через степь была частично отремонтирована новой властью. Выровняв колдобины, революционные чиновники хотели показать свою заботу о трудящихся в пику их бывшим хозяевам-соб-ственникам.
Фаэтон, как и раньше, остановился перед входом, не въезжая во двор. Я сошла на землю и осталась одна. В это время года в деревенском домике бывало мало народу, всего несколько садовников. Кругом было очень тихо. Позвонив в дверной звонок, я нарушила эту тишину. Ждать пришлось долго. Наконец, железные ворота распахнулись, и я увидела растерянное лицо нашего садовника Фирдовси.
- Здравствуйте,
