- советовал отец Джамилю.
Джамиль же обещал ему сделать все возможное, чтобы выехать в Европу. Эта мысль меня радовала, хотя и был страх перед неизвестностью. Как сложится жизнь там, в далекой, чужой стране?...
Волны бились о береговые укрепления и забрызгивали нас черноморской водой. А судно, раскачиваясь, уносило отца от берега. От того берега, где осталась я. Прежде я думала, что оборвать цепь, приковывающую меня к этому берегу, будет невозможно.
- Все было бы иначе, если бы и я тогда уехала с сестрами в Европу, - думала я с тоской. - Не познала бы несчастной любви к Андрею. Не стала бы женой ненавистного Джамиля.
А отец удалялся все дальше и дальше. Вскоре его лицо, мокрое от накрапывающего дождя и озаренное счастливой улыбкой, исчезло вдали. Судно становилось меньше, меньше, меньше. Превратилось в серую точку на горизонте и пропало. Мне захотелось вернуться домой. Очень знобило, нужно было согреться, залезть в постель, зарыться под одеяло и забыть эту щемящую тоску. Ветер усиливался, трепля ветки пальм. Но и дома он гулял по комнате, проникая через щели. Через дырявую крышу дождь наполнял тазы и плошки, выстроенные на полу.
Я без сил улеглась в кровать. Кажется, у меня поднялась температура. Она росла вместе с моей грустью.
Мне было так плохо!... Джамиль вызвал врача, и тот сказал, что мне необходим постельный режим. Болеть мне понравилось, а выздоравливать вовсе не хотелось. Разве не замечательно быть безразличным ко всем, ненавидящим все больным человеком?
В комнатушке становилось все холоднее. Начались осенние дожди. Я прислушивалась к каплям, стекающим с потолка в посуду, что стояла на полу. Ветер кружил хоровод вокруг моей кровати. Пейзаж за окном был серым и унылым: серое небо, серое море, серая улица. Дождь смыл все краски. Казалось, он никогда не кончится. Мои мысли были такими же серыми, как все вокруг. Я с тоской думала об отце, который увидит Стамбул, Париж. Представляла его встречу с сестрами. Интересно, они когда-нибудь вспоминают обо мне? Как сложилась бы моя жизнь, будь я там, рядом с ними? А если бы там рядом со мной был Андрей?.. От этих дум становилось еще горше. Когда поднималась высокая температура и я уходила в полузабытье, мне снилась чудесная сказка: мы живем с Андреем в хрустальном замке, нам прислуживают невидимые джинны, поэтому кажется, что мы совершенно одни. В нашем волшебном мире было только два существа - я и он. И эти два существа были бесконечно счастливы среди зелени садов и благоухающих цветников. Никто не мешал нам любить друг друга. Это мое воображение преобразилось в сон... И не хотелось просыпаться.
Врач сказал, что меня надо переправить в Баку и пообещал устроить меня в санитарном вагоне, который скоро пойдет туда. Через пару дней я сидела в сером вагоне с огромным красным крестом и дрожала, укутавшись в одеяло. Напротив сидела санитарка, а за перегородкой кто-то стонал. Санитарка сказала, что это тифозный больной. Я знала о множестве вшей, которые стали знаком нашего революционного времени и укус которых может быть заразным. Заболеть тифом ничего не стоило. Но мне не было страшно. Наоборот, стоило заболеть и умереть, сразу закончились бы все муки и кошмары, думала я.
Через два дня поезд прибыл в Баку и меня отправили к свекрови. Скоро я стала идти на поправку. Молодой организм умеет противостоять болезни. А еще оставалась надежда на перемены к лучшему.
Каждый день меня навещала фрейлейн Анна. Она по-прежнему жила у Лейлы, ухаживала за ее сынишкой. Но у нее уже была мысль уехать к сестре, в Англию. Та давно звала Анну к себе. Моей милой нянечке не представляло особого труда получить загранпаспорт - ведь она считалась иностранкой. Не то что нам, гражданам России. Что дали фрейлейн Анне годы долгой и верной службы нашему семейству? Ничего! Мы и сами стали банкротами. Чем же могли помочь ей? Да и вообще, мы вели себя не очень хорошо по отношению к ней и прежде. Не умели оценить ее по достоинству, любить и уважать, как она того заслуживала.
Я разглядывала седые пряди склонившейся надо мной фрейлейн Анны. У нее очень ослабло зрение и свободное время она посвящала вязанию. Мне становилось теплее от ее ласковых голубых глаз. Я не всегда подавала виду, отвечала на вопросы сухо и коротко, не говорила ей нежных слов благодарности. А фрейлейн Анна не держала обиды, она говорила и говорила, - обо всем, и более всего, о предстоящем путешествии. Будь ее воля, она бы не уезжала. Но видя наши трудности, не хотела быть нам обузой. Однако, стоило заговорить о разлуке, как фрейлейн Анна начинала горько плакать. Я поражалась ее любви к нам, такой беззаветной и бескорыстной. Разве можно любить просто так, ни за что? Мы не стоили ее любви, а она все равно нас любила. До сих пор мне трудно понять, за что эта женщина одаривала нас своей истинно материнской любовью.
Спустя некоторое время фрейлейн Анна покинула нас. Сперва ей предстояло поехать в свой родной город Ригу. Дорога лежала через Россию, объятую революцией и потрясениями. Эта дорога была длинной и тяжелой. Но когда, наконец, фрейлейн Анна встретилась со своей сестрой, она обрела так необходимые ей внимание и покой.
Дом родителей Джамиля тоже был конфискован, и теперь все жили вместе. Три молодых человека, братья Джамиля, тоже жили с нами. Это были очень вспыльчивые, разговорчивые и прожорливые юноши. Они часто ссорились, чем огорчали свою мать, которая в равной степени заступалась за каждого. После смерти отца Джамиль считался в семье старшим, но и ему осточертели ссоры братьев. Мать с утра до вечера готовила еду ненасытным сынкам и проливала слезы из-за их бесконечных стычек. Она почему-то надеялась, что мне удастся примирить ее драчливых сыновей.
- Доченька, ты свет моей старости, бальзам моих ран,
- говорила она языком сказок «Тысячи и одной ночи». - Постарайся примирить братьев. Они ссорятся по сущим пустякам! Я порой думаю, что Бог наказал меня за глупость, одарив сыновьями-дурнями. Храни тебя Бог, дочка! И тебя, и твоих будущих детей.
Она исподтишка поглядывала на мой тощий живот в надежде, что скоро усилиями ее сына он округлится. Но ее надежды не сбывались, и свекровь очень огорчалась. У мусульман бездетные семьи были не в чести. Свекровь весь день вздыхала и призывала Аллаха, даже когда готовила обед.
Мне вовсе не хотелось толстеть и превращаться в жирную
