в мокрую шерсть. В ее волосах каким-то чудом осталось три шпильки, запутавшиеся в остатках некогда аккуратного пучка. Теперь они гордо торчали, будто зубья трезубца, пригвоздившего Мико к берегу.
Не знаю, сколько мы пробыли там, глядя на бег облаков и разочарованное биение моря о сушу. Может, минуты, а может, долгие часы. Мы могли бы больше никогда не двинуться с места, если бы на туманном горизонте не показался корабль.
Императрица встала и, что-то бормоча на кисианском, нагнулась, чтобы поднять неподвижную Чичи. Я опустился на колени помочь, зная, как тяжела собака, но императрица оскалилась и зашипела. К одной стороне ее лица и волосам прилип песок. Я поднял руки в знак капитуляции. Она подняла собаку и очень быстро пошла к роще деревьев, кренясь влево, чтобы скомпенсировать вес Чичи. Мокрое платье паутиной облепило ее ноги.
Я подхватил мешок и поспешил за ней.
У края леса корявые ветки тянулись к нам, чтобы затащить в чащу. Налипший к ногам песок осыпался на влажный суглинок. С деревьев капала вода, птицы пели, порхая с ветки на ветку, их крылья были неразличимы в густой листве, закрывавшей небо. В отличие от светлого, открытого берега, лесной мир был темным, влажным, полным жужжащих у лица насекомых.
Не оглядываясь, императрица пробиралась вверх по склону. Я держался позади так, чтобы, насколько возможно, заметать наши следы, при этом не теряя ее из виду. Задача становилась все проще по мере того, как крутизна склона замедляла ее решительные шаги.
На вершине поросшего мхом хребта она опустила Чичи и села рядом, положив голову на руки и хватая ртом воздух. Внизу в лощине журчал уходящий к морю ручей, и, оставив императрицу перевести дух, я направился к нему, ставя босые ноги боком, чтобы не упасть. И все же я поскользнулся на мокрых листьях и неуклюжим ежом покатился по склону. Все кружилось, мешок с припасами впивался в спину, но наконец я оказался на дне, весь облепленный листьями. Если раньше у меня все болело, то теперь боль пульсировала, и я оторопело сидел у журчащей воды, стараясь не думать об острой боли в бедре. Здесь не место и не время, чтобы снова зашивать рану.
Через несколько минут появилась императрица. Мы как следует напились воды, и она повела нас обратно вверх по склону, а затем к каким-то горам, маячившим сквозь прорехи в пологе леса. Поплескавшись в ручье, Чичи вспомнила, как пользоваться лапами, и остаток пути шла сама.
Я не знал, преследует ли нас кто-то или куда мы направляемся, просто шел за императрицей Мико вверх. Иногда нам приходилось втаскивать Чичи на особенно крутой подъем или валун. Из-за облаков невозможно было определить, когда наступил и прошел полдень, но после нескольких часов все более медленной ходьбы по жаре Чичи выдохлась. Царственное животное рухнуло на тропу, укрыв грязь бело-золотым мехом, как одеялом.
– Императрица, – окликнул я. Она повернулась, а когда увидела свою собаку, лежащую с высунутым языком под дождем, ее лицо исказилось в хорошо знакомой мне агонии, и она побежала обратно.
– Нам нужно где-то остановиться, – сказал я.
Императрица Мико ответила раньше, чем я закончил, протянув ко мне ладонь.
– Остановиться?
Я указал на измученную Чичи и присел возле нее.
Императрица кивнула, и на ее лице мелькнула улыбка. Она сделала тот же жест и куда-то побежала, вскоре исчезнув за завесой дождя.
– Ты храбрая собака, – сказал я Чичи, радуясь возможности передохнуть. – Твоя хозяйка тоже очень храбрая. Из нее вышел бы отличный левантиец, бесстрашный и решительный.
Такой, каким пытался быть я, скрывая свой позор в праведности и чести, а в итоге оказался здесь. Дождь барабанил пальцами по моей спине.
– Надеюсь, она ненадолго, – продолжил я, не желая молчать. – Я должен найти тебе что-нибудь поесть. Надеюсь, тебя не кормили изысканной пищей, как корунских комнатных собак, потому что здесь мы ничего подобного не найдем.
Говорить с Чичи было еще бесполезнее, чем с императрицей, но она скоро перестала дрожать и переместила нос поближе к моей ноге.
Императрица отсутствовала недолго, и ее появление на уступе выше по склону заставило Чичи встать. Собака двигалась медленно, но все же двигалась, страдая лишь оттого, что ее поднимали, когда не могла сама куда-то забраться. Как я разговаривал с Чичи, так и императрица говорила со мной, пока мы лезли все выше и выше в гору. Деревья уступили место кустам, а затем травам. Поднявшись над пологом леса, я рискнул посмотреть назад, на море. Оно было так далеко внизу, а останки нашей разбитой лодки казались такими маленькими, что на мгновение я был уверен, что упаду. Другой корабль все еще качался там на волнах.
Императрица Мико окликнула меня. Она указывала на узкий проход в скалах впереди – пещеру, почти скрытую маленьким водопадом. Вода низвергалась с уступа и разбивалась о каменистое плато, стекая по ногам Мико. Снова указав на пещеру, она повернулась, чтобы заманить Чичи внутрь, но быстро сдалась и понесла ее в обход падающей воды.
Внутри пещера была больше, чем казалась снаружи, и, убедившись, что она безопасная и сухая, я вышел на поиски дров и еды. Мне хотелось лечь и больше никогда не вставать, но у нас не было гурта, который пришел бы на помощь, и я сомневался, что императрица когда-нибудь сама добывала себе обед.
Найти сухое дерево оказалось трудно. С едой было проще, грибы и ягоды имелись в изобилии, но, не зная, какие из них съедобны, я предпочел поискать крабов на берегу реки. Кое-как убив полдюжины, я понес их обратно, когда свет уже начал меркнуть.
Императрица что-то сердито шипела. Она стояла на коленях у входа в пещеру, склонившись над собранным ею хворостом, и пыталась высечь искру. Она собрала грибы и ягоды, а также что-то похожее на облепленные землей корни и раздавленные цветы. Во время работы она сосала стебель цветка, и только что выбросила один, чтобы взять другой, когда я положил рядом с ней крабов и дрова.
– Попробуй это, – сказал я, протягивая ей самую сухую деревяшку и вынимая нож, чтобы снять мокрую кору с остальных. Пробормотав нечто похожее на благодарность, она вернулась к своей работе, но все так же безуспешно.
– Не останавливайся, – сказал я, наблюдая, как она то начинает, то бросает трудиться над двумя палками, которые выбрала. – Продолжай в одном темпе. И вот эта, – я указал на деревяшку у ее ног, – должна быть получше.
Я протянул руку, и она отдала мне палки, с таким хмурым видом, что я оставил при себе все замечания насчет уродства, которое она называла костром. Может, я смогу переделать его, когда она отвлечется.
Императрица Мико наблюдала за моей работой, скрестив руки на груди. Я не мог высечь искру дольше обычного, но сказал себе, что тому виной усталость, а не ее взгляд. Наконец сверкнуло пламя, но даже когда загорелись листья, лицо императрицы не смягчилось. Она взяла еще один цветок и, зажав стебель между зубами, принялась посасывать, обтирая грибы подолом. Она также разложила для просушки содержимое мешка с припасами, но мне ничего не показалось знакомым.
Работая молча, мы вскоре развели хороший костер, на котором готовилась парочка крабов. Снаружи наступила ночь, в углу сухой пещеры свернулась Чичи, и только ее поднимавшаяся и опускавшаяся спина давала понять, что собака еще жива.
– Надеюсь, грибы не ядовитые, – сказал я, надкусывая один. – У меня на родине есть несколько просто ужасных. Один называется красношапочник, или красный лепесток, поскольку похож на красный цветок с пятью лепестками. Он убил больше лошадей, чем мне хотелось бы думать. По какой-то причине он их привлекает, и они тут же начинают биться в судорогах и пускать пену изо рта. Нужно срочно вызвать рвоту, но лошади этого не умеют, так что…
Я пожал плечами, стараясь не думать обо всех лошадях, чью смерть видел. Старых и молодых. Больных и здоровых. Даже илонга Гидеона. Вспоминал ли он о ней сейчас?
Я откашлялся, но в горле застрял комок.
– Наши конюхи держат запас красношапочника, чтобы прекращать страдания раненых лошадей. Это лучше,
