Спектакль начинался в два часа, у Ильи Окуня оставалось ещё много времени. Он вышел на Бульварное кольцо и не спеша направился к театру. За прошедшие годы Москва сильно изменилась. Бомжи и попрошайки, художники и музыканты, ларьки и ресторанчики, надписи на разных языках и небоскрёбы, — всё это делало её похожей на любую другую столицу мира. Но в этой он вырос, любил её с детства и даже теперь, после стольких лет жизни в Америке, считал её родной. Она уже не такая, какой была в советские времена, но женщины здесь нравятся ему также как раньше и гораздо больше, чем жительницы Миннеаполиса и Сент-Пола. Конечно, среди сент-полянок тоже есть особы достойные внимания, однако он давно уже не был в главном городе своего штата, а в спальном районе, где он жил, люди почти не гуляли по улицам. Даже ближайших своих соседей он видел только, когда они косили траву, поливали цветы или прогуливали собак. Это была одноэтажная Америка и в ней, как и в любой деревне, здоровались с каждым встречным, но встречных было немного. Однажды, прогуливаясь с женой, он увидел молодых родителей, кативших перед собой детскую коляску.
— Это русские, — уверенно сказала Надя.
— С чего ты взяла?
— Детей в коляске могут прогуливать только наши.
Она оказалась права. Она почти всегда была права, даже когда говорила, что болезнь её фатальна…
* * *
Около театра уже стоял шурин.
— Ты знаешь, что спектакль заменили? — спросил он.
— Нет.
— Вместо «Чёрного принца» будут давать «Недоумков».
— Ну и что?
— Тебе может и ничего, а я и так общаюсь с ними каждый день. Сегодня утром один из них достал меня своими вопросами. Он, правда, считает себя студентом университета, но если бы не деньги его папы…
— Так ты не пойдёшь? — перебил Илья.
— Пойду.
— Тогда веди себя прилично и не тяни меня за рукав с середины действия.
— Если это хорошая вещь — не буду.
— Володя, я досижу до конца, чего бы это тебе не стоило.
— Не говори с такой уверенностью, это признак неразвитого ума и плохого вкуса.
— Я имею право так говорить.
— Почему?
— Потому что я понимаю здесь каждое слово, любой каламбур и самый тонкий намёк. Ты даже не представляешь себе, какой это кайф. Слишком долго я не видел спектаклей на русском языке, я по ним изголодался, поэтому мне здесь всё нравится, ты понимаешь всё.
— Так попроси политическое убежище и переезжай в Москву.
— Я уже думал об этом, но я отвык от вашего уклада и не знаю смогу ли здесь жить.
— Сможешь, люди и в тюрьме живут.
Илья удивлённо посмотрел на друга. Он прекрасно помнил, что Владимир Филиппович Монастырский отказался от грин карты и, проработав два года в США, вернулся в Россию. Миннесотский университет предлагал ему тогда должность профессора и Илья потратил много усилий, чтобы удержать его в Сент-Поле. Он долго уговаривал родственника подождать хотя бы до тех пор, пока в России станет немного лучше. От учеников Монастырского он знал, что в крупных исследовательских центрах Москвы разговоры стали похожи на сплетни у синагоги. Учёные, не регулярно получавшие зарплату, обсуждали, кто куда уехал и за сколько там себя продал. Владимир Филиппович был единственным, кто поплыл против течения. Он с серьёзной миной говорил Илье, что на родине его называют по имени-отчеству, а в Америке до глубокой старости любой мальчишка будет обращаться к нему по имени. Допустить этого он никак не может.
* * *
Действие на сцене разворачивалось медленно.
Молодой энтузиаст-учитель, увлёкшийся идеями просвещения, приехал в глухую деревню, чтобы сеять «разумное, доброе, вечное», но его усилия разбивались о непроходимую глупость местных жителей. Столкновение восторженности и идиотизма рождало забавные ситуации и зрители постепенно увлекались происходящим, даже скептически настроенный Монастырский смотрел с интересом. Особенно выделялась главная героиня — жена врача, которая всеми силами пыталась выдать замуж свою перезревшую дочь. По сюжету ей иногда приходилось наблюдать за поведением молодых людей, появлявшихся в её доме и она с таким чувством вздыхала и всхлипывала, что даже если прямо не участвовала в действии, привлекала к себе внимание всего зала. Илья был в восторге. С трудом дождавшись антракта, он спросил шурина:
— Ну что, сегодня ты уже не хочешь уходить?
— Нет, — ответил Владимир Филиппович, — очень уж здорово она играет. — Он посмотрел в программку, — Елена Федосеева. Ба, она даже не заслуженная. Представляешь! А в прошлый раз главная героиня была народной.
Два дня назад они были в очень известном театре. Артисты играли из рук вон плохо и вскоре после начала спектакля Монастырский стал шептать Илье на весь зал:
— Пошли отсюда, я не могу на это смотреть. Мало того, что они сами ущербные, так ещё и поставили какое-то дерьмо.
— Подожди, может они разыграются, — возразил Илья.
— Для того чтобы узнать вкус вина не обязательно выпивать целую бочку.
— Я не такой хороший дегустатор как ты.
— Ну, посмотри хоть на эту старую калошу, — Владимир Филиппович ткнул пальцем в артистку, игравшую легкомысленную француженку, — она ведь думает, что ещё молода и красива, а сама, наверно, вместо зеркала каждый день смотрит на фотографию тридцатилетней давности.
— Замолчи.
— Я считаю, что оставаться глупо.
— Сделай хоть одну глупость в своей жизни.
— Я уже пошёл с тобой на эту самодеятельность. Они хуже любителей, каждый из них в отдельности играет плохо, а все вместе — очень плохо.
Илья не стал возражать. Он прекрасно знал характер своего друга и, понимая, что остановить его невозможно, пересел на другой ряд.
Сегодня у профессора опять блестели глаза и Илья приготовился к очередной его лекции.
— До чего же всё-таки у артистов трагическая судьба, — начал Монастырский, — у них один шанс из тысячи. Им нужен понимающий режиссёр, доброжелательные коллеги, хорошая критика и всё это пока они молоды. Возьми хоть Елену Федосееву. Ведь она уже не девочка, а ничего толком не добилась. Не удивлюсь, если её талант переплавится в злость и горечь.
— Ну а чем, скажи, лучше архитектору, здания которого не строят?
— Тем, что проект уже есть и его могут воплотить в камне в любой момент.
— А писателю, которого не печатают, что он? счастлив? У него судьба завидная?
— Хорошая книга пробьётся к читателю. Рукописи не горят.
— А художник, картины которого не выставляют?
— Он может показать их друзьям, а теперь через интернет и всему миру.
— Почему же артисту хуже всех?
— Несыгранную роль в архив не спрячешь, на бумаге не напечатаешь и в музее не выставишь и если момент прошёл, то это безвозвратно. В тридцать лет играть Джульетту уже поздно, но самое главное — артист не может существовать вне страны своего языка, для него эмиграция — это профессиональная смерть.
— Опять эта тема, — подумал Илья и чтобы избежать неприятного разговора, сказал, — пока главная героиня не умерла, я подарю ей цветы.
— Где ты их возьмёшь? Это же театр, а не рынок. Купи ей лучше шоколадку.
— Эх ты, остряк-недоучка. Актриса — это не элементарная частица, для неё признание таланта гораздо важнее насыщения утробы. Я спрошу у билетёрши, она должна знать, где здесь цветочный магазин.
Илья скрылся в толпе, а перед самым началом второго действия вошёл в зал, держа перед собой три ярко-красные розы.
Актёры, уже «взявшие» публику, играли с подъёмом, а жена врача, продолжавшая отчаянные попытки выдать свою дочь замуж, была просто неотразима. Илья пожалел, что не купил ей большой букет, тогда эта пожилая женщина ещё долго бы вспоминала его подарок. После окончания спектакля он первый подошёл к сцене и вручил ей цветы.
— Что ты ей сказал? — спросил Владимир Филиппович, когда они стояли в очереди за пальто.
— Ничего.
— Чудак ты на букву «М».
Илья подумал, что родственник прав и подошёл к билетёрше.
— Ну что, купили цветы? — спросила она.
— Да, но я хотел бы поговорить с Еленой Федосеевой.
— Пошли, — сказала билетёрша и повела его по каким-то коридорам. В служебном гардеробе она попросила подождать и тотчас же исчезла, а через несколько минут из артистической уборной вышла красивая молодая женщина, которая держала в руках его розы. Илья удивлённо глядел на неё, не в состоянии поверить, что она так естественно играла пожилую провинциалку. Артистка наслаждалась произведённым эффектом.
— Лена, вы потрясающе играли и мне очень жаль, что я не видел вас раньше, — сказал он наконец.
— Вы можете посмотреть позже.
— Нет, я завтра уезжаю в Америку.
— Жалко, — сказала артистка и в глазах её появилось уже нечто большее, чем обычная радость при виде восхищённого зрителя.
