Каково же было ее изумление, когда Никита тут же опроверг ее. Рук у него не было, что правда, то правда, но он всю ее облепил своими золотыми чешуйками, так что трудно стало дышать. «Что ты делаешь?» — засмеялась она, преодолевая сладостную истому. Ответить ему не дали: двое незнакомых парней извлекли ее из кокона, швырнули на носилки и бегом понесли по длинному коридору. Потом положили на кровать — и исчезли. Какое-то время она думала, что это новое видение, но это была явь. Пожилая женщина с угрюмым лицом, одетая в серый халат, присела рядом на табуретку, посчитала ей пульс, потрогала лоб, измерила давление допотопным тонометром. Все это проделала, поминутно зевая так, что скулы трещали.
— Вы кто? — спросила Анита.
— Какая тебе разница. — Женщина скрипнула челюстью в чудовищном зевке. — Ну, фельдшерица я… Ох, не люблю я вашу сестру. Наблядуетесь, натешитесь, а после вытаскивай с того света, пропади вы пропадом.
— Вы меня с кем-то путаете, — сказала Анита. — У меня нет сестры.
— Порченой прикидываешься? Не стоит. Зубатик мигом в разум приведет. Это он тебя так разодрал?
Анита попыталась поднять голову, чтобы посмотреть, что у нее разодрано, но это ей не удалось. Дернулась и затихла. Фельдшерица покачала головой:
— Ладно, чего уж теперь… Переодеться бы тебе. Мокрая вся. Есть другая одежка?
— Откуда? Только что на мне… Как вас зовут, госпожа?
— Парасковьей Сергеевной кличут… что ж с тобой делать, лежи… Принесу чего-нибудь…
Затворилась за ней дверь, и Анита тут же задремала. Она не чувствовала ни мокроты, ни боли, лишь какую-то жуткую расслабленность, словно по ней проехался каток. Тело чужое и мыслей никаких. И это было очень хорошо и приятно.
Из призрачного полузабытья ее вывело появление Кузьмы Витальевича. Выглядел он так, будто все еще справлял Новый год. В нарядной, расписной косоворотке, черном пиджаке, алых плисовых штатах и сапогах со скрипом. Шея обмотана грязным бинтом.
— Ну что, добилася своего? — просипел Зубатый, усевшись на кровать и притиснувшись к ее бедру. У нее не хватило сил отодвинуться.
— Чего молчишь? Язык проглотила?
— Чего я добилась, Кузьма Витальевич?
— Того самого, чего все бунтарки добиваются. Ты ведь, девка, наполовину уже растение. Я все думаю, не пора ли тебя усыпить?
— Конечно, пора, — обрадовалась Анита. — Усыпляйте поскорее.
— Ишь ты какая, легко хочешь отделаться. — Зубатый положил тяжелую руку на ее живот. — Нет, миленькая, не надейся, я пошутил. Через все круги ада тебя проведу, а человеком сделаю. Мое слово крепкое. Хотелось бы токо знать, что у тебя в голове?
— Ничего там нет, — призналась Анита. — Можно сказать, я уже почти усыпленная. Спасибо вам.
— Тогда скажи, зачем сопротивлялася? Зачем доброму дяде Кузе горло проткнула? Преступление против человечности совершила.
— Простите великодушно, Кузьма Витальевич. Не привыкла еще, когда насильничают.
— Ничего, привыкнешь. А после полюбишь. В нашем государстве все желания исполняются. А какое у людишек-растений главное желание? Ну-ка, догадайся с первого разу?
— Чтобы изнасиловали?
— Не совсем там, но близко к этому. — Зубатый поднес ладонь к лицу, понюхал. — Главное желание, чтобы угодить хозяину. А кто твой хозяин отныне и довеку?
— Наверное, вы, Кузьма Витальевич?
— Не токо я, но и Желудь. Об том и пришел потолковать. Он назавтра с инспекцией пожалует. На тебя посмотреть.
— Ой! — Анита не то чтобы встрепенулась, но как-то внутренне подобралась. Этого только не хватало. Видно, не дадут спокойно помереть.
— Вот тебе и ой. Радость, конечно, большая. Но не вздумай ему жалиться.
— На что, Кузьма Витальевич?
— Знаю я вас, заморских кукушек. Найдете на что. Допустим, спросит, здорова ли ты. Что ответишь?
— А что надо?
— Надобно поклониться, поцеловать руку и сказать: благодарствуйте, барин, совершенно здорова. Чего и вам желаю.
— Вдруг он проверит?
— Как проверит?
— Вы сказали, надо поклониться. Как же я поклонюсь, если встать не могу?
— Что за беда. Парашка укол сделает, не то что кланяться, плясать будешь. Проблема не в этом. Умственный настрой — вот что важно. Не подведи меня, Аня. Что могу с тобой сотворить, ты еще не знаешь. Когда узнаешь, поздно будет.
— Ему-то что от меня надо, Кузьма Витальевич?
— Как что? Ты невеста его. Я не одобряю, но ему виднее, у него мошна тугая. От невесты что требуется? Чтобы покорная была и совестливая, не кочевряжилась, понимала свое положение. Об одном прошу, не хитри, всем хужее будет — и тебе в первый черед. Я тебя насквозь вижу. Ты себя полностью разоблачила, когда спицей махнула. Второй раз не выйдет.
Вернулась фельдшерица, увидела Зубатого на кровати, охнула и перекрестилась.
— Чего у тебя там? — недовольно спросил Зубатый.
— Переодеть ее надобно. Рубашонку принесла. — Фельдшерица развернула серую посконную рубаху, больше напоминавшую половую тряпку. — Не новая, конечно, зато сухая.
— Кто велел?
— От вас наказ, Кузьма-батюшка. Чтобы соблюсти в божеском виде… Иначе сопреет после карцера-то. В вонище-то этой.
— Осмотрела ее?
— Рубаху-то? Дак вот же она. Постиранная. После Глашки Трубы осталась. Ее голую зарыли, чтобы заразы не было.
— У тебя, Парашка, мозги есть? Я про девку спрашиваю, не про твою рубаху говенную.
— Ее тоже осмотрела, а как же. Анализ бы на мочу взять, а так все в порядке. До Покрова, пожалуй, дотянет.
— Все. Оставь рубаху и ступай. С тобой после займусь. Что-то мне твои ужимки не нравятся. Воли много взяла.
Фельдшерица, положив рубаху на кровать, попятилась задом, поклонилась в дверях.
— Займитесь, Кузьма-батюшка, займитесь. Давно обещаете.
Когда дверь закрылась, Зубатый наклонился над девушкой.
— Значится так, дорогуша. Говори прямо: жить хотишь?
— Не очень, Кузьма Витальевич.
— Тогда слухай последнее наставление. Ежели не сумеешь барина ублажить, из карцеру не выйдешь. Смерть тоже разная бывает, подумай об этом на досуге. Не во всякой избавление.
— Подумаю, — пообещала Анита.
8
На другой день Станислав Ильич никуда не поехал. У него появились проблемы, требующие немедленного решения. Посерьезнее, чем дохлая кошка в салоне или угрожающие звонки и записки. Сразу две столичные газеты опубликовали похабные статьи, где полоскалось его имя. Эти издания никак не смыкались друг с другом. Обе газеты независимые, но одна принадлежала Борису Абрамовичу, вторая — мэру. То и примечательно. На чем они спелись? Одна статья называлась: «Кому был выгоден дефолт?» Неизвестный автор, подписавшийся Николакусом Николаевым (претензия на юмор?), возвращался к печальным событиям 98-го года, называл фамилии трех членов правительства, включая «Киндер-сюрприза», двух банкиров, еще какую-то мелюзгу. Среди тех, кто якобы нажил состояние на дефолте, фигурировал и Желудев, который действительно в ту пору был близок к Кремлю. В общем, ничего серьезного, заезженная пластинка. Да и вообще, кто сейчас в свободной России обращает внимание на компромат, льющийся ведрами с экранов телевизора и со страниц периодики? Черный пиар, не более того. Разумеется, следует узнать, кто проплатил публикацию… Вторая статья с хлестким заголовком «Кому на Руси жить хорошо» под стать первой. Множество многозначительных намеков, зубоскальство, и Желудев там тоже упоминался не главным персонажем, а среди прочих кровосовов. Короче, грязная пачкотня. Единственное, что задело: намек на его, Желудева, якобы пристрастие к молоденьким мальчикам. Самое забавное, статья принадлежала перу известного правдоискателя Семы Локоткова. Вот уж впрямь, чья бы корова мычала. Голубее Семы в Москве никого, пожалуй, не было, Борька Мосюков ему в подметки не годился. Обличительные пассажи в статье звучали как призывные стоны распаленного вепря. Можно наказать оборзевшего педика, но какой смысл? Желудев заранее знал, что Сема ответит, когда ему предъявят счет. «Стас, милый! — завопит восторженно, роняя слюни в бороду. — Это же суперреклама, разве не понимаешь?!» И будет отчасти прав.
Все-таки главное — выяснить, каким образом и по какой такой причине две враждующие газеты вдруг запели в один голос? Кто стоит за этим хлипким наездом? В размышлениях над этим вопросом Желудева застал звонок Киры Вахмистрова из «Эха свободы». По его голосу Желудев предположил, что, вероятно, случилось нечто действительно неординарное. Обычно подобострастный и пришепетывающий, на сей раз Кира частил как из пулемета, не давая хозяину слово вставить. Из невразумительного бормотания журналистской крысы Желудев все же сумел понять, что ему, Кире, тоже прислали или посулили некий сенсационный материал, и не только ему, но и Вовану Сикилидзе с телевидения, ведущему самой рейтинговой аналитической программы «И-го-го». Материал настолько взрывоопасный, что нельзя говорить по телефону.
