однако с тех пор, как покинул кардиореанимацию, я имел дело с пожарами другого типа. Строго говоря, состояние моих пациентов в инфекционном отделении не было критическим, в связи с чем они не нуждались в интенсивной терапии, которой я обучался в кардиореанимации. Таким образом, мне недоставало уверенности, чтобы поставить этот центральный катетер, хотя я понимал, что должен это сделать. Я представил, как за мной наблюдают через гигантский микроскоп.
Обучение медицине похоже на обучение плаванию, когда тебя бросают на середину глубокого водоема и смотрят, как ты с этим справишься.
Я потянулся за набором для установки центрального катетера и сделал глубокий вдох. У меня не было никакого желания выполнять эту процедуру. Я не хотел облажаться, не хотел, чтобы меня обсуждали администраторы. Времени на экзистенциальный кризис между тем не было. В палате собиралось все больше людей, в то время как я намазывал пах йодным раствором. Я чувствовал, как с каждым сдавливанием груди по бедренной артерии девушки проходит кровь. Анестезиолог быстрым движением вставил ей в трахею дыхательную трубку.
– Пульса нет четыре минуты, – объявила всем ординатор. – За дело!
Распаковав большую иглу, я поднес ее к правому бедру пациентки. Безжизненное тело трепыхалось, подобно тряпичной кукле, пока его пытались реанимировать. Я напоминал себе не забывать дышать. Ненадолго закрыв глаза, стал вспоминать анатомию. Эшли научила меня мнемоническому правилу, чтобы запомнить расположение сосудов паха, – НАВОЛ. Если двигаться вверх, начиная с бедра, то порядок анатомических структур будет следующим:
«Н» – бедренный нерв,
«А» – бедренная артерия,
«В» – бедренная вена,
«О» – пустая область,
«Л» – лимфатический сосуд.
Центральный катетер нужно было вставить в бедренную вену: попади я в артерию или нерв, это было бы катастрофой. Единственный сосуд, который можно нащупать, – это артерия. Определив расположение артерии, иглу следует вводить в медиальном[76] направлении, чтобы попасть в вену. Если шприц наполнится темно-красной кровью, то это будет означать попадание в цель. Ярко-алая кровь будет означать, что проткнута артерия. Я представил Дэйва, доктора Филипса и Петрака в углу комнаты, шепотом обсуждающих, что я могу сделать не так.
Сделав глубокий вдох, я вставил иглу, прикрепленную к большому шприцу, в ногу девушки. Потянув за поршень, медленно стал вводить иглу глубже, ожидая, что шприц наполнится кровью. Этого не произошло.
Вытащив иглу, я вставил ее повторно, и тело девушки подпрыгнуло. Было чрезвычайно важно поставить катетер в вену как можно скорее, чтобы быстро ввести сильные лекарства, способные спасти жизнь. Мое сердце колотилось, дыхание было прерывистым. Под мышками выступил пот. На глазах у нескольких врачей я ковырялся в паху девушки, пытаясь нащупать вену – неужели я попал в пустую область? С каждым вводом иглы прокол на коже становился все больше.
– Восемь минут без пульса, – объявил ординатор. – И кто-нибудь знает, не беременна ли она? Мэтт, как у тебя с катетером?
Беременна? Пот уже начал стекать у меня по рукам. Под перчатками было мокро.
– Пытаюсь, – отозвался я. – Попробую еще раз.
Мысль о том, что всего в нескольких сантиметрах от кончика моей иглы может быть плод, едва укладывалась у меня в голове. Я посмотрел на живот пациентки, в то время как мое сердце продолжало стучать.
– Просто вставь иглу в вену, – крикнул кто-то. Это напомнило мне те моменты на питчерской горке, когда у меня возникали проблемы с точностью и болельщики кричали: «Просто выбей страйк!» Зафиксировав иглу, я снова нащупал бедренную артерию. На этот раз я погрузил иглу еще глубже. Внезапно шприц наполнился жидкостью, и я вздохнул. Только вот эта жидкость не была темно-красной. Ярко-алой она тоже не была. Она была желтой.
– Чувак, это моча, – послышался чей-то голос. – Попробуй снова.
Неужели я вставил иглу так глубоко, что проткнул мочевой пузырь? Это казалось маловероятным, но я не знал наверняка.
– Я не могу до нее добраться, – сказал я и резко вытащил иглу. Было сложно понять, попал ли я в уретру.
– Нет-нет, – раздался у меня за спиной другой голос. – Останься.
Мне не нужно было поворачиваться, чтобы понять, что это был Байо.
– Сделай это, – сказал он, положив мою руку в нужное место, словно учил меня играть в бильярд. – Сюда… Вот сюда, – он сделал шаг назад и скомандовал: – Давай.
Тело девушки продолжало сотрясаться от массажа сердца. Вдохнув побольше воздуха, я ввел большую иглу ей в промежность. Снова ничего. Что я делал не так? Положив руку на пах, я нащупал артерию. Мне показалось, что я что-то почувствовал, и я быстро ввел иглу еще раз.
Секунду спустя шприц наполнился темной кровью – катетер был установлен.
– Он справился, – сказал Байо ординатору, руководившему реанимационными мероприятиями. Атропин, эпинефрин и дофамин устремились в вену.
После долгой череды неудач мне нужен был положительный момент, победа, на которую можно было бы опереться и идти дальше.
Он справился. Я беззвучно повторил эти слова губами. Сердце, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди. Он справился. В голове вспыхнул образ Чарльза Маккейба с той банановой кожурой. Я представил, как он наблюдает за этой суматошной сценой, подбадривая нас, чтобы мы спасли эту девушку. Я представил, как Дэйв поворачивается к Петраку: «Он справился».
– Ну давай же, – сказал я безжизненному телу. Больше всего на свете мне хотелось, чтобы пациентка жила. Я ее не знал, но мне хотелось, чтобы это стало историей успеха, которая запомнится. Моментом, на который я смогу опереться.
Только мы преодолели десятиминутную отметку, как медсестра закричала:
– Есть пульс!
Массаж сердца был приостановлен – пульс подтвердился.
– В реанимацию, немедленно! – закричал кто-то, и все расступились. Мы только что вернули эту девушку с того света, и я сыграл в этом ключевую роль. Без центрального катетера лекарства не удалось бы вводить с нужной скоростью. Вшестером мы в бешеном темпе покатили пациентку к грузовому лифту.
– Держи палец на пульсе, – велел ординатор. – Если он пропадет, нужно будет снова начать СЛР.
Оказавшись в лифте, я закрыл глаза, чтобы сосредоточиться на слабом, нитевидном пульсе. Минуту спустя мы ворвались в отделение интенсивной терапии, где уже ждала небольшая группа врачей. Пока мы подыскивали для девушки пустую палату, у меня в голове промелькнула мысль: «Нужно ли сказать врачам реанимации, что я, возможно, проткнул ее мочевой пузырь?» Теоретически он мог зажить сам. Я видел, как ординаторы делали с пахом вещи и похуже. Казалось, время замедлилось, пока я прокручивал в голове выездной семинар, пристальное наблюдение за мной, а также эти чертовы литовские брови. Неужели без сомнений не обойтись? Я смотрел на живот девушки, в то время
