Критский дневник [330]
<…> Штормило. Самолетов противника на всем протяжении нашего пути видно не было. Пришел приказ высадиться в западной части южного побережья и двигаться в глубь острова для соединения с критским гарнизоном в Суде. Высаживаться не имело никакого смысла. Высадись мы – и наша колонна была бы смята и поглощена отступающими частями, просочиться через них было бы крайне сложно; очень сомневаюсь, чтобы в этом случае нам удалось принять участие в боевых действиях.
Простояв час на рейде, на следующий день, с наступлением темноты, вернулись в Александрию. На борт поднялись штабные офицеры флота и огласили новый приказ. В приказе говорилось, что ситуация на Крите «под контролем», но «аэродрому в Малеме приходится непросто». Составители приказа исходили из того, что аэродром находится в наших руках и подвергается атакам извне, тогда как в реальности находился он в руках противника, который сдерживал нерешительные атаки новозеландской бригады. В тот день, когда вышел этот приказ, противник с раннего утра перебрасывал в Малеме свежие части, готовясь на рассвете прорвать кольцо атакующих. Получили приказ встать на якорь в Суде и готовиться контратаковать противника с моря. Перешли на «Абдиел» [331] , на котором находился штаб бригады, и на миноносец, где приняты были не слишком гостеприимно: офицеры вымотались до предела. Удалось заполучить большую каюту, и весь день провел в неге и довольстве.
Около одиннадцати вошли в залив Суда. На то, чтобы высадиться самим и выгрузить технику, в нашем распоряжении было три часа. Лихтёры должны были подойти незамедлительно, однако появились только через три четверти часа; на них было много раненых. О том, что в действительности происходит на Крите, мы впервые узнали от приземистого, лысого, насмерть перепуганного морского офицера по имени то ли Робертс, то ли Робертсон; он ворвался в каюту, где располагался штаб. Был он в шортах и в шинели и от усталости и ужаса говорить толком не мог. «Господи, ад кромешный! – повторял он. – Мы вышли из боя. Посмотрите на меня – голые руки. О Боже, это преисподняя. Бомбят не переставая. Все мои вещи там остались…», и т.д. и т.д. Мы было решили, что он просто последний трус, но через несколько часов поняли: от всех остальных британцев на этом острове он ничем не отличается.
Палуба была погружена во тьму, поэтому раненые, дезертиры и наши десантники, ожидавшие наступления ночи, чтобы высадиться на берег, сбились в кучу. Оставаться в бухте бесконечно корабли не могли: им надо было до рассвета отойти как можно дальше от берега. Вскоре стало ясно, что времени у нас хватит только на то, чтобы высадить людей, технику же придется в основном оставить на корабле. Девять из восемнадцати ценнейших радиопередатчиков были безрассудно выброшены за борт. Высадились мы на десантных судах, слышно было, как у нас за спиной из трюма выползают танки. Набережная, на которую мы ступили, подверглась, как видно, сильнейшей бомбардировке. Повсюду зияли рытвины, разбросаны камни, стояла сгоревшая техника, магазины пустовали и т.д. На земле тут и там сидели, вяло переругиваясь, раненые.
Встретились с офицерами связи генерала Уэстона и подполковника Хаунда. От них мы узнали, что немцы в Канеа. Уэстон прислал за нами грузовик, и мы с Бобом отправились на поиски генерала, а Фредди Грэма оставили с десантниками, приказав ему занять оборонительные позиции. Зайдя в сарай, Боб развернул карту и осветил ее фонарем. В темноте показалось, что Суда сгорела дотла, но это был, скорее всего, обман зрения: небо было усыпано звездами. Где-то между Судой и Канеа, на заброшенной ферме, располагался штаб Уэстона. Мы застали генерала на полу, крепко спящим. Морской пехотинец доложил, что новозеландская бригада сняла осаду Малеме и отступает. Отступала и австралийская бригада, а также различные британские и греческие части. Морской пехоте и нам предназначалось прикрывать их отступление в направлении Сфакии на южном берегу. Находилась Сфакия от нас всего в тридцати милях, но дорога шла через горы и оказалась длиннее, чем на карте. Из штаба Уэстона мы поехали в штаб Хаунда передать ему приказ о дальнейших действиях. Его офицер говорил дрожащим, еле слышным голосом – таким голосом говорила вся армия. В ту ночь, впрочем, сам Хаунд особенно не нервничал; думаю, наш приезд его воодушевил: как видно, он решил, что теперь сможет все свалить на Боба. Повел речь о непрерывных бомбежках, однако сам ощутимых потерь не понес.
Мы поехали в штаб Фрайберга; находился штаб в палатке защитного цвета неподалеку от дороги Сида – Гераклион, к востоку от того места, где она пересекается с дорогой на Сфакию. Фрайберг был невозмутим, но подавлен.
Боб сказал, что беспокойство у него вызывает его, Фрайберга, левый фланг, который «висит в воздухе».
– Мой дорогой мальчик, на этот счет волноваться нечего. Боши никогда не воюют без дорог.
Боб спросил, должны ли мы обороняться до последнего человека.
– Нет, вы нас прикрываете. Будет сильное давление – отступайте.
Тем временем стало светать. На том же грузовике мы проехали еще дальше по южной дороге, где на склоне холма обнаружили Грэма, здесь же находился штаб бригады и четвертый батальон. Дорога была забита техникой и людьми. На пути в штаб нам то и дело приходилось тормозить и объезжать идущих по дороге, некоторые запрыгивали к нам в кузов, думая, что мы едем в Сфакию.
Мы подсадили военного в мундире полковника; говорил он с необычайной нарочитостью. «Вы что, черт возьми, старика, что ли, не знаете?!» Сказал, что служит начальником транзитного лагеря в Канеа. Лица его в темноте я не разглядел, но, судя по голосу, был он еще довольно молод. Я тогда подумал (и думаю до сих пор), что он – немец. Я решил навести справки, но тут грузовик застрял в толпе, и полковник растворился в темноте. «Скатертью дорожка», – отозвались наши люди, мне же пришло в голову, что он – рядовой, переодевшийся офицером, чтобы не идти пешком.
Наш штаб находился в стороне от дороги, на склоне скалистого, покрытого утесником холма. Фредди предпринял попытку создать тактические соединения наподобие тех, о которых ему рассказывали в военной школе. В связистах теперь не было никакого смысла – вся их техника покоилась на дне залива. Сержант Лейн, проявив смекалку, прихватил с собой несколько коробок с консервами, и нам раздали по пачке печенья и по банке солонины. К этому времени многие из нас уже устали, хотелось пить, но чувства голода еще не было. Помимо штабных к нам был приписан прсвитерианский священник и некий Мердок, хамоватый юнец, которого выгнал Педдер.
В восемь утра появились немецкие самолеты, их было никак не меньше полудюжины и не больше дюжины, носились они над нами с небольшими перерывами целый день. Бомбили самолеты западную оконечность острова и залив, нас же в то утро не трогали. Стоило им появиться, как шедшие по дорогам попадали на землю; в получасовых перерывах между бомбежками отступление продолжалось.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
