Часов в пять пополудни мы с Бобом отправились навестить Джорджа Янга; он по-прежнему сидел в своем окопе в «Трактире Бабали», и его с трех сторон обстреливали скрывавшиеся за деревьями автоматчики. Вооружен был противник и четырехдюймовым минометом, из которого по Янгу и по дороге велся не прекращавшийся ни на минуту прицельный огонь. Когда мы с Бобом спускались в окоп, рядом просвистело несколько пуль, а на обратном пути в непосредственной близости от нас дважды разорвались бомбы. Тем не менее люди Янга и его штаб проявили исключительную выдержку. Теперь он командовал первым батальоном, вернее, тем, что от него осталось. Свои позиции он удерживал, пока не поступил приказ с наступлением темноты отступить.
Когда опустилась ночь, из окопов, точно мертвецы из могил, стали выбираться отставшие от своих соединений бойцы; покинув окопы, они потихоньку пробирались – многие ползком – в сторону побережья. Никто уже ими не командовал, однако почти все были по-прежнему вооружены. Они побросали свои вещевые мешки, отпустили бороды; на их лицах читалась апатия, вызванная голодом и предельной усталостью. Печальное зрелище.
Выполняя очередной приказ – отступать в обход гор в сторону Имвроса, войска находились в пути больше двенадцати часов. Штаб бригады ехал на грузовике через сожженную деревню, где нас поджидали саперы, чтобы взорвать мост, когда пройдет последняя машина, – этой последней машиной был единственный сохранившийся у нас танк. По какой-то причине мост так взорван и не был, однако через две мили оказалось, что по дороге все равно проехать нельзя: она была изуродована воронками от снарядов, хотя никаких приказов на этот счет не поступало, и солдаты в спешном порядке засыпали рытвины землей. Из-за перекопанной дороги здесь сгрудилось много техники, и нам с Бобом удалось отправить часть машин обратно – подвезти отставших. Занялись мы также распределением пайков, неизвестно откуда взявшихся. Боб, помнится, приложил руку к огромной скале и изрек: «Вот бы танк такой!» У одной из воронок сидел в своей машине греческий генерал со своим штабом; его машину я отдал нашим десантникам. Те, кого мы встретили по пути, к происходящему вокруг были совершенно безразличны. Мы раздали пайки, погрузили к себе в грузовик раненых, а также рядового (не нашего), с которым случилась истерика, и поехали в Имврос. Ехали целый день; один раз по нашей машине открыл огонь разведывательный самолет; в дальнейшем же мы добрались без происшествий.
В Имвросе предпринимались попытки преодолеть хаос. Возле церкви был открыт пункт первой помощи, в виноградниках создан район сосредоточения. В деревне скопилось огромное количество грузовиков, и я пошел по дороге, чтобы отправить несколько машин в горы за нашими людьми.
Через дорогу ко мне бросился офицер.
– А ну назад! – крикнул он.
Я спросил, кто отвечает за транспорт.
– Я, – ответил он. – Дальше прохода нет, сказано же.
Я стал задавать ему вопросы про грузовики. Тогда он сказал, что на грузовики ему наплевать.
Я сказал:
– Держите себя в руках.
Он разозлился:
– Что вы, собственно, хотите этим сказать?
– Только то, что сказал. Если вам страшно, это еще вовсе не значит, что надо хамить.
– Ничего мне не страшно, – сказал он, надувшись, как маленький мальчик, и объяснил, как найти офицера, отвечающего за транспорт. Я было начал рассказывать офицеру, что́ мне от него надо, но тут показался самолет, и офицер спрыгнул в канаву. Я последовал его примеру, продолжая тем не менее говорить, однако, пока у него над головой ревел вражеский аэроплан, он и слышать ничего не хотел. Офицер счел, что транспорт мне нужен, чтобы спуститься к морю, и упрямо бормотал: «За Имвросом никакого транспорта». Он переадресовал меня генералу Уэстону, разместившемуся со своим штабом в деревенской избе, и генерал сказал, что грузовики уже отправлены.
Всю первую половину дня мы пролежали под стенами виноградника. С воздуха нас, кажется, обстреливали из пулеметов, но мы спали. Боб поехал к Уэстону, и тот велел нам подождать до темноты, а потом отойти в конец Имвросского ущелья и отбивать атаки противника, пока не пройдут все отставшие от своих частей. Танк мы оставили на дороге с включенным мотором и вытекающей из бака водой, и он весь день отпугивал противника. На этом этапе Мердок от нас отделился – предпочел добираться до Александрии своим ходом.
После Имвроса дорога делала крутой вираж и дробилась на несколько рукавов. Левый рукав через ущелье спускался к берегу; между входом в ущелье и нижней частью дороги были деревня и другое ущелье, поменьше; дальше дорога вилась по склону горы, через еще одно ущелье с большим количеством пещер, и спускалась в Сфакию, порт, где мы должны были погрузиться на корабль. В обычных условиях спуститься с гор в бухту не составляло особого труда, но мы так устали, что небольшое расстояние казалось нам непреодолимым. Полмили подъема в гору стали для нас тяжким трудом.
Вскоре после полудня валяться в винограднике нам надоело, и, поскольку самолетов противника в это время было мало, Боб решил передислоцировать штаб бригады при свете дня. Ущелье было великолепно; сужаясь и углубляясь, оно становилось похоже на барочный пейзаж семнадцатого века; на полпути мы вышли на круглую площадку, где бил родник чистейшей, ледяной воды. Постепенно проход через ущелье расширялся, и нам открылись многочисленные пещеры.
В пещерах уже давно прятались оборванные, голодные, перепуганные австралийцы. Всякий раз, когда они слышали, как летит самолет (и когда не слышали тоже), они кричали: «Самолет! Прячься!» и открывали огонь по тому, кто оказывался рядом. Слышно было, как из пещер доносятся вопли: некоторые австралийцы жили в пещерах с критскими женщинами. По ночам кое-кто из австралийцев совершал вылазку и грабил запасы продовольствия. Одни умирали от голода, зато у других скопились огромные запасы съестного, украденного таким образом.
При подходе к деревне, неподалеку от тропинки, мы нашли среди мощных скал и оливковых деревьев поросшую травой полянку и встали на ней штабом. А попросту говоря – устроили привал. Мердок и штабной капитан исчезли, и увидели мы их, только вернувшись в Александрию. Многие связисты отстали, да и нужды в них, по существу, не было; разведка тоже бездействовала, кого-то из разведчиков пару раз использовали в качестве гонцов. Не было ни карты местности, ни записей поступавших донесений, ни лога.
Пресвитерианский священник добрался до Александрии своим ходом; насколько мне известно, обязанности священнослужителя он не отправлял ни разу. По возвращении в Александрию он выставил солидный счет за личное имущество, «утраченное в результате боевых действий». За пропавшую Библию он требовал возмещения в размере одного фунта, за каждый сборник гимнов – полгинеи; настаивал, чтобы ему вернули деньги за два костюма хаки, в которых он совершал богослужение, а также за рубашки «тончайшего полотна». Вскоре после этого он отбыл в Палестину, откуда больше не вернулся. Когда мы занялись подсчетом расходов на питание, выяснилось, что он не оплатил и десятой части им выпитого. Имя этого дородного молодого человека я запамятовал; друзья, кажется, называли его Эндрю.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
