– По его инициативе в женской колонии было создано специальное подразделение, что-то наподобие публичного дома. Я думаю, что инфекция поступила именно оттуда. Потому что от похожего заболевания недавно скончалась жена начальника колонии, несколько офицеров УВД и КГБ. У меня есть подозрения, что и люди из вашего окружения могут быть заражены ВИЧ-инфекцией, – тихо сказал врач.
– Да черт с ними со всеми! – выпалил Юрий Иванович. – Шалва, ты же лекарь по призванию! Умоляю, заклинаю тебя всеми святыми, спаси мою дочь! Ведь эту заразу уже научились лечить. Армяне какое-то лекарство изобрели. Возьми сколько хочешь денег! Погуби сколько надо людей! Но достань лекарство, вылечи мою дочь!
– Мне очень жаль, Юрий Иванович, – едва вымолвил Назимов. – Но Татьяна Юрьевна больна чрезвычайно редкой, совсем неизученной формой синдрома иммунодефицита. Ее открыли всего полгода назад в Нью-Йорке. Поэтому и прозвали «нью-йоркским параличом». Если традиционная ВИЧ-инфекция поражает людей избирательно, то эта бьет наверняка, со стопроцентным летальным исходом. Слышал я, правда, что в Обском медицинском университете этой проблемой занималась одна дама. Кстати, это именно она похитила результаты первоначального анализа крови Татьяны Юрьевны и скрылась в неизвестном направлении. А у нее, похоже, есть противоядие. По крайней мере, как мне удалось выяснить, в одной семье, где муж периодически посещал тюремный бордель, а потом, естественно, умер, его молодой жене, кстати, тоже беременной, странным образом удалось спастись. И обские коллеги уверяли меня, что эта самая сбежавшая доцент Лугинец давала больной какие-то порошки, приготовленные по одной ей ведомой рецептуре. И сейчас муж уже давно лежит на кладбище, а его супруга, живая и здоровая, готовится стать матерью.
– Сейчас же разыскать! Бросить всех агентов на ее поиски! Достать хоть из-под земли! – перед Селиным замаячил лучик надежды.
– Мне в Обском комитете коллеги передали некоторые фотографии. Вот полюбуйтесь, это любопытно, – доктор попытался привлечь внимание партийного лидера. – Эти снимки сделаны первого января, ранним утром, недалеко от КПП. Видите, вот она – Наталья Лугинец вместе с сыном. А это ее бывший муж – сейчас гражданин Австралии, некто Джордж Смит.
– Я знаю этого человека. Мы с ним вместе встречали Новый год, – вставил в разговор Селин.
– А это кто, вы думаете? – спросил Назимов, показывая на бородатого человека в белом халате.
Он сейчас больше походил на полицейского, чем на врача.
Юрий Иванович пожал плечами.
– Это Андрей Крутоложин. По кличке Крутой. Террорист номер один, который захватил сейчас хранилище на ОХК, – сказал грузин.
– Не может быть! – не поверил генеральный секретарь.
– Может, Юрий Иванович, – сказал Шалва. – Видите, какая шайка-лейка получается. Я думаю, что Лугинец уже в Австралии или в Америке вместе с сыном и своим чудо-препаратом. Как видите, до нее не просто будет добраться.
– Но ничего! Ничего! – как бы сам себя успокаивал Селин. – Для спасения дочери и будущего внука я что угодно сделаю. Хоть всю землю переверну.
– Эх, если хотя бы на недельку раньше! – сокрушенно вздохнул придворный врач. – Может быть, и был бы шанс ее спасти. А теперь, увы. Поздно.
С того света, Юрий Иванович, еще никто не возвращался. Татьяна Юрьевна уже стоит на пороге рая.
Генеральный секретарь вновь закрыл глаза, с силой потер пальцами переносицу и, не открывая глаз, сказал:
– Я отомщу. Всем отомщу. И месть моя будет страшной.
Селин вновь погрузился в собственные думы. Назимов подождал минуту, две, три, а затем осторожно поинтересовался:
– Я могу идти, Юрий Иванович?
Генсек с трудом очнулся от забытья, обвел затуманенным взором стены своего обширного кабинета и, остановив взгляд на Назимове, твердым, решительным голосом произнес:
– Вы снова отправитесь в Обск, доктор. Вместе с начальником моей личной охраны. Помогите ему выявить все отростки этой заразы. Выжгите ее огнем, выкорчуйте ее с корнями. Чтобы и намека на нее не осталось. Вы меня поняли?
– Да, товарищ генеральный секретарь, – прошептал испуганный доктор.
– Идите. И позовите моего помощника из приемной, – властным тоном распорядился глава государства.
– Вызывали, Юрий Иванович, – тихим голосом промолвил появившийся в кабинете Петр.
– Соедини меня с обским губернатором.
– Губернатор на проводе, Юрий Иванович, – меньше чем через минуту доложил помощник. – Мне выйти?
– Нет, останься. Да не тебе я это, – успокоил обского генерал-губернатора генсек. – Ты это, вот что. Там скоро террористы сдаваться начнут. Ты омоновцев сильно не одергивай, пусть они с ними по-мужски поговорят. Да. Как они это умеют. Только главного их, этого Крутого, – не до смерти. Он мне еще нужен. И особенно пусть следователи на допросах сделают упор на его контакты с иностранными разведками. Да. Есть тому подтверждение. И этого, как его, Смита. Пусть тоже допросят с пристрастием. Там к вам в помощь я от себя ребят направляю во главе с начальником личной охраны. Как это дело прояснится, жду тебя в Кремле. Какой разговор? Конечно, отметим. Ну, будь.
Петра Павловича распирало любопытство, и он робко спросил патрона:
– Значит, вы это, их просто надули, купили, так сказать, за рупь двадцать. А когда вы слово этому бандиту давали, я и впрямь подумал, что вы их собираетесь простить.
– А что слово? – переспросил Селин. – Я дал, я забрал обратно. В политике никому верить нельзя. Да, чуть не забыл, собирайся, завтра тоже полетишь в Обск. И это, анализ крови в клинике у Назимова сдай. И ребятам, которые с нами бывали в последнее время в Обске, тоже скажи, чтобы сдали. А то есть вероятность, что ненароком могли лишка радиации подхватить.
– Вот и все, Тимофей. Давай выкурим по последней папироске и пойдем в плен, – покачал головой Крутой, сплюнул и продолжил. – На этом нашу миссию можно считать законченной.
– А что, командир, может, по шампанскому ударим? – предложил Харитоныч. – Я специально для такого случая бутылочку прихватил. Как-никак такой день. Мы к нему почти три с половиной года шли.
Ведь гражданская война в России сегодня, можно сказать, закончилась. К тому же и Рождество на носу.
– А, давай напоследок! – махнул рукой Андрей. – Ребят помянем, которые не дожили до этого дня. А то, кто его знает, как нас за этой дверью еще встретят.
– И то верно, – согласился Тимофей. – Чует мое сердце, что не все еще мы прошли с тобой испытания, командир.
Пробка громко выстрелила из бутылки, и эхо дважды отозвалось на этот выстрел. Вначале в шалаше, потом в бронированной комнате.
– Эй вы там! Чего палите-то? – поинтересовался полковник.
– Это мы победу празднуем, – отозвался Крутой.
– А-а-а! – протянул Ветров. – А я уж думал, что друг в дружку стали стрелять от одичалости.
– Ну, твое здоровье, Харитоныч, – рыжий поднял жестяную кружку.
– Будь жив, командир, – Тимофей чокнулся бутылкой и выпил из горла пузырящееся вино.
– Хороший конец, Андрей, бывает только в сказках. Не верю я в хеппи-энды, – признался бывший начальник смены.
– И я не верю, – ответил Крутой. – А что прикажешь делать? Взрывать? И чего мы этим добьемся? Убьем миллион людей.
– Понятно, что делать нечего. Они вроде бы все наши требования удовлетворили. Но не верю я им, и все тут. Понимаешь, командир, коммунисты гробят, как правило, свой народ, а вот фашисты уничтожают другие народы ради своего благополучия.
– Ну и что из этого. Подумаешь? – фыркнул Крутой. – А с какой это стати я должен переживать об иностранцах? Ведь с молчаливого согласия Европы и Америки в нашей стране пришли к власти краснопузые. А я сейчас должен входить в их положение? Не уж, увольте. Здесь я солидарен с Селиным. В первую очередь нужно думать о своих. Чужие о себе сами как-нибудь позаботятся.
– Как знаешь, – ответил Тимофей. – Но это тоже преступление, и привести оно может еще к большей кровавой бане, чем та, через которую мы прошли.
– Плевать! По мне главное, чтобы моя семья жила спокойно и в достатке. Эх, Клавдию из леса заберу, Людмилку из Сиднея обратно вызову. Чего ей на чужбине мыкаться, когда и на родине можно жить, – мечтательно произнес Андрей.
– Ну, пойдем, что ли? – спросил он у Тимофея. – А то у меня после шампанского того и гляди мочевой пузырь лопнет.
– Пойдем, командир! – согласился Харитоныч.
Дверь широко распахнулась, и они вышли из темноты в серебристых шуршащих скафандрах, как космонавты, в сверкающий тысячами электрических огней, как показалось им, отвыкшим от яркого света, широкий коридор. Лампы светили столь сильно, что партизаны невольно зажмурились, чтобы не ослепнуть.
