– Но я перегоню тебя, Сэм, ты сам знаешь, что перегоню. Буду постепенно нагонять тебя и перегоню.
– Ты должен был победить в этом году, – сказал Сэм. – Ты заслужил победу.
Несмотря на слабость, Джемми вдруг сел. Эта мысль потрясла его. И обозлила. На взгляд Камеронов, так мог рассуждать только еретик.
– Как же я заслужил победу, если я не победил? – сказал Джемми.
Ну, хватит, подумал Гиллон, хватит целый день мозолить людям глаза. То, что братья обнялись, – это хорошо; и то, что они постарались сдержать необъяснимые для них самих слезы, – тоже хорошо. Но снова проявилась эта сила, которая гнала их дальше всех, за установленные для них пределы, – и проявилась в полную меру; жизнь лишь укрепила эту силу, ничему их не научив. И возможно, так ничему и не научит.
Когда ребята пришли за фургоном, оказалось, что он исчез. И фургон и новая горная лошадка, которую нарекли Брозкоком. Кто-то вздумал подшутить в День освобождения углекопов – решили все; слишком много было пива и слишком много свободы, но когда Сара не вернулась домой, Гиллона послали к Боунам, чтобы проверить, дома ли их сын. Сэнди Боун тоже исчез.
– Нет, не могу поверить, – сказала Мэгги. – Не стала бы она устраивать мне такого. Я же сказала ей, что не потерплю у себя в доме хромоногого селезня.
До сих пор Гиллон никогда ничего подобного себе не позволял. Он схватил ее за горло.
– Отличный парень, который чуть не погиб под обвалом… не позволю, чтоб ты так принижала его.
Она вырвалась из его рук, смуглое лицо ее было не менее красным, чем у него.
– Полегче, папа, – сказал Эндрью.
– Если моя дочь сбежала с ним, если она вышла за него замуж, то она хорошо устроилась.
– Выйти замуж за любого парня из Питманго значит плохо устроиться.
– Послушать тебя, так можно со смеху сдохнуть, – сказал Гиллон. – Если человек может создать себе семью после того, что с ним случилось, он имеет на это право. И если ему хочется взять в дом мою дочь, пусть берет. И если это значит, что он войдет в нашу семью, пусть входит.
– Но она же мне обещала, – сказала Мэгги. И Гиллон понял, что в этом-то и состояла главная обида. – Да как у нее духу хватило на это?
– Влюбилась она, – выкрикнул Гиллон. – Можешь ты это понять?! Или не можешь?
Мэгги отошла от него подальше, боясь, что он снова пустит руки в ход, но молчать не стала.
– Она солгала мне.
Гиллон сдержался усилием воли. Он видел красные следы от своих пальцев на ее шее.
– Любовь не считается с ложью, – сказал Гиллон.
– Любовь – это одна сплошная ложь, – сказала Мэгги. – Любовь – это обещания, которых никогда не держат.
– Ты в самом деле так думаешь?
– Ага, именно так.
Гиллон озяб, пока шел с пустоши, и теперь огляделся, ища свою куртку. Не мог он тут оставаться – это он понимал, хоть на время, а должен уйти.
– О, господи, до чего же мне жаль тебя, – сказал он. – И до чего же мне жаль себя. – И закрыл за собой дверь своего дома.
17
К собственному удивлению и к удивлению всего Питманго (ведь он же был из низовиков, и из пришлых, и вообще простой углекоп), Гиллон все больше сходился с Уолтером Боуном. Однако на первых порах ему немало мешала застенчивость. Еще бы – ведь мистер Боун был столпом общества, жившего на Тошманговской террасе, главой самого солидного семейства в Питманго, одним из дьяконов Вольной церкви и к тому же мастером у них в шахте. А мастера не разговаривают с углекопами. Однако сейчас потребность узнать про Сару заставила Гиллона побороть застенчивость.
– Как там моя дочь поживает у вас, мистер Боун? – спросил он однажды, когда они шли на шахту.
Мистер Боун в изумлении поднял на него глаза, и Гиллону показалось, что мастер сейчас вспылит, но потом он понял, что просто Боун задумался и этот вопрос прервал ход его мыслей.
– Как поживает?
– Ну да, как она ладит с вами?
– Твоя дочь, – сказал он после долгой, долгой паузы, – сущее благословение для нас.
– Значит, она счастлива?
– Счастлива? Постой-ка, а ведь я об этом никогда не задумывался. – Он снова помолчал. – Да, пожалуй, я сказал бы, что она счастлива, хоть и не знаю, что ты под этим подразумеваешь. Мать так и не хочет взять ее назад з дом?
– Нет, она никогда ее не примет.
– Ничего, примет, – сказал мистер Боун. – Еще сама к нам придет. Ведь миссис Камерон, как я слышал, разумная женщина.
Мистер Боун, подумал Гиллон, плохо знает миссис Камерон.
После этого они стали чаще беседовать – по дороге на шахту и по дороге домой – и обнаружили, что у них много общего. По сравнению с другими углекопами оба были люди серьезные, любившие послушать и поучиться, а в известной мере и почитать. Правда, как многие шотландцы, они любили и попрепираться и поспорить. Мистер Боун, несмотря на бескомпромиссный подход к жизни – сам Джон Нокс[26] одобрил бы его, – готов был защищать или опровергать любую точку зрения, лишь бы поспорить. Они как раз препирались относительно права рабочих на компенсацию, когда увидели людей – явно пришлых, – которые делали какие-то измерения на пустоши. Боун считал, что рабочий должен мириться с риском, раз хозяин дает ему возможность заработать деньги у себя на заводе или на шахте.
– Само собой, хозяину вовсе неохота портить свое оборудование, – сказал мистер Боун. – И само собой, он вовсе не хочет, чтобы опытные люди получали увечья.
– На самом-то деле хозяину глубоко на это наплевать, – сказал Гиллон. – Кстати, что это, по-вашему, делают там люди?
Вопрос был связан с весьма деликатной ситуацией. В воздухе носились слухи насчет того, что собирались сделать со Спортивным полем, и Уолтер Боун, всегда встававший на защиту установленного порядка вещей, и на этот раз принадлежал к числу тех, кто говорил, что леди Джейн Тошманго, ныне графиня Файф, в жизни не допустит такого. Если хозяева отберут у рабочих пустошь, мистеру Боуну пришлось бы признать, что значительную часть своей жизни он принимал за чистую монету то, что было ложью. Он просто не мог позволить себе верить слухам.
– Да что угодно, можно хоть до завтра гадать, – сказал мистер Боун. – Может, разведывают, где разбить новое поле для крикета.
Он твердо верил, как верили многие углекопы, что между правящим классам и рабочим классом существует некое равновесие и это равновесие придумал сам господь. Есть руководители и есть руководимые, которые идут за ними, и оба класса только выиграют, если будут уважать друг друга.
А когда равновесие нарушается, когда одна сторона слишком много требует или слишком много берет, все идет вкривь и вкось, пока равновесие снова не восстановится. Так уж устроено общество. Так предопределено.
Гиллон не стал спорить. К тому же мистер Боун, казалось, был прав, потому что долгое время ничего не происходило, но вот как-то днем они вышли прогуляться по яркому сентябрьскому солнышку и обнаружили, что команда рабочих – судя по их оборванному измученному виду, это были ирландские дорожные рабочие – огораживает пустошь. Хотелось закрыть глаза и не видеть того, что происходит, но, когда к Уолтеру Боуну пришел один, другой, третий, требуя заверения в том, что с пустошью ничего не случится, мистер Боун наконец понял, что надо идти к мистеру Брозкоку за разъяснением.
– Люди малость сбиты с толку, малость расстроены, мистер Брозкок.
– А ты им окажи, чтоб не волновались, Уолтер. Мы выговорим право пересекать пустошь. Никому не придется ее обходить.
Мистер Боун вышел было из конторы, но тут же понял, что такого разъяснения недостаточно, и вернулся.
– Я ведь что хотел спросить-то: мои внуки смогут играть на пустоши в футбол?
Брозкоку этот вопрос явно пришелся не по душе.
– Слушай, ты руби уголь, а я буду управлять шахтами. И если каждый из нас будет делать свое дело, я думаю, ты сам признаешь, что так оно лучше для обоих.
Когда люди спросили Уолтера Боуна, что сказал управляющий, он вынужден был ответить, что не понял. Не один только Гиллон заметил при этом в его взгляде недоумение и боль.
Работа на пустоши продвигалась медленно. Забор получался уродливый – высокие деревянные плавки, выкрашенные темно-зеленой краской, причем все разные. Плохие это были рабочие и к тому же несчастные люди, которые ночевали с цыганами, потому что углекопы не желали иметь с ними дело. Несколько человек как-то вечером зашли в «Колледж», но их выставили оттуда. Больше всего донимали их молодые ребята, которые подходили к ним, разгоряченные после игры, критиковали их работу и задавали вопросы про пустошь, на которые те не в силах были ответить. Под конец сам мистер Брозкок вынужден был явиться на пустошь, чтобы положить этому конец.
– Вот что, – гаркнул он на футболистов, – вон, убирайтесь все с пустоши!
Ребята, игравшие в футбол, так и застыли – только мяч продолжал подпрыгивать по тюлю.
– Слышали: убирайтесь все с пустоши.
