Он положил перед Трубецким список, неделю тому присланный из столицы – список тех, кто, по мнению начальника Главного штаба генерала Дибича, должен быть под особым присмотром у начальства. Фамилия Муравьева-Апостола открывала список.
– Друг ваш невоздержан на язык, не скрывает нелюбви своей к государю, говорит публично, что несправедливо наказан высылкою на юг. Впрочем, как успел я тут, на месте разобраться, не в нем главная крамола. Тайное общество обнаружено, давно хотел ввести вас в курс дела, – генерал перешел на шепот и с удовлетворением отметил, что лицо Трубецкого из белого стало зеленым. – Масоны шалят, не хотят ложу свою распустить. Свободу Малороссии добыть желают. В раскрытии нитей заговора сего я полагаюсь на вас, старайтесь часто бывать в свете, нравы наблюдайте… Пусть Муравьев живет у вас. Если служили вы вместе и дружите, сие не есть преступление. Но прошу вас не оставить меня донесением… если заметите вы в нем преступный образ мыслей.
Трубецкой вышел от Эртеля. Подошел к коляске, вдохнул – и жестоко закашлялся. Сплюнул кровью. Добравшись до дому, ушел к себе, разделся и лег в кровать.
Трубецкой вспоминал первую встречу с Сергеем, как тот негодовал по поводу его полицейских полномочий. Но что ж делать, если сам Сергей глуп и болтлив? Слава Богу еще, что приезд Пестеля остался незамеченным для Эртеля. Хотя… Пестель, в отличие от Сергея, умел держать язык за зубами. И у начальства на хорошем счету. «Помириться с Полем надобно, – мелькнуло вдруг в голове у князя, – Но с человеком сим не может быть примирения… Но и с этими безумцами, похоже, каши не сваришь…»
Жизнь в Киеве подходила к концу. Впереди Сергея и Мишеля ждали Васильков и Ржищев, тоска, разлука и полная неопределенность.
За неделю до их отъезда пришли известия из штаба армии в Могилеве. Генерал Эртель, уехавший в отпуск на Пасху, скоропостижно умер.
Об этом друзьям светским тоном поведал Трубецкой:
– Неделю молчали в штабе, скрыть пытались. Уже и похоронили его, а все скрывали… Объявили только после того, как слухи пошли.
Со смерти Эртеля Трубецкой переменился. С Сергеем и Мишелем он был по-прежнему ласков, но служебных дел у него явно прибавилось. Каждый день к нему приходили посетители: полковники и генералы в густых эполетах. Он принимал их запросто, в халате, сидя за столом – они же стояли, подобострастно глядя на князя. Иногда Трубецкой надевал свой красивый гвардейский мундир – и это ничего хорошего посетителям его не сулило. Высокого роста, с тонким, заостренным лицом, он смотрел на посетителей сурово и надменно. Князь не кричал, не гневался, но из кабинета его посетители выходили со сморщенными лицами и красными глазами.
Сергею было искренне жаль полковников и генералов, увешанных орденами и покрытых сединами. Заискивающие перед Трубецким, они не умели быть храбрыми, робели перед каждым, пусть даже и ниже чином, но обличенным властью, и от того казались ему несчастными…
Знали бы они, что грозный полковник, присланный из столицы, на самом деле заговор противуправительственный строит…
Однажды вечером Трубецкой вышел из кабинета под руку с генералом. Высокий, с залысинами череп, горящие глаза и гордый профиль его свидетельствовали: он приехал не за тем, чтобы оправдываться или искать покровительства.
– Ваше превосходительство, не желаете ли трубку? К камину пожалуйте…
Сергею показалось, что сам князь несколько заискивает перед генералом. Он встал, намереваясь пойти к себе.
– Останься, Сережа, – попросил Трубецкой, – Позволь представить тебе – Михайла Федорович Орлов. Друг мой, подполковник Муравьев, – представил он Сергея.
Сергей с чувством пожал руку генералу. О том, кто такой Орлов, знала вся армия: будучи дивизионным начальником в Кишиневе, он прославился человеколюбивыми приказами своими, запрещающими офицерам бить солдат. О нем еще знали, что, приезжая в полки с инспекторскими проверками, он опрашивал солдат об офицерском обращении, отдавал под суд тех начальников, кто приказов его не выполнял. К делам Орлова в армии относились по-разному: с насмешкой называли его «филантропом», или с издевкой – «либералом».
Трубецкой приказал подать чай.
– Михайла Федорович, – с лица Трубецкого вдруг исчезла улыбка, – правду ли говорят, что вы отошли ныне от дела нашего, что слышать об нем не желаете?
– Нынче не время заговоров, полковник… – Орлов тяжело вздохнул. – А вы-то сами как? Все делом бредите, о революции мечтаете? Я тоже по молодости мечтал о сем, но вижу ныне – не нужны народу революции. Их не разбудит чести клич, как сказал один мой хороший кишиневский знакомый… в ссылке пребывает ныне.
– Наш общий знакомый не прав! – раздался вдруг от двери голос Мишеля.
Никто не видел, как он вошел в комнату – да и Мишель, как показалось Сергею, не ожидал встретить в гостиной чужих. Орлов обернулся и поморщился.
– Вы кто сами-то будете, молодой человек?
– Подпоручик Бестужев-Рюмин, к вашим услугам.
Мишель нарочито громко щелкнул каблуками и наклонил голову.
– Подпоручик… – с сомнением произнес Орлов. – А знаете ли вы, господин подпоручик, что перебивать старших непочтительно и дерзко?
– Ваше превосходительство, это тоже друг мой, – заступился за Мишеля Трубецкой. – Живет у меня в доме и, верно, не ожидал встретить вас здесь.
– Ну что же, садитесь, молодой человек… На первый раз прощаю вам непочтение ваше.
Мишель со стулом подошел к камину, взял с подноса стакан чаю, залпом выпил. Орлов снова поморщился.
– И что вы думаете о нашем общем знакомом? – спросил генерал не без сарказма. – Говорите… мы, – он обвел рукою собравшихся, – слушаем вас. Мнение ваше, так сказать, выслушать желаем.
– Господин Пушкин не прав! – воскликнул Мишель, не замечая сарказма. – И великим людям свойственно заблуждаться. Мне, ваше превосходительство, по нраву больше другое творение пиита сего. «Свободы тайный страж, карающий кинжал, последний судия позора и обиды…», – продекламировал Мишель, выбросив вперед правую руку, а левую прижав к сердцу.
– Ну, молодой человек, – саркастическая улыбка не сходила с его губ. – Вижу я, хорошо знакомы вы с творчеством господина Пушкина. Но вынужден огорчить вас… стихи сии среди юношей не модны уже. Когда Риего повешен, а государь наш – кумир Европы.
– Истина моде не подчиняется, генерал, – насупился Мишель. – И повесить ее невозможно. Она восторжествует. Риего же, ежели знать мое мнение хотите, великий человек, жизни своей не пожалевший во имя торжества идей своих.
– Риего был дурак! – Орлов нетерпеливо ударил кулаком по ручке кресла. – Сам не знал, зачем ему революция!
– Риего – великий человек! – дерзко крикнул Мишель.
– Успокойтесь, господа, – примирительно выговорил Трубецкой. – Риего – дело прошлое, и мы должны из революции сей уроки извлечь.
– Нет! – не унимался Мишель. – Возьмите свои слова назад, ваше превосходительство!
– Миша прав, – вмешался в разговор Сергей. – Риего отдал жизнь свою за то, чтобы…
– Риего ваш тщеславился, как мальчишка… – Орлов не привык к возражениям. – Как вы, к примеру, – он кивнул Мишелю. – Вас, господа, лечить надобно… У вас воображение расстроено.
– Пойдем, Миша, – Сергей встал, обнял друга за плечи и повел к выходу. Орлов громко рассмеялся им вслед. Когда за ними закрылась дверь, он подмигнул Трубецкому:
– Странные у вас друзья, князь…
Князь был раздосадован: генерал был нужен. С его либеральной репутацией и весом в армии мог помочь делу и способствовать в борьбе с Пестелем. Орлов был кумир армии. Князь понимал, что стоит генералу объявить начало похода, и армия пойдет за ним. Сергей с Мишелем нарушили планы князя. «Впрочем, – думал Трубецкой, – все к лучшему. Сережа тоже нужен мне. Когда же дело начнется, Орлов не отстанет, ибо деться ему будет некуда».
– Уехал генерал, и слава Богу, – сказал Трубецкой Сергею и Мишелю, когда они утром вышли к завтраку. – Я совершенно с вами согласен: Риего велик, и тот глуп, кто сего не понимает.
– Но Орлов… – сказал Мишель, краснея. Трубецкой понял, что покраснел он от воспоминаний о вчерашнем разговоре: – Как он мог? Говорят – либерал, а сам…
– О персоне своей Орлов слишком высокого мнения. Забудьте, друзья мои… Дело ждет нас. Я все придумал, слушайте…
В глазах Трубецкого появилась решительность. Он изложил план: совместное выступление Юга и Севера, поход третьего корпуса на Москву, сам же князь принимает меры в столице.
– Ты, Миша, возглавишь третий корпус, тебе же, – Трубецкой кивнул Сергею, – вверится командование гвардией. Ты в Петербург приедешь, мы вместе с тобою действовать будем.
– Корпусом? Я? – Мишель глядел смущенно, но, казалось Трубецкому, радостно. – А генерала Рота куда денем? И потом… я же подпоручик всего…
