Это не городская квартира, а деревянный дом. И я наконец поняла, чем так противно пахнет – сыростью.
По крыше со всей силой барабанил дождь. Ладно, посмотрим, кто в теремочке живет, и я заорала изо всех сил:
– Ау, люди!
Маленькая, совсем незаметная, обклеенная теми же уродливыми обоями дверь тихо приотворилась, шум дождя усилился.
– Эй, – вопила я, – есть кто живой?
– Чего орешь? – прошелестел абсолютно бесполый голос, – спи себе.
– В туалет хочу.
В комнату со стуком упало грязное цинковое ведро.
– Это что? – оторопела я.
– Ватерклозет, – хихикнул голос, – поставь в угол и сри, сколько душа пожелает.
– У меня руки в наручниках, брюки не снять, – заныла я, надеясь, что таинственное существо войдет в комнату.
– Значит, не снимай, – коротко отреагировал собеседник, и дверка захлопнулась.
Я поглядела с сомнением на «унитаз». Потерплю еще немного.
– Ау, – закричала вновь, – есть хочу, пить дайте!
Но никто не отзывался. Глаза сами собой начали слипаться, голова резко потяжелела, и я провалилась в сон без сновидений.
Проснулась от шума. За стеной что-то с грохотом упало. В маленькое окошко било яркое солнце. Я сползла с кровати и подковыляла к источнику света. Рама забита гвоздями, а за грязным, пыльным стеклом насколько хватает глаз тянется картофельное поле. Дождь перестал, и зеленая блестящая ботва радовалась отличной погоде. Окошечко узенькое, но я худая, если выдавить аккуратно стекло, предположим ночью, сумею, наверное, вылезти и…
– Даже не думай, – раздался за спиной «серый» голос, – во дворе постоянно бегают три собаки, голодные, как звери, сразу загрызут. И станет земля тебе могилой…
Я обернулась. На пороге стояла худенькая старушонка, замотанная в грязный, вытершийся платок. Лица почти не видно, только аккуратный нос высовывается из-под тряпки. Одета бабуля была в засаленный байковый халат, на ногах плотные чулки, шерстяные носки и почему-то калоши. В руках вошедшая держала оббитую эмалированную миску.
– Давай, – сказала она, – кушать подано, идите жрать, пожалуйста.
Миска с треском встала на деревянный стул у кровати.
Завоняло гнилой капустой.
– Что это?
– Щи, – лаконично сообщила бабка и испарилась. Я подошла к «тарелке» и заглянула внутрь. В мутноватой воде плавали большие неаппетитные куски капусты, похожие на тряпки. Наверное, есть такое невозможно.
Интересная старуха! Одета словно чучело, живет в сарае, а ведь не деревенская. Во-первых, вчера сказала «ватерклозет». Ну откуда полуграмотной бабе знать такое слово? Фразочка «И станет земля тебе могилой» – просто цитата из пьесы. И потом последнее заявление – «кушать подано, идите жрать, пожалуйста». Из какого кинофильма слова?
– Бабушка, – закричала я, – бабуля!
– Ну? – раздалось из-за двери.
– Будь человеком, своди в туалет, не могу в ведро.
– Тогда терпи.
– Ах так, – обозлилась я, – ну погоди, сейчас все твои подушки зубами изорву, обои ногтями посдираю, стекла ногами выбью. Не боюсь твоих собак, запросто удеру.
– Тут бежать некуда, – пояснила бабуля, – во всей деревне два дома всего, да и то в другом никого нет. Кругом лес. Беги себе на здоровье, у меня в прошлом году волки корову задрали.
– Эй, – закричала я снова, – пить давайте!
Но за стеной разом все стихло. Я поглядела на неаппетитную жижу – потерплю, не стану хлебать поданное пойло. А вот с остальным придется подчиниться. Я подцепила ведро и пошла в угол.
День медленно уходил, солнце покатилось вниз по небу. Я тупо лежала на кровати. Присаживаясь на вонючее ведро, обнаружила в подкладке у щиколотки сотовый. Опять провалился в дырку. Значит, могу позвонить, если дотянет до Москвы – вдруг увезли в какое-нибудь совсем глухое место. Но все равно тихая радость наполняла душу, маленький телефон вселял надежду. Однако странно: меня нет дома вторые сутки, а никто не побеспокоился и не позвонил. Я изловчилась и вытащила мобильный. Надо же, случайно отключился звонок. Такое иногда случалось с ним и раньше, все думала поменять аппарат на более надежную модель, но руки не дошли.
Так, мои домашние, конечно, сходят с ума от неизвестности, но включать аппаратик никак нельзя. Во-первых, гадкая старуха может услышать зуммер, во-вторых, что я им скажу? Сижу неизвестно где, спасайте незнамо откуда? Нет, сначала следует выяснить свое местопребывание, а потом тихонечко сообщить Александру Михайловичу, а еще лучше Ивану Михайловичу. Ладно, позвоню обоим, только бы батарейки хватило.
Дверь скрипнула. Бабка всунула в дверь голову:
– Чай будешь?
Скажите, пожалуйста, какая забота!
– Буду, – благодарно сказала я.
Бабка вдвинулась в комнату, увидела полную миску и хмыкнула:
– Чего щи не поела, не понравились? Через день как миленькая есть станешь. Здесь жизнь простая, черной икры нет.
И она поставила на стул жуткую щербатую кружку, в которой плескалась вода светло-желтого цвета.
На вкус напиток оказался противным, но все же не таким отталкивающим, как суп, и я опустошила кружку. Время тянулось томительно, часы, как, впрочем, и сумку, у меня отобрали. Теперь хотелось курить.
– Эй, – заорала я, – бабушка!
– Ну, – послышалось из-за двери.
– Дай сигарету.
– Сама не курю и тебе не советую, – отрезала бабка, – еще дом спалишь!
Ну не сволочь ли!
– Не будь гадиной, – продолжала я просить, – ну что тебе стоит, брось хоть бычок.
Бабка открыла дверь.
– Вылезай.
Я выползла в большую комнату, заставленную разнокалиберной мебелью. Штук шесть венских стульев, полированный стол, дешевая болгарская стенка, несколько продавленных кресел и диван с ободранными подлокотниками.
Бабулька вытащила из пачки «Примы» одну сигаретину и сообщила:
– Так уж и быть, знай мою доброту. Стой тут и кури на моих глазах.
– Руки хоть развяжи, неудобно ведь, все затекли.
– Будешь кривляться, ничего не получишь, – заявила старушка.
Я заткнулась и с наслаждением затянулась «Примой» – естественно, тут же начался кашель.
– Рот закрой, – велела бабулька, – чего микробы распространяешь?!
Кое-как домучив «примину», я успокоилась и стала оглядываться. Телевизора нет и в помине, телефона тоже. Зато на столе роскошная вещь – электрический чайник «Тефаль». Беленький, блестящий, совершенно новый. Дорогая вещь для деревенской бабули-пенсионерки. Старухе не понравился мой интерес.
– Покурила? Давай назад топай.
Я принялась ныть, указывая скованными руками на газету, лежащую на диване:
– Дай почитать, со скуки умираю.
Старуха поколебалась минуту, потом, очевидно, решив, что худо от чтения не станет, протянула мятые странички.
Я глянула во все глаза на ее ладони. Из широкого засаленного рукава халата высовывалось нежное, хрупкое запястье. Кожа светлая, без пигментных пятен и какого-либо намека на увядание. У старухи непостижимым образом оказались руки тридцатилетней женщины. Я повнимательней поглядела на лицо, почти все скрытое платком. Так и есть, из-под платка мелькают блестящие карие глаза, и морщин почти нет. Никакая она не старуха, а довольно молодая женщина, просто одета словно древняя бабка. Надо попробовать разговорить ее.
– Послушай, а за что меня сюда притащили?
– Не боись, – ответила женщина, – плохого не сделаем. Заплатят твои деньги, и отпустим.
– Час от часу не легче, значит, меня похитили, чтобы получить деньги. Но кто?
– Давай уходи, – поторопила тетка, – сейчас хозяин приедет, не похвалит, если тебя тут увидит.
Я внимательно поглядела на нее, маленького роста, щупленькая, толкну сейчас ее на стол и рвану отсюда. Нет у нее никаких собак, все врет.
– Ну, чего застыла, – велела хозяйка, – поворачивай.
Я шагнула вперед, прикидывая, когда получше на нее броситься, но женщина выхватила из кармана довольно большой пистолет и тихо протянула:
– Не будешь слушаться – убью. Места здесь глухие, закопаем, никто не найдет. Лучше тебе уйти спокойно. Скоро хозяин вернется с долларами, отвезем назад, где взяли.
Глядя на дуло пистолета, я задом попятилась в свою камеру. Да не верю я ни одному ее слову. Как же, отпустят они меня… Пристрелят и закопают. Подожду, пока настанет ночь, и попробую выдавить стекло. Похоже, тетка в доме одна.
Сев на кровать, я принялась рассматривать газету «Театральная жизнь». Странное издание для полуграмотной деревенщины. На полях карандашом почтальон сделал надпись: «Почтовое отделение Костылево, деревня Петухово, Фаня Львова».
От неожиданности я чуть не свалилась на пол. Петухово! Брошенная деревня всего на два дома. В одном летом живет малообщительный академик, папа Тамары. В другом – Фаина Львова, она приглядывает за соседским имуществом и кормит чужую собаку. Кажется, так объяснила ситуацию Тамара. А я не обратила внимания на имя и фамилию их дачной соседки. Фаина Львова! Неужели нашла дочь Ивана? Ей должно быть сейчас, наверное, около тридцати.
