На траверзе Петродворца Хоттабыч стянул с головы шерстяную вязаную шапочку с пушистым помпоном и сдержанно произнес:
— В начале октября сорок первого года в Нижний парк, у канала, ведущего к Самсону и Большому каскаду, рядом с Монплезиром, был высажен десант наших моряков. Я знал командира десанта полковника Ворожилова и многих офицеров… Весь десант — полторы тысячи отборных моряков — погиб. Но он решил свою задачу: сорвал очередной штурм города…
— «Я славлю смерть во имя жизни. О мертвых — поговорим потом», как сказал Михаил Дудин, — столь же тихо откликнулся Брандо. — В Одессе тоже было… Жуть вспомнить!
Над яхтой воцарилась новая, иная, чем прежде, тишина. Каждый из яхтсменов думал о тех, кто сделал бесценный вклад в Победу, о тех, кто дал возможность теперь вот так свободно плавать по морям ради отдыха от трудов праведных…
В 23 часа 25 минут штурман Сосняга сделал вторую запись в «Навигационном журнале»:
«Миновали буи Большого Кронштадтского рейда. Легли на выходной створ. Поправка компаса плюс два градуса. Ветер от норд-оста 2 балла, волна 1 балл».
— Юхан Оттович, — позвал Хоттабыч своего помощника. — Смените-ка меня, батенька. А то спину с непривычки заломило.
— Та. Пожальста. А ломит — так шутка ли? В вашем возрасте… — участливо откликнулся Крабик, усаживаясь на слани — своеобразную скамейку в кокпите — и кладя, словно клешню, руку на румпель.
— При чем тут возраст? — не повышая голоса, удивился Хоттабыч и тут же, не дожидаясь ответа, официальным тоном сообщил заступающему на вахту у руля: — Курс двести семьдесят пять градусов. Ветер норд-ост два балла. Понемногу свежеет. Паруса — грот и стаксель. Вопросы есть?
— Ньет. Спасипо.
— Тогда я придавлю ухо на ближайшей койке правого борта.
— Пожальста. Приятных снов.
Однако, встав на верхнюю ступеньку трапа, ведущего в кубрик, Хоттабыч остановился, положил ладони на крышу рубки и огляделся. Сзади в сизых сумерках белой ночи расплывался такой знакомый силуэт Кронштадта, а впереди за легкой серой дымкой виднелся простор. Справа и слева темнели берега с редкими огоньками.
На яхте господствовали тишина и покой.
Будучи не в силах заснуть из-за поутихшего возбуждения, связанного с началом плавания, свободные от работы члены экипажа наслаждались необычностью обстановки, несравнимостью ее с той, в которой находились всего несколько часов назад. Так самый юный — «матрос молодой, необученный», как определили бы на флоте, — Вячеслав Орел, или попросту Вячек, лежа на животе на самом носу судна, зачарованно смотрел, как форштевень с почти бесшумным шелестом вспарывает поверхность воды. Радист Брандо, привалившись спиной к мачте и позабыв о своем молчащем магнитофоне, крутил годовой, словно воробей, разглядывая все не только впереди по курсу, но и по сторонам. Штурман Сосняга, откинувшись навзничь на крышу рубки, согнув ноги в коленях и заложив руки за голову, смотрел в темное серо-фиолетовое небо, усыпанное крохотными жемчужинками далеких светил, едва видимых сквозь прозрачную вуаль топких облаков.
Ни к кому конкретно не обращаясь, Хоттабыч вдруг сказал:
— В такую ночь в голову «стихийно» лезут разные мысли. Но часто недостает слов, чтобы выразить эти мысли. И тогда на помощь приходят поэты… Например, Тютчев.
…Меркнет день — настала ночь.Пришла — и с мира роковогоТкань благодатную покрова,Сорвав, отбрасывает прочь…И бездна нам обнаженаС своими страхами и мглами,И нет преград меж ей и нами…
Никто в ответ не произнес ни слова и даже не изменил позы. Но именно это и свидетельствовало о том, что сказанное Хоттабычем нашло отклик в душе каждого из его соплавателей.
Западнее острова Котлин, на котором обосновался Кронштадт, берега Финского залива начали отодвигаться вправо и влево от яхты, все больше удаляясь от нее, пока вовсе не скрылись за мглистым горизонтом. Маленькое суденышко, казалось, стало еще меньше и повисло в пустоте, окруженное неяркими дрожащими звездами — вверху настоящими, а внизу — их отражениями. Так неожиданно слились воедино далекий небесный и совсем близкий водный космосы. Оба до сего времени полные нераскрытых тайн и оба яростно сопротивляющиеся покорению их землянами, подвергающие всех вторгшихся в их пространство суровым испытаниям. Как и в каждой борьбе, в схватке с природой не обходится без жертв: за каждый шаг вперед, за каждый покоренный рубеж смельчакам приходится платить, и нередко жизнью: природа иногда уступает, но никогда не отступает!
Члены экипажа яхты «Меркурий» молча смотрели на мягкое, завораживающее мерцание звезд. Через всю северную полусферу небосвода неиссякаемой рекой течет Млечный Путь. И в этой реке и вокруг нее плавают Рыбы, Рак, Кит, Дельфин; в безмерной дали парят Орел, Лебедь, Пегас и даже Дракон; в звездном зверинце томятся Большая и Малая Медведицы, Рысь, Лисичка, Жираф, Гончие Псы, Телец, Овен; а рядом с ними расположились родственники землян Геркулес, Близнецы, Волопас, Водолей… Правда, далеко не всегда их можно обнаружить на небосводе, но в хорошую видимость кто-то из них обязательно находится на астрономической вахте.
— Так я на ближайшей справа, Юхан Оттович, — вздохнул Хоттабыч и скрылся в люке.
— Та. Корошо. Пожальста.
Вскоре заметно похолодало. А поскольку душевные волнения к этому времени малость приутихли, то «палубная команда» потянулась вниз, в кубрик, где, по ее представлению, царили тепло и уют и где во сне можно было забыть все волнения минувшего дня.
— И буду на ближайшей койке слева, — сказал Сосняга, проходя мимо вахтенного рулевого (он же и вахтенный капитан судна!). — Придет время сменять или еще что — разбуди.
— Та-та. Опязательно.
— Тогда спокойной вахты и ровного ветра вам, Юхан Оттович.
— Кур-р-рат!.. То есть — к черту, к черту, к черту!
За короткую июньскую ночь «Меркурий» благодаря попутному ветру достиг Восточного Гогландского плеса.
Остров Гогланд — сиречь Высокая земля — возвышался над водой, как часть туши гигантского чудовища, купающегося в Финском заливе и почти перегородившего его поперек. Пробираться мимо него по замысловатым фарватерам было далеко не просто. И все же наши подводники в годы войны умудрялись не только протискиваться по этим фарватерам, но и прорываться через вражеские минные поля.
Измотавшиеся в предпоходные дни все члены экипажа спали богатырским сном, оглашая море могучим храпом. Крабик удивлялся его силе и необыкновенности, заковыристости мелодии. Сну не мешал даже невыносимо резкий запах, исходивший из стоящей в кокпите нераскрытой бочки с квашеной капустой (А что же будет, когда ее вскроют?!).
Ноги и спина Крабика занемели. Чтобы снять неприятное ощущение, он сделал несколько движений из программы утренней зарядки, передаваемой по радио. После этого он решил не будить Соснягу, а остаться «на сверхсрочную»: пусть отоспится впрок — у него впереди еще столько бессонных ночей…
За Гогландом, когда щетинистый от сосен хребет острова уже едва виднелся, ветер неожиданно стих. Однако не надолго: через полчаса он задул снова, но… с противоположного направления. И к тому же стал быстро крепчать. Крабику пришлось начать лавировку, то спускаясь на юг к эстонскому берегу, то поднимаясь на север — к финским шхерам.
Усиливаясь, ветер развел характерную для Балтики короткую, но очень крутую волну. Вскоре яхта уже не летела плавно на разделе двух сред, а галопировала, как жеребенок-стригунок, перепрыгивая с хребта одной волны на сипну другой. Скачка подняла на ноги экипаж суденышка, почивавший в кубрике. Малость опухшие от глубокого и сладкого сна, яхтсмены одни за другим высовывались из люка, щурясь на солнечные блики, быстро осматривали горизонт и выползали на палубу, цепляясь за снасти, за поручни, прикрепленные к крыше рубки, за мачту и друг за друга.
Пробираясь мимо Крабика и воротя нос от бочки, ни один из них не удержался, чтобы не заметить: «Вот это запашок!», «Наверное, вонь на всю Балтику!..», «Ну и дух!», «Сила!».
— Что ж ты не мог кого-нибудь разбудить?
Крабик усмехнулся:
— А зачем раньше-то?! Теперь в самый раз.
Хоттабыч посмотрел на туго надутые паруса и звенящие от напряжения шкоты, на слегка вибрирующие ванты, на вытянутый по ветру вымпел и спросил Крабика:
— А не пора ли, батенька, взять рифы? Все уже вроде на пределе для такой площади парусов, не уменьшить ли се?
— Ньет. Сейчас ньет. Только ход потеряем. Вот если еще посвешеет, тогда нужно будет.
— Добро. Так и будем считать, — после короткой паузы согласился Хоттабыч и, повернувшись к своему помощнику всем корпусом, спросил: — Почему это вы до сих пор на руле? Время вашей вахты давно истекло.
