Но я помню ваши советы и обязательно схожу на Красную площадь и на ВДНХ. Звоню, чтобы вы больше ни о чем не волновались. Я поговорила с Кириллом, и он поможет вам с «Синичкой».
– Да-да, – отзывается дядя Дима. – Я беседовал с ним вчера вечером. Он долго расспрашивал меня о делах в лагере. Сказал, чтобы я больше не беспокоился о деньгах и сформировал для него предложение по возрождению «Синички». Обещал ознакомиться и дать свои рекомендации.
– Вчера вечером? – изумленно переспрашиваю я.
– Да, вчера вечером. Что-то не так?
Вчера вечером я была уверена, что Гордеев не ударит палец о палец, чтобы помочь нам, и ни на что не соглашалась! Как он мог звонить дяде вчера, а мне предъявить ультиматум только сегодня?
– Почему вы вчера не сказали мне, что он звонил? – спрашиваю я, вцепившись в телефон так, что побелели костяшки пальцев.
– Кирилл попросил не тревожить тебя. Он объяснил, что у тебя был сложный день. Мальчик беспокоится о тебе, Лера, – говорит дядя.
Про себя я истерически усмехаюсь. Беспокойство обо мне и Кирилл Гордеев – понятия, которые вряд ли еще когда-либо пересекутся. Могу себе представить, какое удовлетворение он испытывал, дурача меня за сегодняшним обедом!
– Кирилл сказал, что ты задержишься в Москве, – продолжает дядя воодушевленно. – Не торопись возвращаться, ладно? В школе у тебя каникулы, а Москва стоит того, чтобы ее посмотреть.
– Я переживаю, что за вами некому ухаживать, – мягко напоминаю я.
– Брось! В клинике обо мне хорошо заботятся. А вы с Кириллом используйте это время, чтобы разобраться в своих отношениях. Вы оба заслуживаете еще одного шанса.
Я, конечно, всегда знала, что дядя испытывает особую симпатию к Гордееву, но не ожидала от него такого откровенного сводничества – точно не после того, что произошло в прошлом. И пусть мне совсем не хочется разочаровывать его, я все же произношу:
– Между нами не осталось ничего, дядя Дима. Не питайте иллюзий, пожалуйста. Мы с ним договорились о сотрудничестве. На этом все. Через три недели я вернусь домой.
– Как скажешь, Лерочка, – отзывается старик. – Но ты все же приглядись к нему, ладно? Ты теперь свободна, и он, как я понимаю, тоже. А такая любовь, какая была у вас, не проходит бесследно.
Попрощавшись с дядей, я с минуту тупо сверлю глазами невидимую точку на стене, прокручивая в голове разговор. Вчера! Вчера, черт возьми, Гордеев принял решение спасти «Синичку»! А сегодня он с легкостью обвел меня вокруг пальца, вынудив согласиться на условия, которые ни на что не влияют. Ни на что и ни на кого… кроме меня самой.
Мой первый порыв – позвонить ему и высказать все, что я думаю о нем и его наглом вранье. Но, немного поразмыслив, я решаю, что мне самой нужно подготовиться к этому разговору. В прошлом я часто действовала на эмоциях, когда ситуация требовала холодного расчета. Если прошедшие пять лет и научили меня чему-то, так это терпению. Нужно подойти к новой встрече с Гордеевым с трезвой головой: если он думает, что я просто так проглочу его обман, то его ждет разочарова– ние.
Кипя от злости, в сердцах разрываю упаковку спагетти. Несколько соломинок падают на пол, нарушая идеальный порядок на этой идеальной кухне. Собрав их и выбросив в урну, я заставляю себя глубоко вдохнуть и выдохнуть. Прямо сейчас я ничего не решу, а готовка и выполнение механических действий по сервировке позволят мне немного успокоиться.
Через пятнадцать минут по кухне начинают разноситься ароматные запахи помидоров, оливкового масла и чеснока. Взяв себя в руки, я умудряюсь довести до конца задуманное и действительно приготовить сносный ужин. Ловко смешиваю томатный соус и спагетти, сглатывая набежавшую слюну, как вдруг громко хлопает входная дверь.
Я цепенею. Учитывая образ жизни Гордеева, это могут быть домработница, еще одна любовница или даже его ассистентка, но я почему-то знаю, что пришел он сам.
Глава 9
Кирилла я встречаю с каменным лицом, готовая к битве. Мои щеки пылают, сердце грохочет в груди, как отбойный молоток, а утихшая было ярость вспыхивает с новой силой.
– Ты обманул меня! – воинственно бросаю я, едва он переступает порог кухни.
На его лице, любовно вылепленном природой, не дергается ни один мускул, когда он не спеша проходит к столу и небрежным жестом вешает пиджак на спинку стула.
– И тебе здравствуй, – говорит спокойно.
– Ты пообещал дяде, что поможешь ему! – тоном обвинителя продолжаю я, взбешенная отсутствием реакции с его стороны.
– Кажется, это было частью нашей сделки, – иронично замечает он. – Так в чем же моя вина?
– Вчера! Ты пообещал ему вчера! – Мой голос срывается на крик. – Если бы я знала, то никогда бы…
– Но ты не знала, – перебивает он мою тираду. – И это все меняет, правда?
– Я не собираюсь выполнять условия, которые не имеют никакого смысла, – заявляю я, задыхаясь от возмущения.
Лицо Гордеева каменеет, а тяжелый взгляд прищуренных глаз пригвождает меня к месту.
– Кажется, ты забываешь, о чем мы с тобой договаривались, – чеканит он холодно. – К Панину наше соглашение не имеет никакого отношения. Ты дала слово мне. И я прослежу, чтобы ты выполнила свою часть сделки.
– Это не имеет никакого смысла!
Он пожимает плечами, как бы говоря, что ему на это наплевать.
– А твое слово имеет какой-то смысл? Ты знаешь, учитывая наше прошлое, я не удивлюсь, если нет. К тому же кто даст тебе гарантии, что я не откажусь от денежных вливаний в задыхающийся бизнес твоего дяди, если ты сейчас пойдешь на попятный? – уточняет он ледяным голосом. – Но ты, конечно, можешь рискнуть и попробовать.
– Ты сделал это нарочно, чтобы унизить меня. Ты просто… – Я не нахожу слов, чтобы подобрать определение его поступку. – Ты просто…
– Хоть одно оскорбление в мой адрес – и я заставлю тебя повторять его снова и снова, когда буду трахать тебя этим вечером, – жестко говорит он.
Грубые слова ледяным обручем сжимают мою грудь. Я ощущаю себя пойманной в ловушку, злой и беспомощной. Сейчас Кирилл впервые озвучил свои намерения относительно меня. Да, они лежали на поверхности все это время, но были завуалированы вежливыми размытыми фразами, дающими иллюзию пристойности происходящего. Сейчас же он сказал так, как есть: это не занятия любовью, даже не секс. Он собирается меня трахать. Это само по себе ужасно, но куда ужаснее другое – то, что это откровенное обещание делает с моим телом, которое с готовностью отзывается на чувственный призыв.
Опрометчиво подняв взгляд, я утопаю в бездонной темноте глаз Гордеева.
