Если бы солнечный свет попал на обратную сторону часов, то на крышке можно было бы увидеть затейливо выгравированную надпись:
«1985 г. Любимому сыну на окончание медфака».
А часы все шли. Невозмутимо и безразлично отмеривая текущее в бесконечность время. И не было в живых ни того отца, который в далеком 1985 году потратил половину дня, отпросившись с работы, добравшись до знакомого часового мастера, чтобы успеть к вечеру домой вместе с подарком для любимого сына. Который успешно, с красным дипломом, закончил кардиологическое отделение крупного и уважаемого медицинского института. Также уже не было в живых и сына. И часовых дел мастера, который искусно наваял гравировку. И многих других людей, лица которых отражались в стеклышке часов за долгие тридцать пять лет их ношения. Часы лежали, старые и потрепанные, но все еще целые и невредимые, готовые работать еще очень много лет. А людей уже не было…
Часы были с первого взгляда – механические. Но на поверку – электронные, движимые зарядом крохотной батарейки, встроенной в корпус. В противном случае они бы остановились, где‑то через сутки, после того, как сорвались с запястья высокого худощавого врача – заведующего отделением, когда на него напало жаждущее плоти существо. Напало в том месте, где сейчас красовалось огромное, темно‑бурое пятно засохшей крови, тянущееся разводами в сторону прохода через дверь дальше в коридор. Чтобы там размазаться еще одним бурым пятном, побольше, формой напоминающей Африку.
Часы продолжали безучастно тикать. В то время, как совсем рядом послышался женский визг, взрорвший тишину, словно разбитая вдребезги о каменный пол хрустальная ваза. Потом грохот открываемой с размаху двери, с треском ударившуюся об стену. Шум пары быстро бегущих ног по коридору, следом за которым донесся частый мягкий топот, будто от бега своры диких собак. Стаккато мчащихся по кафельному полу ног и лап пронесся мимо открытой в коридор двери и унесся дальше, немного затихнув. А потом, через некоторое время, топот резко прервался шумом падающего тела. И воздух больницы огласился еще одним криком. Отчаянным, полным боли воплем. Постепенно угасающим. И, наконец, затухшим совсем.
Далее, по пустым, отдающим эхом коридорам больницы, донеслось скрипучее и ускоряющееся «так – так – таак – таак – таак – тааак – тааак – тааааак – тааааак – та – а ‑ а – а ‑ а – а ‑ а – к…!!!» – по началу исполняемое одной глоткой. А после – второй. И – третей. И – четвертой. И – пятой. Разрывая воздух омерзительной какофонией диссонирующих друг с другом звуков от которых дребезжали стекла на окнах.
Скрип продолжался некоторое время. А потом смолк, сменившись звуками звериной возни, а потом треском разрываемой в клочья ткани и плоти. Казалось, что прошла вечность, пока эти звуки не утихли, и частый топот лап не удалился дальше по коридору. Пока совсем не пропал.
На короткое время в палату вернулась тишина. И в этой тишине снова стал слышен размеренный ход стрелок старых наручных часов.
Когда минутная стрелка перевалила через шестерку, отмеривая начало второй половины шестого часа вечера, то за окном палаты, выходящим на главную улицу, послышался приближающийся рев автомобильного двигателя. Шум быстро приближался, свидетельствуя о том, что автомобиль двигался на очень большой скорости. Потом, с улицы донесся истеричный визг тормозов и протяжный стон колесных покрышек. И грохот сминаемого в сильном ударе металла. На некоторое время звуки умолкли. Но после послышится хруст открываемой автомобильной двери. Резкие мужские выкрики. Глухие удары. А потом три громких, отдающих эхом, ружейных выстрела. И еще отдаленный, чуть различимый женский плач, прерываемый едва слышимым мужским окриком.
Минутная стрелка часов совершила еще один полный оборот вокруг своей оси, подтолкнув часовую стрелку на одно деление дальше по циферблату, когда до палаты донесся еще один шум. Вроде низкого утробного гула, который с течением времени нарастал все сильнее и сильнее. Пока не превратился в оглушительный рев, заставив все плохо закрепленные поверхности и предметы палаты: окна, стекла, подоконники, тумбочки, стаканы и тарелки на них, затрястись в испуганном треморе. Словно стая травоядных доисторических животных, застигнутых врасплох надвигающимся на них, словно лавина, стадом хищных тиранозавров.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Грохот прокатился над больницей, едва не сорвав со здания крышу. И в чистом синем небе, совсем близко от земли, показался огромный пассажирский самолет, поблескивающий в вечернем солнце серебряными крыльями. Он, неестественно накренившись носом и одним крылом вниз, летел к земле чистой геометрической линией, будто начерченной карандашом и линейкой умелой рукой опытного архитектора.
Пролетев в своем пике около километра вдаль от корпусов больницы, в сторону лабиринта жилых многоэтажек, он, низко ухнув и колыхнув воздух в радиусе многих километров вокруг, с неимоверным грохотом рухнул на один из домов. И немедленно взорвался, подняв в воздух грибообразное огненное марево.
В это же время, словно разбуженная грохотом упавшего самолета, высохшая рука в лиловых венах под прозрачной сероватой кожей одного из лежащих на койках пациентов, дернулась. Тонкие запавшие губы оскалились, обнажая отросшие во рту клыки. Грудь в спазматическом порыве вздернулась вверх, сбрасывая на пол выпавшие с головы клочки седых волос. А потом оно открыло глаза, светящиеся изнутри фосфорирующим желтым сиянием.
Сорвав лапой с лица маску и сплетение проводов, оно, щелкая челюстями и издавая чуть слышный скрипящий «так‑так‑так», приподнялось на кровати и одним сильным и резким движением ссохшейся лапы сдернуло с себя больничную распашонку, испачканную рвотой и калом. А потом, играя просвечивающими через кожу мышцами, оно по‑звериному ловко прыгнуло на четыре точки с кровати на пол.
И тут же, рядом на койках, зашевелились и другие…
Ковчег
29 июня 2020 года. Вечер.
И это снова происходит!
дежа‑вю!
Дежа‑вю – с большой буквы!!
ДЕЖА‑ВЮ – со всеми большими буквами!!!
С небольшими отличиями, если сравнить с моим пророческим сном годичной давности, записанном на скомканном клочке бумаги.
Первое отличие – новостной репортаж я смотрю не на телевизоре. А с экрана компьютера.
Второе отличие – мои дочурки успели за год подрасти. Им уже не три и пять, а четыре и шесть.
И третье, самое серьезное отличие – в моем предсказании не было никакого COVID‑19. Впрочем, если подумать, по сути это ничего не поменяло. А напротив, «ковид» объяснил многие неясности и выявил недостающие детали.
В остальном – все также.
Декорации расставлены.
Свет наведен.
Актеры – готовы.
Будто нет у нас никакой собственной воли. А мы лишь безвольные марионетки, которыми забавляются некие могущественные силы, дергающие за ниточки и заставляющие нас крутиться по сцене им на потеху.
Как и в моем сне, я лежу на диване.
На широком красном ковре, расстеленном на полу, девочки играют в куклы.
А супруга на кухне готовит ужин.
Компьютер лежит на моих коленях. Он включен и настроен на «онлайн» выпуск вечерних новостей.
На экране – студия. В центре кадра – девушка. Ведущая. Она выглядит немного растрепанной и не такой идеально прилизанной, как обычно. Как, прочем, и сама студия, которая кажется поспешно покинутой и заброшенной. Телевизионные панели позади нее отключены. Неоновая подсветка широкого изогнутого стола нервно моргает и гаснет.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
На лице девушки‑ маска. По ее глазам я вижу, что она испугана.
Она начинает говорить и ее голос дрожит и срывается.
– Наш канал уполномочен сообщить, что по решению правительства в стране вводится чрезвычайное положение и круглосуточный комендантский час. Всем гражданам следует сохранять спокойствие, оставаться в домах и ждать прибытия помощи. Эпидемия находится под контролем служб чрезвычайного реагирования и гражданам предписывается…, ‑ девушка запинается, берет в руки лист бумаги, с которого читает текст, комкает и бросает его в сторону.
