исполнилось семь лет, отец забрал его из женской половины дворца,
гинекея, – пора сыну становиться мужчиной! До этого возраста его воспитанием занималась мать Эвридика. Из Греции вызвали известных учителей, наставников юношества. Помимо греческого языка и письма он познавал основы арифметики, через Гомера знакомился с греческой поэзией. Изучал историю Македонии и жизнеописания её царей. Для него наняли
педотриба, чтобы под его строгим наблюдением Филипп занимался гимнастикой и силовыми упражнения.
Мать настояла, чтобы Филипп учился ещё игре на кифаре, так как считала, музыка вместе с атлетикой являла собой обязательную часть аристократического воспитания настоящего эллина. Филипп послушно исполнял уроки, ему нравилось общение с учителями, но, когда он узнал, что из Афин к нему пригласили ещё и учителя ораторского искусства, ритора, расстроился. Прибежал к отцу, чуть не плача.
– Отец, я хочу стать воином! Зачем мне нужно знать риторство, эту греческую болтовню?
Аминта голосом, не терпящим возражений, ответил:
– Филипп, ты сын царя, а царям не чужда ни одна из наук. Владение искусством риторики в твоей жизни так же важно, как и другими науками. Риторика – часть политики, которая у греков называется дипломатией. С помощью успешной дипломатии царь может одолеть сильного противника не в сражении, а в переговорах. Не зря греки говорят: «Если позорно не уметь владеть своим телом, то не менее позорно не уметь владеть словом». А как добиться царю, чтобы народ подчинился его воле, чтобы доверял ему? Не мечом же! Вот и выходит, что царское слово и разум – более достойные средства действия, нежели это будет только твои сила и отвага.
И действительно, когда Филипп стал царём, прежде чем идти на врага, не угрозами, а сладостными речами, уговорами и клятвенными заверениями в мире и дружбе побуждал принимать свои условия. Поэтому с благодарностью вспоминал назидания учителя риторики:
– Слово – величайший владыка, оно видом малое и незаметное, а дела творит чудесные – может страх прекратить и печаль отвратить, вызвать радость и усилить жалость к поверженному врагу.
Во дворце
Царский дворец представлял собой обычный дом богатого македонянина в один или два этажа, но с многими пристройками и надстройками, возведёнными македонскими царями в разное время. Из-за этого в дворцовом комплексе архитектурного единства не наблюдалось. Часть зданий оставались деревянными, другие красовались новой каменной кладкой. Филипп до сих пор не узнал точно, сколько во дворце помещений разного назначения – шестьдесят, восемьдесят или больше. Некогда было!
Семейные покои, где проживали цари, выглядели без излишней роскоши. Филипп не стал ничего менять, поскольку помнил совет Эпаминонда:
– Как заимеешь дом свой, не украшай его картинами или дорогой посудой и мебелью – пусть украшением служит царящая в нём умеренность. Роскошь чужда человеческой душе, она лишь на время ласкает взоры, тогда как умеренность уживается с душой, поэтому умеренность нетленна, она вечное украшение любому дому!
Следуя совету своего фиванского наставника, Филипп придерживался мнения, что, если цари пекутся о роскоши и чрезмерной изысканности дворцов, нисколько не заботясь о благе общественном, это предрекает верную гибель государству. Но зал для приёмов чужеземных посольств и несколько пиршественных помещений отличались от остальных во дворце. Он распорядился всё здесь выполнить по лучшим образцам эллинской культуры, пригласив именитых греческих зодчих, ваятелей и художников. Остальные помещения дворца были лишь добротными, но скромными на вид, как в обычных македонских домах: деревянные стены обкладывались каменными плитами; если стены возводились из камня, они обшивались досками из тополя, дуба, ореха или грушевого дерева. Повсюду вместительные кладовые, сложенные из кедровых бревен, способствующих долговременному хранению съестных припасов. Имелись также надёжные хранилища для сбережения ценного оружия, дорогой посуды и парадных одежд для членов царской семьи. В задней части дворцового комплекса находились тесные жилые помещения, где под присмотром помощников управляющего домом содержались домашние рабы и наёмная прислуга.
Полы, стены и потолки в личных покоях Филиппа обшиты дубовыми досками. Дуб – любимое дерево Зевса. Двери, плинтус на полу пола и наличники в окнах – все из стволов оливковых деревьев. Полировка и лак придали деревянным поверхностям дорогой вид, хотя местами дерево потускнело от времени и копоти. Даже на ценном оружии, развешанном по стенам, присутствовала копоть, отчего блеск золота, бронзы и серебра потускнел, а инкрустация из слоновой кости на мебели обрела сероватый налет.
В малом обеденном зале дворца после ремонтных работ появился особый пол, которым Филипп невероятно гордился – он назывался асарот («неподметённый»), потому что изображал… неубранный мусор, какой обычно скапливается на полу после пира – объедки, кости, пролитое вино. Работу исполнил художник Сосос из Пергама, его Филипп переманил за большие деньги. Царь попросил Сососа и сделал свою работу так изящно, чтобы македонскому царю завидовали все греческие правители.
Филипп в сопровождении Хейрисофоса направился в самое оживлённое место дворца – на кухню. Размещённая в центре, где ей и полагалось быть, кухня являлась живым организмом дворца. Здесь в углах, на полу и на полках, в стенных нишах грудились многодневные запасы продуктов. На полу и на столах возвышались плетёные короба, корзины, мешки и сосуды разных размеров и назначений. Сразу несколько очагов дышали нестерпимым жаром, суматошилась кухонная прислуга, поварская челядь.
Филиппа поразил резкий дух пряностей, копчёностей, жареного мяса, травяных приправ и запаха горелого жира, с шипением капающего на раскалённые угли и полыхающие поленья. Судя по суете и гомону на кухне, здесь уже готовились к свадебному пиру. Среди оживлённого многоголосья раздавались распоряжения поваров. «Ну чем не сражение на поле битвы? – отметил про себя Филипп. – А вон и полководец!» – Он заметил среди пара и чада знакомую фигуру болтливого повара. При появлении царя на кухне установилось молчание, затем послышались вразнобой возгласы:
– Хайре, Филипп! Хайре, царь!
Он ответил на приветствия взмахом правой руки, поглядел по сторонам и прошёл дальше, в помещение, где густо стоял дразнящий запах хлеба и печенья. Сюда он частенько забегал, угощался горячей булочкой, начинённой сушёными виноградинками. Булочки выпекались в форме птички, жаворонка, а булочку вручал ему пекарь, старик с добрейшей улыбкой. Эвридика, мать Филиппа, потом ругала сына, запрещая впредь общаться с прислугой, но он не мог отказаться от такого удовольствия.
Сейчас Филипп застал момент приготовления хлеба. В пекарне было нестерпимо жарко от печи. Пять полуголых человек стояли за длинным столом и занимались вымешиванием теста. Занятие было не из легких, потому что приходилось сминать, переворачивать и раскатывать руками большие пласты клейкой мучной массы, добиваясь определённой одинаковой толщины. Чтобы они это делали в лад, мальчик-подмастерье извлекал из дудочки незатейливую мелодию.
