что у неё есть муж и сын. Она прекрасно знала о том, что не должна об этом думать, и уж тем более продолжать так неожиданно завязавшиеся отношения. Разумеется, она понимала, что УЖЕ виновата, и от этого тем более стремилась к запретному. Чувство вины было заслуженным наказанием, и чем больше она думала об Игоре, чем больше ощущала свою порочность, тем сильнее её тянуло к пороку.
И постоянно чувствуя себя испачканной, она испытывала тошноту. Ей было противно то болото, в котором она оказалась, но выбраться из болота было уже невозможно, даже если бы она хотела.
Евдокия лежала на кровати рядом с Игорем и смотрела в потолок. Телу было очень хорошо, а в голове – пустота. Ни сожалений, ни радости, ни угрызений совести – пустота. Наконец она встала, надела брошенную на пол рубашку Игоря и застегнула на одну пуговицу. Потом подошла к окну и распахнула его настежь. За окном шёл дождь. На подоконнике лежали сигареты и зажигалка. Она достала без спроса одну сигарету и прикурила.
– Ты же не куришь, – удивился Игорь.
– Ну и что? – она посмотрела ему прямо в глаза. Взгляд был холодный, спокойный и равнодушный ко всему. Потом отвернулась и оперлась о подоконник.
Да, она курила всего третий раз в жизни и даже не могла сказать, что умеет толком это делать. Ей, воспринимающей мир во многом через обоняние, как это делают животные, не нравился сигаретный дым. (По своей отвратительности он мог для неё сравниться только с запахом автомобильного выхлопа.) Но сейчас запах не раздражал её, только вызывал ставшую уже привычной тошноту, ей вообще было не до запаха. Привычный мир рухнул, а зацепиться за что-то, чтобы устоять на ногах было нужно, и она пыталась по-быстрому выстроить новый мир, не имеющий ничего общего со старым.
По дороге домой Дуся включила плейер в надежде, что музыка заглушит мысли, но всё равно она слышала только их, хотя Макаревич пел весьма прочувствованно:
…Он был старше её, она была хороша,
В её маленьком теле гостила душа…
Они ходили вдвоём, они не ссорились по мелочам…
Он боялся, что когда-нибудь под полной луной
Она забудет дорогу домой,
И однажды ночью вышло именно так…
Но слова песни не могли пробиться сквозь мысли, метавшиеся, как птички по клетке.
Когда Дуся открыла дверь, муж и сын ещё спали. Она тихо сняла куртку и заглянула в комнату сына. Он спал, зарывшись в одеяло, и Дусе ничего не было видно, кроме светлого растрёпанного клока волос. Сердце больно сжалось. Неправду говорят, что бывают бывшие супруги, но не бывает бывших детей. Теперь она точно знала: бывает. Она необычайно чётко вдруг осознала, что сын ей чужой. Она больше не имеет на него прав – моральных, потому что она ему изменила (да, и ему тоже!), не физически – морально предала его. Заглядывать в комнату мужа (мужа? с каких пор? вообще-то это была их общая спальня) она не стала – решила дать себе ещё немного времени побыть в одиночестве – и прошла на кухню. Там, естественно, царил бардак, как всегда, после того как муж и сын готовили ужин. Она надела фартук и начала убирать. Физическое действие давало возможность подумать, а мысли её вертелись далеко от кухни.
Игорь говорил, что выбор есть всегда, нужно только увидеть все варианты. А какие у неё варианты? Уйти к Игорю?
«…– Лёш, мы должны расстаться.
– Почему вдруг? Нет, я всё понимаю, я далеко не идеален, но всё-таки может, объяснишь?
– Дело не в тебе, – её глаза были пустыми, она смотрела в никуда.
– А в чём?
– Я влюбилась. В другого человека.
– Вот как… – На его лице отразилась полнейшая растерянность, он замолчал, не зная, что сказать.
Перед её глазами замелькали картинки. Лёшины руки обнимают её… Бессознательно он прижимает её к себе ночью в постели… Он целует её за ухом… Его ладонь сгребает в охапку её волосы…
Она снова взглянула в его потухшие глаза».
Это был бы удар ниже пояса. Он этого не заслуживает. И сын тоже. Они оба не заслуживают предательства. Хотя, если уж быть честной с самой собой, она его уже совершила, просто Леша и Андрюша ещё об этом не знают. Но это вопрос времени.
Нет, Дуся не собиралась бросаться на колени перед мужем, сознаваться во всех грехах и умолять его простить и отпустить. Не боялась она и того, что рано или поздно измена откроется. Но она точно знала: невозможно жить здесь, но сердцем быть далеко от семьи, которая все эти годы составляла смысл жизни, и наивно думать, что близкие этого не заметят.
А Дуся сердцем уже давно была очень далеко. Где-то. Или, вернее, нигде. Та ночь с Игорем словно выжгла у Евдокии все чувства: осталось лишь холодное, рассудочное осознание реальности. Иногда разум ей подсказывал: а как же другие? Ведь люди часто разводятся, ребёнок остаётся жить с одним из родителей и видится с другим по выходным, праздникам и так далее. Это в идеальном случае, если родителям после развода удаётся сохранить нормальные отношения. Такой «идеальный случай» произошёл и с её родителями. Но теперь он почему-то не казался ей таким уж идеальным.
«Что тебя привлекает в Игоре? – снова спрашивала она себя. – Красота? Тело? Секс?» Задавая себе провокационные вопросы, она пыталась обвинить себя в порочности, уличить во лжи и доказать, что принимает за высокое чувство низкий животный инстинкт. Но она прекрасно понимала, что дело не в сексе и уж тем более не в каком-то высоком чувстве. Его не было. А была лишь попытка обмануть саму себя. Было желание разрушить свою спокойную, благополучную и потому бесцельную жизнь.
От неё все уходили. Всегда. Сначала – родители. Каждое воскресенье они уходили. Потом – друзья, когда её увезли из родного – бабушкиного – дома в чужой – родительский, но не её, Дусин. Потом друг за другом ушли бабушка и дедушка, ушли туда, откуда не возвращаются. Потом ушел отец – из семьи.
А теперь… Нет, теперь она уходила сама, по собственной воле. Уходила неотвратимо, словно её увозил поезд, постепенно набирая скорость, и не было никакой возможности спрыгнуть с этого поезда. Собственно, он двинулся в путь когда-то давно, но сначала он ехал так медленно, что Дуся и сама не осознавала этого, а теперь он мчался так, что уже ничего нельзя было поделать. А впрочем, если бы она и осознала раньше, вряд
