– Мама?!
* * *
В тот вечер, как только ее увезли, я просто упала на диван, не в силах даже думать. Не в силах заплакать. Все, о чем я могла думать, это о том, что она умерла в одиночестве. Несмотря на все мои усилия, все мои обещания оставаться с нею, в конце концов я все же бросила ее умирать в одиночестве. И еще я все время видела ее перед своими глазами, как она прижимает к груди эту фотографию, снимок ее самой в этом кресле-качалке, улыбающейся и держащей в руках двух толстеньких кошек, Диззи и Гиллеспи, под каждой рукой. Я много раз ее фотографировала, и кошек тоже снимала, но никогда – всех их вместе.
В конце концов я как-то сумела дотащиться до постели. Легла и закрыла глаза, но заснуть не смогла. Через час встала и направилась в комнату мамы.
Дверь была закрыта. Я постояла, набрала полную грудь воздуху, потом повернула ручку и вошла внутрь. Не знаю, что я там ожидала увидеть или что боялась увидеть, но там ничего не оказалось. Я не сломалась и не свалилась. Не уронила ни слезинки. Для этого я была слишком на взводе и, вероятно, слишком боялась дать себе волю.
Все таблетки мамы лежали у нее на туалетном столике; пузырьки выстроились в ряд, как игрушечные солдатики. Все, кроме седативов. Я проверила все пузырьки, потом снова проверила. Куда они подевались? Они же должны быть здесь! Я только намедни купила их по рецепту. Все остальное было на месте, не было только снотворного…
И тогда я все поняла. Поняла, куда подевались эти таблетки.
У мамы не просто отказало сердце. Она сама решила, что устала жить… и, помня о том, что сама запланировала, прежде отправила туда Диззи и Гиллеспи, вперед себя. Это я виновата, – сказала она мне. – Это я виновата, что они умерли. Это звучало совершенно безумно, но эти слова каким-то безумным образом имели смысл.
Вот тогда у меня хлынули слезы, когда я все поняла до конца. Как же я ее отпустила, как же я не сумела ей помочь, оказалась не в состоянии помочь ей восстановить надежды, вытащить ее из этой трясины депрессии… Да, я жутко ее подвела, потерпела полную неудачу.
* * *
В свидетельстве о смерти, выданном соответствующими властями, была просто указана «сердечная недостаточность». Снотворное там не упоминалось. Может, они просто поленились проверять. Может, просто поглядели на очень старую женщину и решили, что она умерла от естественных причин.
Похороны были простые, такие, какие и хотела мама, как она сама говорила. Несмотря на то что она полагала, будто осталась совсем одна, у нее все же сохранилось несколько друзей среди соседей. Они пришли на похороны, многие такие же хилые и слабые, как она. Все они были страшно добры и желали помочь и поддержать, и я была им благодарна за память и любовь к маме, которую они выказали.
В тот вечер один из этих друзей зашел ко мне. Это был мистер Эдгар Риз. Он жил двумя этажами выше, и хотя ему было за восемьдесят, он частенько выходил на улицу и вообще регулярно болтался в окрестностях. Я подозревала, что он когда-то был неравнодушен к маме.
– Я просто хотел вернуть вот это, – сказал мистер Риз и протянул мне мамино блюдо из-под пирога.
– Ох, спасибо, но когда она успела…
– Позавчера. Она попросила меня сходить в магазин. Я сказал, что схожу, если она испечет мне пирог.
– Правда?
– Вы хотите сказать, что не знали? Вам она пирог не пекла? А ведь я купил довольно всего, хватило бы и на два…
Я медленно покачала головой. Тот факт, что мама нашла в себе силы добраться до кухни и испечь два пирога, удивил меня не меньше, чем то, что она попросила мистера Риза купить необходимые для этого ингредиенты, а не попросила об этом меня.
Я поблагодарила его и уже закрывала дверь, когда он меня остановил.
– Еще одна вещь. Тут ко мне копы заходили… И задавали странные вопросы.
– О чем?
Мистер Риз пожал плечами.
– Это, наверное, пустяки, вам не о чем беспокоиться. Но они могут и к вам зайти.
Я подумала, что это как-то странно, что он так туманно выражается, но не стала на него давить. Мистер Риз повернулся, собираясь уйти, потом остановился и снова обернулся ко мне.
– Да, чуть не забыл вот это, – он сунул руку в карман пиджака и достал маленький пузырек. Это были пропавшие мамины снотворные таблетки. – Ваша мама дала мне это позавчера. Я случайно обмолвился, что плохо сплю, и она их мне дала. Я сказал, что мне столько не нужно, но она настояла на своем.
Я забрала у него пузырек, ничего не понимая, и закрыла за ним дверь. Мамино снотворное. Значит, это было не самоубийство. Она действительно умерла от сердечной недостаточности. Я пошла было по коридору, но тут обнаружила, что стою перед дверью в мамину комнату. Я думала о Диззи и Гиллеспи, о том, как она их любила.
Потом мне в голову пришла мысль о той фотографии.
Я похоронила ее вместе с мамой. Жаль, что я так сделала. Отчасти потому, что мне и самой неплохо было бы ее иметь – как напоминание о слишком коротком счастливом периоде нашей жизни.
И отчасти потому, что мне было интересно, кто же сделал этот снимок. Я-то знала, что это не я снимала. И попыталась вспомнить это фото, представить его себе.
И поняла, как удивилась, когда его обнаружила. Удивилась, потому что не знала, что у нее имеется такое фото. Потому что я даже не знала, что такое фото вообще существует. И потому… ну, этот снимок был сделан «Полароидом».
Кто это нынче еще пользуется «Полароидом»?!
Тут снова зазвонил дверной звонок.
Я подумала, что это мистер Эдгар или кто-нибудь еще из маминых соседей. Но вместо этого на пороге стояли двое детективов. Они предъявили мне свои значки и представились как Джейкоби и Рейнер.
– Да?
Они спросили меня про Милфорда, о том, какие у меня с ним были отношения.
– Да никаких. Мы были едва знакомы.
– Вы с ним не очень ладили, верно? – Это спросил Джейкоби. Его взгляд скользнул мимо меня в коридор, потом вернулся ко мне.
– А в чем дело?
– Где ваши кошки? – спросил Рейнер.
– Мои кошки? – Я переводила взгляд с одного на другого. – Они обе умерли. А что такое?
– Вы любите готовить? Печь пироги?
Это снова был Джейкоби. Он сделал движение, чтобы обойти меня и пройти в коридор. Я преградила ему дорогу.
– Ну, не то чтобы очень.
Он снова уставился на меня, и я встала поудобнее, отказываясь его пропустить. Ему это явно не понравилось. Он кивнул Рейнеру, словно давая понять, что оправдываются какие-то их подозрения.
– Отчего умерли ваши кошки? – спросил Рейнер.
Я не ответила.
– Мы слышали, что вы подозревали отравление, – продолжал он.
– И что вы полагали, будто это сделал Милфорд, – добавил Джейкоби.
Вообще-то, такая мысль мне в голову не приходила. Может, могла бы прийти, если б я тогда сразу же не решила, что сама случайно это сделала, или если б мама не сказала, что сделала это сама, по собственному умыслу.
– Вы зачем, собственно, пришли? Не расследуете же вы смерть двух кошек?
– Ну, это зависит… – сказал Джейкоби.
– От чего?
– От того, не было ли это мотивом для убийства, – ответил Рейнер.
– Убийства?
– Как выяснилось, Милфорд умер от отравления стрихнином.
– Да неужели? – переспросила я, стараясь говорить спокойным голосом.
– Да, точно, – Джейкоби смотрел на меня изучающим взглядом. – Как выяснилось, яд был в пироге из сладкого картофеля.
– И вы полагаете, что это я его испекла?
– А это вы его испекли? – спросил Джейкоби.
– Нет.
– Вы уверены?
– Абсолютно.
– А как насчет вашей матери?
– А что насчет моей матери?
– Как мы слышали, она пекла знатные пироги из сладкой картошки.
– Тогда вы, должно быть, слышали и то, что она умерла.
Это сразу же выбило у них почву из-под ног. Но не слишком сильно.
– Когда…
– В тот же день, когда умер Милфорд. Пока фельдшеры возились с ним внизу, пытаясь его оживить, моя мама была здесь, наверху, и умирала.
– А почему вы не позвали их на помощь? – спросил Рейнер.
– Меня здесь не было. Я была в городе. А когда вернулась, внизу как раз царила эта неразбериха, прямо как в цирке… ну, в связи с ним. И ваши копы не пропускали меня внутрь. А когда я наконец поднялась наверх, она уже умерла.
На это им сказать было нечего. Они спросили, нельзя ли им осмотреть нашу квартиру, но я ответила «нет». Детективы предупредили меня, что еще вернутся. Мне было все равно. Мне они смерть Милфорда пришить не могут, и они прекрасно это понимали.
* * *
Я снова пошла в мамину комнату. Мне вспомнилась еще одна подробность. Еще одна причина, почему меня так беспокоила эта фотография: из-за штампа с датой в правом нижнем ее углу.
Это был тот день, когда умерла Диззи.
Кто это нынче еще пользуется «Полароидом»?!
Фотографы! Вот кто! Они пользуются этой камерой, чтобы делать пробные снимки.
Милфорд. Должно быть, он был в нашей квартире.
Это я виновата, – сказала тогда мама. – Это я виновата, что они умерли.
