― Ты всегда был лучшим братом, чем кто бы то ни было другой, ― с чувством произнёс Альфред. ― Ты всегда говорил мне правду и не жалел. Помнишь, как тогда, на Востоке?
― Я решил попытать удачу и попросить Гасящего. ― Щёки Рыжего над густой огненной бородой порозовели. ― Лешие всегда поддерживают жизнь. А ты лежал бездыханный по колено в собственной крови!
― Да ладно тебе. ― Альфред неловко пихнул Рыжего в плечо. ― Что было, то прошло.
― Ничто не проходит бесследно, ― заметил Леший. ― Нам пора возвращаться, ― он улыбнулся сидевшей на коряге Тайге.
― Сегодня ночью расцветёт папоротник. ― В глазах Тайги плескался солнечный огонь. ― Так что мы, надеюсь, ещё увидимся. Вы же напьётесь и потащитесь в лес за жар-цветом.
― Вообще-то нам надо бы присмотреть за вторым Вадимом, ― заметил Леший. ― Я сказал ему, что сейчас приду, когда отправился искать Немца. А то ведь он у нас пока один такой: упорный мечтатель, у которого нет ничего другого, кроме птиц, леса и Тайги.
― Стационара «Тайги», дурак, ― усмехнулась Тайга. ― Я ― только твоя, Леший. Что до Вадима Ильинского: не было такого и не будет больше. Что ни говори, а Ильинского надо беречь. Понял, Леший? Береги своего тёзку. И меня заодно. Внушишь ему, что эхиноцистис ― это плохо.
― А сама ты не можешь? ― улыбнулся Рыжий и нежно коснулся руки Тайги. Тут Альфред понял, что на самом деле связывает его друга и духа леса.
― Он не верит в меня, ― пожала плечами Тайга. ― Разве только в образе Белой Женщины к нему являться. И то он посмотрит, опустит голову и скажет, что меня нет. А заодно лис и лешего. Только Ильин много говорит и пьёт, ― она передразнила Ильинского. ― Как там Ирина говорила? ― Впервые при упоминании семьи Дороховых Тайга не скривилась. Наоборот, в её голосе проскользнула странная нежность.
― Почти повенчан с тайгой, но не родилась ещё та, что полюбит второго сына и уведёт его за собой в мир снов наяву, ― процитировал Леший. ― С такой разницей в возрасте у них точно будут проблемы. Борисыч и сейчас компостирует всем мозги своей нервозностью и скрытностью, а на старости лет, поди, станет совсем чудным.
Альфред тотчас вспомнил последнее предсказание Ирины, которое та сделала поздней ночью после того, как пообщалась с молодым преподавателем Вадимом Ильинским. Такие люди, как Ильинский, волновали её, заставляли идти, разжигать травяные сборы и часами, до красноты в глазах и тремора в пальцах, смотреть в зеркала силы. Ему же Ильинский показался обычным человеком, без капли магии в крови. Но Ирина видела глубже и дальше, поэтому Альфред не стал спорить. Они попрощались с Тайгой и двинулись в сторону стационара, светившегося вдалеке тусклыми электрическими огнями. На сердце у Альфреда было тяжело.
― Раскудрявый клён зелёный, лист резной, я влюблённый и смущённый и пред тобой, ― Рыжий и Ильинский, захмелевшие и довольные, пели а капелла, зажмурившись от удовольствия. Альфред, удобно устроившийся с кружкой горного хмеля в глубоком кресле большого преподавательского домика, смотрел на поющих коллег. Сам он к ним не присоединился. ― Клён зелёный, да клён кудрявый, да раскудярвый, резной! ― эти строчки они орали так громко, что Альфреду показалось, будто треснули оконные стёкла.
Он поднял кружку и отхлебнул пахнувший камнями и травами очитков хмель, и в этот момент в дверь постучали. Спустя секунду в домик вошла Ирина Дорохова. Леший и Ильинский тут же замолчали. Рыжий плавно поднялся, предлагая Ирине свой стул, а Ильинский опустил голову и уставился на полную стопку водки.
― Добрый вечер, молодые люди. ― В тёмно-ореховых глазах Ирины, густо подведённых чёрным карандашом, несмотря на полевую обстановку, отразился свет лампочки. ― Как можно пьянствовать в чудесную ночь Ивана Купалы? ― Она присела на предложенный Рыжим стул. Изящно и прямо, словно королева на трон. ― Гадание на венках ― это женское дело, обливание водой для малых детей, но сбор трав и прыжки через костёр подходят всем. Или вы пьёте для храбрости, чтобы не испугаться духов леса, когда пойдёте за цветком папоротника? ― Ирина улыбалась, как умела только она: с теплотой в глазах.
Молчавший до этого Ильинский усмехнулся.
― Что смешного ты нашёл в моих словах, Вадим Борисыч? ― Ирина быстро и плавно повернулась к Ильинскому. Крупные золотые серьги тихо звякнули.
― Не могу понять, почему вы серьёзно воспринимаете эт-ти с-суеверия, ― тихо произнёс Ильинский. Альфред заметил, что тот начал заикаться. ― Вы же человек науки, Ирина Илларионовна.
― Высокие технологии неотличимы от магии, ― повела рукой с тяжёлым браслетом Ирина. ― Тысячи лет назад ЗИЛок показался бы первобытному человеку колесницей богов. Хотя мёртвые цивилизации творили и не такое. Вспомни саркофаг Ледниковой Принцессы.
― Цветок п-папоротника ― это антинаучно, ― упрямо произнёс Ильинский. Он рассеянно провёл пятернёй по отросшей за лето в тайге медного цвета бороде. ― Вы, как эколог, знаете это. Папоротники ― споровые растения.
― Разве я сказала, что древние подразумевали под папоротником то же, что и учёные? ― Ирина смотрела прямо на Ильинского, отчего тот опускал голову всё ниже. На его загорелых щеках вспыхнул предательский румянец. Альфред понимал, что испытывает Ильинский, поглядывающий украдкой на Ирину. Эти чувства к ней он сам давным-давно перерос.
― Всё равно это чепуха, ― пробормотал себе под нос Ильинский. ― Где доказательства? Покажите мне цветок папоротника.
― Не ты ли, Вадим Борисыч, говорил, что если чего-то в «Тайге» нет, значит, плохо искали? ― спросила, продолжая улыбаться, Ирина.
― Это не одно и то же, ― буркнул Ильинский. Он покраснел уже до корней волос. Устроившийся на нарах Рыжий изо всех сил делал серьёзное лицо и едва сдерживал смех.
А вот Альфреду было невесело. Он видел, что Ильинский испытывает к Ирине сильные чувства. Она неизменно вызывала такие. Альфред также видел, что и Ирина знает об этом. И жалел их обоих. Для сорокадевятилетней Ирины Ильинский был молодым мальчиком, который совершенно не вписывался в её мир. Она чтила закон и не позволила бы себе измену.
― Если я покажу тебе цветок папоротника, ты погадаешь со мной? ― Ирина наклонилась к Ильинскому и положила маленькую смуглую ладонь на его предплечье, закрытое рукавом рубашки. ― Давай вместе пойдём и поищем огнецвет? ― Ирина погладила Ильинского по руке. Её пальцы унизывали витые перстни с полудрагоценными камнями. В этом прикосновении не было ничего эротического, но Ильинский заметно напрягся. Альфред догадывался, почему тот упорно не желает вставать из-за стола: было, что скрывать.
― Я никуда не пойду, ― мотнул головой Ильинский. ― Зачем? Что я, адонис не видел?
― За цветком папоротника. ― Ирина снова погладила руку Ильинского, которую он поспешил отдёрнуть. Альфред видел, что ему не противно, этот жест скорее защитная реакция. Желание скрыться и ничем не выдать своих истинных чувств.
― Мне не нужен цветок папоротника. Его нет.
― Ты многого не знаешь, Вадим Борисыч, ― покачала головой Ирина.
― Я знаю достаточно, чтобы руководить практикой, ― дёрнулся Ильинский. ― Я не говорю, что я лучше других, но…
― Тщеславие, ― усмехнулась Ирина. ― Вадим Борисыч, ты болен гордыней!
― Если я сейчас пойду с вами за цветком папоротника, вы от меня отстанете? ― Из уст Ильинского это прозвучало, как «Пожалуйста, не оставляйте меня одного».
― Да, конечно, ― Ирина улыбалась.
― Пойду, схожу за фонариком. ― Ильинский тоже поднялся и, не глядя на Рыжего и Альфреда, вышел из домика в ночь. ― Цветок папоротника, ― раздалось снаружи удаляющееся бормотание, ― тьфу!..
― Он не верит. Не хочет поверить, ― опустив голову на грудь, глухо произнесла Ирина. Силы разом покинули её. Альфред поспешно подошёл к ней и протянул кружку с горным хмелем. ― Спасибо, Алек, ― Ирина слабо улыбнулась, делая глоток. ― Впрочем, и к лучшему, что Вадим Борисыч не верит. Так ему будет легче жить со всем этим.
― Мне снова стереть ему воспоминания? ― Рыжий вклинился в разговор прежде, чем Альфред успел спросить, с чем именно Ильинскому будет легче жить.
