― Само собой, ― отмахнулся Дорохов. ― Дорогая Ирина слишком верна себе. Другая бы бросила старого пьяницу. Как это сделал Старый Леший. А всё почему? Потому что я ― калека! Ха-х.
Альфред вздохнул и на секунду зажмурился. Константин Львович оседлал своего любимого конька: обиду на Лешего дядю Ваню за то, что тот давным-давно не взял его в ученики. Хотя правила на этот счёт были непреложны: мёртвое живому не подмога. Сильный некромант Дорохов не мог стать лешим. Альфред открыл глаза и, не слушая больше Дорохова, посмотрел на приближавшихся к лаборатории орнитологии Ирину Дорохову и Вадима Ильинского.
Невысокая Ирина шагала, быстро перебирая ногами, рядом с Ильинским, которому приходилось наклоняться, чтобы что-то ей сказать. Ирина в длинной алой рубашке и песочного цвета штанах выглядела, как всегда, ярко и собранно, а звон её браслетов слышался издали. Чёрные густые волосы с осветлёнными прядями она заколола наверх. Сейчас её широкое смуглое лицо выражало крайнюю степень заинтересованности и одухотворённости.
― …всегда смотри в глаза той, которую любишь, ― долетело до Альфреда окончание фразы Ирины. ― И помни: камни в холодной воде ― цвет глаз у твоей любви.
― Ирина Илларионовна. ― На загорелом лице Ильинского отразилась невыносимая мука. В светлых глазах плескались отчаяние и остатки ночного хмеля. ― Отстаньте. Да, я вчера наговорил лишнего: учил студентов, как надо жить. Как надо любить.
― И что ты говорил? Я уснул раньше, чем ты, тёзка, набухался. ― Из лаборатории этологии и териологии показался Рыжий. Он подошёл к навешенному железному рукомойнику и от души плеснул воды. ― Лесные мышовки прошли тест-лабиринт на отлично!
― Неважно, ― буркнул Ильинский, исподлобья глядя на беззаботно насвистывавшего Рыжего. ― Мне ещё птиц мерить. Запишете в журнал учёта? ― спросил он у Ирины, не глядя на неё.
― Конечно, ― кивнула, улыбнувшись, Ирина. ― Пойдем, Вадим Борисыч. ― Она легко коснулась спины Ильинского. Альфред заметил, как он напрягся. Но неприятно ему явно не было.
― Придёшь к нам сегодня вечером? ― Рыжий проводил взглядом коллег. ― Студенты обливаться целый день будут и через костёр вечером прыгать. А мы выпьем по-соседски.
― Господин Ильинский меня не любит, ― пожал плечами Альфред. ― Но я приду.
― Он никого особо не любит. ― Рыжий вытер мокрые руки о камуфляжные штаны. ― Кроме «Тайги» и Ирины Илларионовны.
― Тебе он, во всяком случае, завидует, ― поддел друга Альфред.
― Почему? Разве только, что я защитил кандидатскую раньше, хоть и поступил позже ― после армейки.
― Ты общительный и люди к тебе тянутся.
― А ему кто не даёт? Сидит как сыч в своей комнате и читает книги при свечах. Ну да чёрт с ним, ― махнул рукой Рыжий. ― Ты почему так поздно вчера приехал? ― Взгляд его серых с золотыми и зелёными искрами глаз вдруг стал цепким и внимательным.
― Ваш водитель-пасечник заехал ко всем родственникам в округе. ― Альфреда удивила перемена в друге. ― Ты чего это, Рыжий? Вызвонил меня по спутниковому, упросил приехать. Что-то случилось?
― Да ерунда, ― скривился Рыжий. ― Волнуюсь из-за предстоящей ночи Ивана Купалы. Студентам всё веселье: и прыжки через костёр, и гадание на венках. Особо рьяные могут и за цветком папоротника отправиться. Вот только в тёплую июльскую ночь на охоту выходят и другие создания. Вроде нас с тобой и этих, ― он кивнул на удалявшихся Дороховых, ― некромантов. И надо сказать работягам, чтобы коняг своих заперли. А то Матушка-Тайга может за всеми не уследить. Ах ты ж чёрт! ― Рыжий резко наклонился и вырвал с корнем небольшой росток какого-то странного вьюнка с острыми треугольными листьями и тёмно-зелёным стеблем. ― Проклятый эхиноцистис! Как только сюда понаехали лесорубы, эта скверна начала заполонять всё кругом.
― Я могу попросить Дорохова посыпать твой эхиноцистис костяной крошкой, ― заметил Альфред. ― Эта смерть-трава по их части.
― Как бы не они её сюда занесли, ― нахмурился Рыжий. ― Некроманты же.
Альфред кисло усмехнулся в ответ. Рыжий и Дороховы не особо любили друг друга после того, как очередным учеником Старого Лешего стал друг, а не Константин Львович. Для Альфреда же эта семья значила очень многое. Вернувшись из армии, Альфред с Рыжим пошли вразнос. Альфред почти не мог спать по ночам, раздираемый кипевшей в крови необузданной магией. Его бросало то в жар, то в холод, перед глазами мелькали смутные обрывки воспоминаний, а стоило зажмуриться, как он вновь оказывался в пещере Гасящего. Или умирал на тёмной земле пыльного Востока. Даже алкоголь не помогал, а обучение на заочном отделении юридического факультета грозило полететь к чертям. Не во власти Рыжего было помочь ему, и Альфред часто видел, как горестно вздыхает его друг. Чувствовал, видимо, вину за то, что вернул Альфреда назад с этим даром-проклятием. Рыжий мог предложить только одно: шабаши.
В повседневной жизни колдуны и ведьмы старались не пересекаться, но вот на шабаши собирались огромные толпы. Хэллоуин, Йоль, Вальпургиева ночь, ночь Ивана-Купалы. На праздники стекались со всех концов света маги. Хмель и волшебные грибы, болотная вода и травы ― всё мешалось и пилось, курилось и жевалось. А затем размытые тени плясали у костров. Особенно хороши были эвенские шаманки с их птичьими песнями и коллективными танцами.
Поэтому друзья дожидались шабашей, где пили горный, луговой или таёжный хмель ― в зависимости от праздника. На одном таком шабаше они и познакомились с Павлом Дороховым, которому тогда было шестнадцать, а Альфреду и Рыжему ― двадцать один. Юные маги обкурились магических трав и под огненные вихри и одобрительные крики толпы приманили из ближайшего леса грифона. Существо вставало на дыбы и хлопало крыльями, кричало и внезапно сбросило охранные заклинания. Улыбки исчезли с протрезвевших лиц, и, колдуны с ведьмами бросились в стороны. И тут против разъярившегося грифона вышел Паша. Альфред тогда поразился сочетанию физической и магической силы, а того и другого Паше было не занимать. Дорохов повалил грифона, а Альфред, сбросив оковы хмеля, обездвижил существо знаками, прочертив золой от костра линии на химерном теле. Он сам поразился, откуда к нему пришло знание, что именно надо делать. Паша, смерив растрёпанного, измазанного в золе Альфреда долгим взглядом, молча кивнул и позвал выпить степного хмеля.
Уже на рассвете Альфред понял, что накурен до предела. Сидевший рядом Леший, который непонятно как здесь оказался, завалился набок: его окончательно накрыло. Паша же сидел напротив и выглядел совершенно трезвым. В его чёрных глазах не было ни капли дурмана. А когда утром началось похмелье, Паша молча протянул Альфреду и Рыжему настойку своего отца и пригласил в гости. Альфреду импонировал сильный и молчаливый, в отличие от Рыжего, Паша, который больше слушал, нежели говорил. А старая восточная магия Дороховых стала клином, который вышиб из него грызущий кости холодный страх.
― Не думаю, что Дороховы намеренно заразили твой стационар скверной, ― Альфред тряхнул головой, отбрасывая с лица густые светлые волосы. ― Ирина им бы не позволила.
― Но водохранилище они строят, ― заметил Рыжий. ― И между «Тайгой» и ними сейчас стоит только Ирина. Ладно, чего уж там, ― он хлопнул Альфреда по плечу, ― мне надо обработать землероек: студенты принесли с ловчих канавок, а я тут стою и болтаю!
Альфред смотрел вслед Рыжему. Нехорошее предчувствие, не имевшее ничего общего с даром ясновидения, пощёлкивало в позвоночнике. Миролюбивый и жизнерадостный Рыжий относился к Дороховым равнодушно, но его сегодняшние слова об эхиноцистисе заставили Альфреда задуматься. Он давно заметил, почти с самого знакомства, странный, не поддающийся описанию налёт искусственности и какой-то жутковатой не-жизни, окружавший мужскую часть семьи Дороховых. С содроганием Альфред подумал, как же Ирина уживается с этой непонятной и необъяснимой отстранённостью?
«А никак, ― Альфред раздражённо залил в глаза горькие обжигающие капли. ― Как будто сам не видишь!»
