Алисий хотел было снова начать свой рассказ о чудесном Бернере фон Хомберге, который тоже был таким советником, да не у обыкновенного правителя кантона, как Гени, а у самого кайзера. Но никто не хотел слушать его истории, и он это сразу заметил и замолчал. Однако долго всё-таки не выдержал.
Гени сказал, что раньше даже не знал, как много люди спорят друг с другом, иногда о важных вещах, но в большинстве случаев это дела, которое легко уладить, достаточно иметь немного ума и проявить немного миролюбия к другим, но нет же, чем больше пустоты в черепе, тем упорнее они спорят – бывает, что годами из-за какой-то мушиной какашки, а потом идут с этим к правителю и думают, что вся долина интересуется их мочой. Ему запомнился один случай, речь шла о том, кому на ежегодном шествии в деревне достанется нести на плече переднюю часть носилок со статуей святого покровителя, потому что нести заднюю часть было не так почётно. Из-за такой чепухи две семьи дошли до кровавой вражды, сперва два упрямых мужика, потом сыновья, а потом и внуки. В результате вся деревня разделилась на две партии, вредили друг другу как могли, и каждый год в день святого покровителя деревни случалась драка. И вот такие глупости должен рассматривать правитель, у которого множество куда более важных дел.
Мне, конечно, было интересно, как разрешился спор той деревни, если каждая сторона была по-своему права. Гени сказал, что уже по вопросу видно, что у меня хорошая голова, ведь у большинства в таких делах самая большая трудность – разделить правоту и неправоту поровну, как мы делим сало у нас за столом, одному этот кусок, другому этот, а каждый раз ищут какой-нибудь хитрый ход. В данном случае они сделали так: правитель объявил, что из-за нарушенного мира он запрещает вообще нести статую святого на шествии, пока обе семьи не придут к обоюдному согласию. И тут горячие головы внезапно осенила мысль, которая не приходила все эти годы, а именно: на середине шествия поменяться местами. Правда, была опасность, что они опять явятся к правителю со спором, где же находится эта середина.
– Это была мысль правители или твоя? – спросил Полубородый.
– Наша общая, – ответил Гени, но это было, пожалуй, из скромности.
Разумеется, обсуждали и многие другие дела, сказал он, такие, где речь могла идти о жизни и смерти, как, например, этот досадный спор с монастырём, который длится уже давно. А ведь спор идёт в итоге о маленьком участке общественной земли здесь и об альпийском пастбище там, среди разумных людей это не было бы причиной хвататься за оружие. Но с одной стороны монастырские из Айнзидельна иногда ведут себя так, будто они хозяева мира, а на другой стороне тоже выступают тупые забияки, и он, мол, не должен объяснять Поли, кого он имеет в виду под забияками. К счастью, до сих пор не случилось ничего серьёзного, разве что тут и там есть попытки что-то поджечь, а из этих попыток может вспыхнуть большой пожар, но когда горит крыша, это уже не потушишь лоханью воды. Поэтому правитель и выслал теперь эту делегацию с заданием сесть за стол с аббатом и искать решение до тех пор, пока не установится мир. Договариваться друг с другом всегда лучше, чем нападать друг на друга.
– А вот я так не считаю. – Голова дяди Алисия опять налилась кровью. – Споры не решаются пением псалмов, и кто первый выдвинет предложение о переговорах, тот, считай, уже проиграл дело, это знает каждый, кому довелось участвовать в войне. Бить надо первым, причём как можно быстрее, чтобы битва закончилась ещё до того, как другие смогли продрать глаза после утреннего сна. Вот и в последнем походе мы таким манером завоевали не один город; а если бы они каждый раз сперва засылали делегацию, им бы и за сто лет было не дойти до Рима.
Поли так убеждённо кивнул, будто эти слова ему сам Папа зачитал из Библии. Иногда я думаю, он вообще сам никогда не размышляет, а только бежит за дядей Алисием, как я в детстве бегал за Лизи Хаслер.
– Но ведь мы сейчас не находимся в состоянии войны, – возразил Гени, – наоборот стараемся её избежать.
– Переговорами? – язвительно усмехнулся Алисий. – Тогда ты, может быть, веришь и в то, что оспу можно вылечить пахтой?
Поли громко рассмеялся, и это ещё сильнее подзадорило Алисия. Уважение, которое они поначалу выказывали к Гени, истончалось, они всё чаще перебивали его. Я-то хорошо его понимаю, когда он говорит, что некоторые люди не научились выслушивать других. Когда Алисию больше ничего не приходит в голову, он повторяет то, что уже сказал, только второй раз не говорит, а выкрикивает. Мне кажется, чем меньше человек разбирается в деле, тем громче он о нём говорит.
Полубородый всё это время не вмешивался, он только слушал. Я думал, он наверняка того же мнения, что и Гени, но я ошибался. У Полубородого не так, как у других: у него по лицу не увидишь, что он думает, и это не только из-за обожжённых мест.
Они продолжали спорить, пока не наступило время Гени уезжать, и это было жаль; мне хотелось бы, чтобы то короткое время, что он провёл у нас, было более мирным. Будь я король или герцог, я бы издал закон, чтобы всегда, когда семья собирается вместе, разговоры велись лишь о еде, или погоде, или полевых работах, а кто начнёт разговор о таких делах, как война или раздоры, того сажать в тюрьму.
За порогом Гени меня обнял, но мыслями он был уже в Айнзидельне. Он воображал свой визит домой по-другому, это было заметно: когда он приехал, у него было счастливое лицо, а при прощании оно стало только серьёзным; и виной тому Алисий и Поли, а ещё тот дурацкий межевой спор. Но Гени всё-таки ещё раз поневоле рассмеялся, потому что Придурок Верни преподнёс ему конские яблоки его мула: наверное, думал, что Гени возьмёт их с собой. Полубородый помог ему сесть верхом; выглядело это неуклюже, но когда Гени уже сидел, совсем не было заметно, что у него нет одной ноги. Деревенские выстроились шпалерой, провожая его, как тогда монахи провожали габсбургских рыцарей, вот так и закончился приезд моего брата Гени.
Дядя Алисий и Поли поздравили друг друга с тем, как хорошо они вломили Гени и ни в чём не отступили перед ним, но когда потом вечером явился очередной солдат, собираясь разместиться у Алисия, тот его не впустил. Боялся, что Гени действительно может отказать ему от дома.
Полубородый заметил, что я погрустнел. Он обнял меня за плечи и в шутку сказал, не пойти ли нам вместе в Эгери к бабе-травнице, а то мне, видать, дурно, потому что я съел слишком много сала, и поможет мне только правильный настой. Но если, мол, путь туда для меня слишком долог, он может попытаться сам заварить для меня эликсир, в таких случаях хорошо помогает золототысячник и тысячелистник. Он потом подмешал в питьё много мёда, так что даже не было заметно, что это лекарство. Что касается спора, сказал Полубородый, то он не считает Алисия таким уж правым, а то, как тот обосновывает своё мнение, уж и подавно не отличается Соломоновой мудростью, однако в одном пункте, дескать, Гени видит всё слишком в розовом свете. Как раз самые разумные люди часто ошибаются, предполагая и в других такую же рассудительность или надеясь их склонить к рассудительности; но его собственный опыт показывает другое. Он просто не хотел вмешиваться, лишний голос делает общий хор громче, но не лучше. А он того мнения, что эта делегация в Айнзидельн не принесёт Гени ничего и даже меньше. За монастырём, мол, стоят Габсбурги, а когда подаёшь руку Габсбургу, то пересчитай после этого пальцы, все ли на месте. С хитрыми лисами можно заключать сто договоров о мире, но в курятник их пускать нельзя даже после этого. Рано или поздно придётся хвататься за оружие, для него это ясно так же, как после молнии следует гром, а когда это произойдёт, бессмысленно пускаться в бой, вооружившись высокими словами, нужно прихватить и настоящее оружие. Если у меня есть охота, он может взять меня с собой в ближайшие дни в Эгери, он там готовит кое-что с кузнецом Штоффелем, это будет для меня полезнее, чем слушать хвастовство Алисия.
