Потом он вдруг схватил с лавки свой нож, рванулся к Поли и хотел вонзить оружие ему в спину.
Я не храбрец, действительно нет. В деревне все говорят, что я ссыкун, и они наверняка правы. Но Поли мой брат, а брат – это самое ценное, что может быть у человека, особенно когда родителей уже нет в живых. Но в то мгновение я об этом не думал, я вообще ничего не думал, и то, что сделал, никакое не геройство, хотя дядя Алисий потом говорил про геройство и повторял это каждый день. А я даже сам толком не знаю, как это произошло, только помню, что табурет, который я швырнул, был для меня неподъёмным, но я всё-таки метнул его, не мог же он сам по себе полететь по воздуху, он угодил лысому в висок, и тот, падая, продолжал сжимать в руке нож, так что все могли видеть, что он замышлял.
Свит ещё в колыбели задушил волка, а Давид победил Голиафа, но то были настоящие герои, а я не герой, а всего лишь Евсебий, неженка, которого в деревне зовут Клоп, а в Эгери зовут Готфридли. А теперь мной все восхищаются, даже Поли, который ещё никогда мной не восхищался, он говорит, я спас ему жизнь, и, может быть, это даже и так, но всё это случилось так быстро, что я сам не успел понять, как это произошло. Дядя Алисий мной гордится, а ещё больше гордится собой, потому что всегда говорил, что сделает из меня настоящего бойца. Лысый и тот, что с серьгой, уже час спустя снова горланили песни, как будто вся эта потасовка была всего лишь развлечением для них. Лысый уверяет, что вовсе не собирался убить Поли, а только хотел показать ему ножом, что он ещё далеко не побеждён. Но теперь они нас зауважали и даже потеснились, чтобы мы тоже могли сесть к ним на лавку. Мне пришлось выпить много вина, и мне от него стало плохо, а Поли потом тоже. Наверное, мы с ним всё-таки больше похожи друг на друга, чем я всегда думал.
Сорок третья глава, в которой опять поссорились
Между Полубородым и дядей Алисием дело дошло до ссоры, я бы даже сказал: до войны. И я оказался между ними, хотя ничего не делал.
Началось с того, что я услышал, как Алисий раскричался на улице у колодца. «Поёт псалмы задом наперёд» – так это называла наша мать, когда кто-нибудь так ругался. Я не знал, что это имеет какое-то отношение к Полубородому, но, разумеется, выбежал на улицу, и не только потому, что орал мой дядя, поэтому тоже, но и чтобы не пропустить, когда происходит что-то необычное, чтобы потом, когда все будут вспоминать про этот случай, не сидеть тупо, не имея ничего добавить. Остальные в деревне прибежали точно так же, собиралось всё больше людей, и близнецы Итен, и Придурок Верни, а последним прихромал Ломаный, который из-за своих покалеченных ног ходил не так быстро. Только Поли там не было, он в тот день ушёл в лес проверить свои силки. С тех пор как я спас ему жизнь, точнее, с тех пор, как он так считает, Поли уже дважды приносил зайца для Полубородого и меня, он ловил их много, они с Алисием не успевали всё съесть. У него ведь есть и добрые черты, но он не хочет их показывать, ему это зазорно.
Итак, ссора между дядей Алисием и Полубородым. Оба стояли у колодца набычившись и смотрели друг на друга – каждый своим единственным глазом. Так стоят единоборцы перед схваткой, когда ещё не коснулись друг друга. Полубородый был ко мне обожжённой половиной лица, она всегда одинаково лишена выражения, поэтому я не мог бы сказать, разгневан ли он как Алисий или нет. Хотя: по Полубородому не увидишь ярости, он заглатывает её внутрь себя и в какой-то момент изрыгает наружу целиком, как сова свои погадки. Зато у Алисия лицо так налилось кровью и набрякло, что здоровый глаз того и гляди выскочит из орбиты. Он крыл Полубородого ругательствами, из которых «чужак поганый» было самым мягким. Он кричал, что пришлому бродяге, не имеющему никакого отношения к нашей деревне, нечего соваться в дела, которые его не касаются, и пусть лучше уматывает туда, откуда пришёл, там его уже заждались, чтобы довершить начатое, а он, Алисий, готов поучаствовать в хорошем деле своей вязанкой хвороста. Это была с его стороны стрела, пущенная вслепую, но она попала в яблочко лучше, чем он мог предположить; правда, я был единственным, кто понимал, насколько эти слова могли ранить Полубородого. Однако он остался спокоен и только посмотрел на Алисия пристально, как будто тот пришёл к нему по случаю недуга и сам толком не знал, что у него болит. Полубородый не кричал на него в ответ, и это приводило дядю Алисия в ещё большее неистовство; когда человек ищет ссоры и не находит её, он не знает, на чём сорвать зло. Он кричал, что у себя в доме он хозяин и господин, а каких гостей он к себе приглашает, не касается всякого пришлого сброда.
Значит, речь шла об отслуживших солдатах, которые то и дело ночевали у дяди Алисия; в деревне никто не был им рад, кроме разве что Мартина Криенбюля, тот мог сбывать им свой самый кислый ройшлинг; после третьей кружки они уже не замечали никакой разницы. Мне тоже было бы приятнее, если бы они оставались по ту сторону Альп и убивали бы друг друга там. Это очень опасные люди; я до сих пор не верю, что лысый не собирался пустить в ход свой нож. Но какое отношение эти скандалисты и хвастуны имели к Полубородому и почему он вмешался, я не мог понять.
Полубородый очень спокойным голосом сказал, что не собирался ругаться с Алисием и не думал, что этот кусок попадёт ему не в то горло, он только хотел помочь.
– Помочь? – завопил Алисий. – Да даже если бы мне в битве обе руки отсекли, мне бы твоя помощь не понадобилась.
Полубородый просто продолжал говорить, будто не услышал Алисия. Мол, то, что Алисий так обиженно воспринял, он, Полубородый, сказал из лучших побуждений, чтобы предостеречь, пока дело не зашло далеко и пока они там не поотрубали друг другу головы.
– Ну и где они, эти головы! – картинно воскликнул Алисий.
Он не хотел бы обсуждать это при всём честном народе, сказал Полубородый, но, может, оно даже к лучшему, что вся деревня будет знать. Когда дело дойдёт до худа, чего он как раз и опасается, и однажды, может быть, случится нападение, тогда всех коснётся.
Дядя Алисий хотел было снова разораться, но старый Айхенбергер, хотя и не был в деревне старшим по чину, но всё-таки обладал негласным старшинством, велел ему замолчать. Со своим сундуком, полным денег, ему было что терять; как только речь зашла о нападении, он навострил уши.
Дело вот в чём, сказал Полубородый: он часто бывает в Эгери, неважно по каким причинам, и там что-то заваривается, это можно ощутить шкурой, как летнюю жару или как холод зимой. Общий плохой настрой, причём как раз из-за солдат, которые возвращаются домой. Когда они напьются, а напиваются возвращенцы всегда, они везде затевают скандалы, сразу переходящие в драку, уже скольких граждан приходилось чинить местному цирюльнику. Но что ещё хуже и возмутительней: с почтенными женщинами они обращаются как с потаскухами и на улице кричат им вслед такое, от чего покраснела бы даже скотница. Они ведут себя так, будто очутились во вражеской стране и завоевали город. И когда-нибудь, не ровен час, кто-нибудь из них окончательно потеряет все границы, и скандал, который из этого выйдет, никого в деревне не порадует, в том числе и Алисия.
Его друзей, снова начал тот, он не даст позорить, солдаты жизнерадостные люди, и это может помешать только тем, кто никогда не смотрел в глаза смерти. Но Айхенбергер не дал ему договорить, а спросил у Полубородого, какое отношение это всё имеет к нашей деревне, зачем чесаться, когда зуд не у тебя, а у кого-то другого, ведь у нас-то гости Алисия пока что никому не сделали ничего дурного.
В том-то и дело, сказал Полубородый, что они всё это учиняют, когда уходят отсюда, и как раз это навлекает на деревню дурную славу. Волк ведь тоже не гадит там, где спит, говорят в Эгери, а там уже хорошо знают, что пришлые служивые обретаются у Алисия. Если всё исходит из одного притона, говорят люди, там должен обретаться и зачинщик, который в конечном счёте окажется виноват во всём.
