Затем, показав ему на окно в коридоре, она сказала:
– Из этого окна я наблюдала за светом вашей лампы и оставалась тут до тех пор, пока лампа не гасла.
Они сошли с лестницы. Кармелита – улыбаясь, молодой человек – вздыхая…
VIII. Очень нужное письмо
Часы пробили час ночи.
Это был именно тот час, если помнят читатели, в который трое молодых людей, встреченных нами в начале этой истории, и их таинственный спаситель садились ужинать.
Оставим пока Жюстена, подъехавшего верхом в Версаль, оставим Сальватора, Жана Робера и г-на Жакаля, ехавших в карете в Нижний Медон, и вернемся к Людовику и Петрюсу, которые спали за столом в трактире.
Первым проснулся Людовик. Его разбудил шум, который производило веселое общество, желая попасть на четвертый этаж, где находились молодые люди.
Мальчик, повинуясь приказаниям Сальвадора, не хотел даже позволить, чтобы кто-нибудь вошел в комнату, где спали Людовик и Петрюс.
Шум, который производило настаивавшее общество, и разбудил молодого человека.
Он открыл глаза и прислушался.
На этот раз осаждающие нападали с таким веселым смехом, и этот смех, казалось, выходит из таких молодых и свежих ртов, что Людовик рассудил, что, может быть, доставит себе и другу удовольствие, если разрешит овладеть комнатой таким противникам.
И он пошел сам отворять дверь.
В ту же минуту группа разряженных в костюмы пьеро, дьяволов, торговок рыбой наводнила комнату с таким шумом, с такими взрывами хохота, что Петрюс вскочил с криком: «Пожар!»
Петрюс уже раньше бредил пожарами.
В это время Людовик почувствовал, как две хорошенькие руки обвились вокруг его шеи, а ротик с жемчужными зубками, каждое дыхание которого раздувало кружева бархатной полумаски, закрывавшей верхнюю часть лица, говорил ему своими розовыми губками:
– Так это ты, студент моего сердца, дозволяешь удерживать за собою целое помещение?
– Прежде всего, если бы ты, маска, потрудилась оглянуться, то увидала бы, что я не один.
– Э, да вот и сам Рафаэль! Хочешь, чтоб я позировала перед тобой, чтоб ты сделал ногу женщины на пожаре, о котором ты сейчас орал?
И молодая девушка, одетая в костюм простолюдинки, приподняв шаровары, показала под тонким шелковым чулком такую ногу, какую ищут художники и находят кардиналы.
– О! Я знаю эту ногу, княгиня! – сказал Петрюс.
– Шант-Лиля! – вскричал в то же время Людовик.
– Так как меня узнали, то я снимаю маску, – сказала красивая прачка. – Да и пить неловко, когда лицо закрыто… Дайте мне пить! Я умираю от жажды!
И все общество, состоявшее из пяти или шести прачек из Ванвра и трех садовниц из Медона, в сопровождении их возлюбленных, повторило хором:
– Пить! Пить!
– Молчите! – закричал Людовик, – комната принадлежит мне, следовательно, я должен и угощать. Мальчик, шесть бутылок шампанского для меня!
– И шесть для меня, мальчик! – прибавил Петрюс.
– В добрый час! – сказала княгиня. – А в благодарность за это мы подставим вам наши щеки для поцелуев.
– Чет или нечет? – сказал Петрюс, вынимая из кармана пригоршню монет.
– Что вы хотите сделать, синьор Рафаэль? – спросила Шант-Лиля.
– Я ставлю щеку Людовика против моей.
– Чет за чет! – отвечал Людовик, говоря тем же языком, каким говорил его друг.
– А мы всегда пускаем ракеты, – заметила княгиня, возвращаясь к своим обычным выражениям. – Пиф-паф! Нам недостает только Камилла: он пустил бы букет.
В эту минуту гарсон вернулся с двенадцатью бутылками шампанского.
– Букет – вот он! – сказал гарсон, заставляя выскочить пробки из двух бутылок, у которых он подрезал проволоку на лестнице.
– Выиграл! – вскричал Людовик, целуя Шант-Лиля в обе щеки. – Я тебя похищаю, сабинянка.
И, взяв на руки княгиню Ванвр, как будто это был ребенок, он отнес ее к столу и, усевшись сам, посадил ее к себе на колени.
В течение часа двенадцать бутылок были выпиты; затем – двенадцать других, которое общество, чтоб не оставаться в долгу, велело подать в свою очередь.
– Теперь, – сказала Шант-Лиля, – речь идет о воз вращении в Ванвр. Вот Нанетта обещала своей барышне вернуться в одиннадцать часов и должна передать ей письмо. Теперь три часа утра, а письмо-то нужное.
– Четыре часа, принцесса, – заметил Петрюс.
– А хозяйка встает в пять! – вскричала Шант-Лиля. – В дорогу, общество!
– Княгиня, – остановил ее Людовик, – когда состоится ваше первое путешествие в Париж?
– О! – ответила Шант-Лиля. – Как будто вы беспокоитесь об этом?
– Конечно, я беспокоюсь, особенно, когда у меня нет более белья.
– Ба, вот мелочность! Хорошо, вы его получите, когда приедете за ним сами.
– Шант-Лиля, без глупостей! Эта неделя была трудная для белых рубашек, а я не могу ходить к моим больным в рубашках с кружевами.
– Приходите за вашим бельем.
– О! Если дело только в этом и в вашей коляске есть место, княгиня, я готов.
– Без фарсов?
– Так же верно, как я говорю с вашей светлостью.
– Браво! Браво! Мы напьемся молока на мельнице в Ванвре. А вы поедете, синьор Рафаэль?
– Ты едешь, Петрюс? Это хорошо: долгие шалости – самые лучшие.
– Черт возьми! У меня нет недостатка в желании, но, к несчастью, у меня утром первый сеанс.
– Ну, отложи этот сеанс!
– Невозможно. Я дал слово.
– Тогда, – заметила Шант-Лиля – это должно быть свято. Форнарина отпускает своего Рафаэля. Пойдем, король проказников.
И она протянула руку Людовику, который, решившись весело завершить карнавал, оплатил свой счет и счет Петрюса, спустился с лестницы и сел в громадную по возку для перевозки мебели, в которой все общество при ехало из Ванвра в Париж.
Петрюс, живший на Западной улице, простился с ними, пожелал другу побольше удовольствий, отвечая, несмотря на расстояние и потемки, на шумные слова приветствия, которые посылало ему веселое общество.
– Ну, хорошо, – спросил Людовик, – куда же мы отправляемся таким образом? Мне кажется, что мы едем в Версаль, а не в Ванвр?
– Если бы Рафаэль не покинул нас, король проказников, – отвечала Шант-Лиля, – он сказал бы: ваше величество, все дороги ведут в Рим.
– Я не понимаю, – сказал Людовик.
– Посмотри на Нанетту, прекрасную садовницу.
– Я смотрю на нее.
– Как ты ее находишь?
– Хорошенькой!.. Дальше?
– Ну, хорошо, она поехала с условием, что ее выпустят у ее двери.
– Ну ладно, бог с вами! – ответил Людовик. – Позволь мне сесть к твоим ногам, княгиня, и положить голову на твои колени: ты спасешь мне жизнь.
– Хорошо, – сказала девушка, – если бы я знала, что мы везем этого господина для того, чтоб он спал, то его бы следовало положить в телегу с зеленью. Ему было бы там так же хорошо, как и здесь.
– Ах, княгиня, – сказал сонный Людовик, – ты ко мне несправедлива: капуста не так сладка, а салат не так нежен, как ты.
– Боже мой! – произнесла Шант-Лиля тоном глубочайшего сострадания. – Как бывает глуп самый умный человек, когда ему хочется спать!
Пробило пять часов утра, когда они приехали в Бельвю. Мало-помалу звучный смех замолк, веселые крики затихли, вероятно, и холод, сопровождающий возвращение утра, особенно зимой, отзывался на полузаснувших участниках маскарада. Каждый желал поскорее вернуться в свою комнату, в свою постель.
Наконец повозка остановилась перед дверью дома, где жили Коломбо и Кармелита; Нанетта выскочила из нее, достала из кармана ключ и вошла в дом.
– Хорошо, – сказала она, увидев через оставленную открытой дверь коридора, выходившую в сад, огонь, который светился у Коломбо. – Молодой человек еще не спит и получит свое письмо.
– Прощайте, господа!
И она заперла дверь.
Несколько глухих ворчаний раздалось из глубины повозки, которая направилась к Ванвру.
Но только повозка отъехала пятьдесят шагов, как крики: «Помогите! Помогите!.. Г-н Людовик, г-н Людовик!» – раздались с того места, где высадили Нанетту.
Повозка остановилась.
– Что случилось? – спросил Людовик, внезапно проснувшийся.
– Я не знаю, но вас зовут, – ответила Шант-Лиля. – Я узнаю голос Нанетты. Случилось какое-нибудь несчастье.
Людовик выскочил из повозки и в самом деле увидел Нанетту, которая бежала испуганная и кричала:
– Помогите! Помогите!
IX. Задохнувшиеся
Он побежал к ней.
– О! Скорее, г-н Людовик! Идите скорее! Идите скорее все! Они умерли!
– Кто умер? – спросил Людовик.
– Мадемуазель Кармелита и г-н Коломбо!
– Коломбо? – вскричал Людовик. – Коломбо де Пеноель?
– Да, г-н Коломбо де Пеноель и мадемуазель Кармелита Жерье. Боже мой! Какое несчастье! Такие молодые, такие красивые, такие ласковые!
Людовик в ту же минуту бросился к дому и, найдя дверь открытой, одним скачком очутился в садовом флигеле.
Окно кабинета, плохо закрытое Коломбо, было распахнуто Нанеттой, которая после тщетных криков и стука осмелилась перешагнуть через подоконник, чтобы постучать в дверь комнаты.
