Я слышу отсюда, как вы вскрикнете:
«О! Добрый, превосходный Камилл!»
Слушайте, мои дорогие, вот что пишет мне один из моих соотечественников, которому я когда-то говорил о желании жениться на вас, Кармелита:
«Мой дорогой Розан, твои друзья живут, как два голубка, не оставляя друг друга ни на минуту; они не только любят друг друга, я скажу больше: они обожают друг друга!
Я думаю, что ты их очень огорчишь, если вернешься. Будь же так же велик, как Александр, который уступил Апеллесу свою любовницу Кампасию. Я не скажу тебе: Уступи твою любовницу Кармелиту, но я говорю тебе: „Не разъединяй два сердца, которые небо создало друг для друга!“
Вот что написал мне мой соотечественник, дорогой Коломбо.
Кроме того, есть еще вещь, которую я уже знал, мой друг. Это та, что ты любил Кармелиту, и есть вещь, которую я знаю теперь: что и Кармелита любит тебя; кроме того, есть еще третья вещь, которую тымне сказал и которой я верю: что ты умрешь прежде, чем изменишь клятве, которую дал мне – заботиться о Кармелите, как о сестре.
Я не хочу, чтобы ты умер, мой бедный Коломбо! И вот почему я возвращаю тебе твое слово так же, как и слово Кармелиты. Будь счастлив, Коломбо! И если твоя жертва была тяжела для тебя, получи за нее величайшую награду, которую я могу тебе предложить; потому что теперь, в ту минуту, когда я расстаюсь с ней навсегда, я чувствую всю любовь, которую питал к Кармелите.
И так как я должен потушить эту любовь и поставить между моим сердцем и ею непреодолимую преграду, то я женился вчера вечером и из брачной комнаты пишу вам сегодня утром.
Прощай, мой дорогой Коломбо! Прощай, моя дорогая Кармелита! Я желаю вам всего того счастья, которое вы заслуживаете. Я сознаюсь в моей слабости, я сказал бы – почти в подлости, если бы не был уверен в том, что это известие обрадует вас обоих, особенно Кармелиту.
Ваш друг Камилл Розан».– Ну, что? – спросил Жакаль, взяв обратно письмо. – Что вы скажете на это, г-н Жан Робер?
– Я говорю, что это раздирает сердце! – отвечал молодой человек.
– И вы все еще верите в провидение?
– Да, верю.
– Провидение, г-н Жан Робер, – возразил Жакаль, набивая нос табаком, – хотите, чтобы я вам сказал, что такое провидение?
– Вы мне доставите большое удовольствие, хотя я вполне верю в него.
– Ну, хорошо, мой милый господин, провидение – хорошая полиция! Отправимся в Версаль посмотреть, не найдем ли мы невесту школьного учителя.
Если бы читатели предложили нам теперь случайно вопрос, который предложил потихоньку Жан Робер Сальватору в ту минуту, когда верный своему обещанию, он остался около тела Коломбо, если бы случайно, говорим мы, спросили нас: как Жакаль мог в семь с половиной часов узнать о событиях, происшедших в Медоне между полуночью и пятью часами утра? – мы ответили бы:
В эту эпоху существовало остроумное учреждение, которое называли «Черный Кабинет». Этот Черный Кабинет был местом, в котором дюжина служащих тайно занималась распечатыванием писем, посланных по почте, и чтением этих писем ранее тех лиц, к которым они были адресованы.
Теперь этого Черного Кабинета больше нет; эти вещи делаются гораздо проще…
Жакаль – вследствие слухов о тройном заговоре республиканцев, орлеанистов и наполеонистов – не пренебрегал уже два месяца исполнением в свободное время обязанностей простого чиновника и провел всю ночь, распечатывая и читая письма.
Письмо Коломбо к Доминику попало к нему в руки почти уже в четыре с половиною часа утра. Жакаль тотчас же посадил человека на лошадь и велел ему скакать во весь опор в Нижний Медон. Этот Жакаль, который предполагал, что провидение есть хорошо устроенная полиция – он надеялся, что его человек приедет вовремя; но этот человек приехал через минуту после того, как Людовик проник во флигель Коломбо, следовательно, приехал слишком поздно.
Во время суматохи не обратили внимания на этого агента. Он видел письмо, адресованное на имя мадемуазель Регины де Ламот Гудан, мадемуазель Лидии де Маран и мадемуазель Фражолы Понтое. Он взял это письмо и передал его Жакалю; тот прочел его так же, как прочел письмо, адресованное к Доминику, потом при казал своему человеку взять свежую лошадь и отнести письмо на то место, откуда он его взял.
Это именно и сделал посланный Жакаля, когда молодые люди видели его разговаривающим с человеком, одетым в черное, лошадь которого была привязана у двери кабачка; Жакаль говорил тихо этому человеку, что он может лечь спать и что префект полиции будет знать, с какой скоростью и умением он исполнил данное ему поручение.
XI. Деревенский филантроп
Мы видели, как отправился Доминик к постели Жерара, этого достойного человека, безнадежное положение которого волновало всю деревню и ее окрестности.
Жерар был филантропом, в полном смыле этого слова. Поведаем, что рассказывали о нем.
Жерар был самым богатым среди жителей Ванвра и окрестностей; это была непреложная истина. Никто не знал размеров его доходов, так они были громадны, и, когда спрашивали об этом крестьян, они отвечали не изменно:
– Г-н Жерар имеет столько денег, что не знает им счета.
Говорили, что он жил прежде около Фонтенбло в прекрасном поместье, которое бросил вследствие несчастий, которые на него обрушились. Опекун двух прелестных детей, он пережил их внезапное исчезновение, и с тех пор о них не было никаких известий; любовник женщины, которую он обожал, он нашел ее однажды задушенной ньюфаундлендом. Эта собака, по всей вероятности, взбесилась, а хозяин этого не заметил.
Эти ужасные несчастия, которые каждого человека заставили бы с отвращением смотреть на людской род, напротив, увеличили его христианские добродетели. Более того, он доводил их до величественного самопожертвования и милосердия, что и сделало его примером для всех филантропов и идолом всего окрестного люда.
В конце 1822 года он появился в Ванвре с целью по селиться здесь. Ему понравился дом, в котором он теперь жил; но его отказывались продать. Тогда Жерар предложил за него такую выгодную цену, что владелец, наконец, согласился уступить.
С того времени г-н Жерар и жил в этом доме, как святой и как принц. Как святой по строгости жизни, которую вел; как принц в силу благодеяний, которые он оказывал окружающим. В самом деле, с его приездом Ванвр стал благоденствовать так, что скоро должен был сделаться самой богатой деревней в окрестностях Парижа. Крестьяне из бедных и нуждающихся превратились мало-помалу в зажиточных; некоторые даже считались богачами, и этим богатством – относительным, разумеется, – они всецело были обязаны г-ну Жерару.
Поэтому не было такой хижины, где бы не почитали и не благословляли имя этого достойного человека. О нем никогда не говорили, не прибавив к его имени какого-нибудь эпитета, вроде: добрый, добродетельный, благо детельный г-н Жерар.
Если жатва была не хороша, если недостаток солнца не дал созреть ржи, если весенние дожди сгноили семена – словом, если крестьянина посещал один из тех бичей, против которых человек бессилен, Жерар шел к крестьянину, ласково говорил с ним, жалел его, утешал, ободрял и прибавлял к своим сожалениям, ободрениям, утешениям более или менее солидную сумму взаймы, соразмеряя ее не с теми гарантиями, которые мог предложить крестьянин, но с теми потерями, которые он понес, с теми нуждами, которые он испытывал, и все это делал без какого бы то ни было расчета на выгоду, а некоторым даже давал деньги, как говорится, без отдачи. О нем рассказывали удивительные вещи.
Один плотник, работавший на крыше его дома, упал на землю с лесов и сломал себе ногу. Вместо того, чтобы велеть отнести его в больницу, – как сделал это в предшествующем году мэр Ванвра, которого, однако, считали очень добрым человеком, – Жерар взял к себе не только раненого плотника, но его жену и детей, затем вызвал хирурга из Медона и поручил ему бедняка. Выздоровление продолжалось три месяца, и все это время плотник был окружен таким уходом, как будто он был его братом, а его жена и дети были членами семьи.
Позднее один бедный содержатель харчевни, отец пятерых детей, потерял свою жену и старшую дочь, впал в ужасное отчаяние и, несмотря на советы и ободрения своих соседей, перестал вовсе заботиться о своей торговле, не занимался самыми необходимыми делами и дошел до того, что потерял кредит и потребителей. Один из кредиторов арестовал у бедняка всю мебель, продажа которой обрекла бы на нищенство остальных четверых детей. Тогда трактирщик понял всю величину своего несчастья, вышел из оцепенения, и в день продажи, увидав пристава, который пускал на аукцион его мебель, бросился к детям, прося прощения за свое безрассудство и предлагал свою жизнь тому, кто даст ему средства вернуть свою торговлю и поправить дела. Жерар проходил в эту минуту мимо. Он присоединился к группе, состоявшей наполовину из покупателей, а наполовину из зрителей, привлеченных этой сценой отчаяния. Узнав, что все имущество шло за тысячу восемьсот франков, Жерар вынул из кармана три билета по тысяче франков, из которых тысяча восемьсот франков были назначены им на уплату долга трактирщика, а тысяча двести на возобновление его торговли. Тогда несчастный отец бросился к ногам своего благодателя и покрыл его руки слезами благодарности при радостных восклицаниях присутствовавших.
