квартиру, но он уточнил: нет, мол, улетай в Роли. Когда я спросила почему, он поначалу не хотел ничего объяснять. Дескать, рестораны ему важнее…
– Мне казалось, у вас все хорошо…
– Мне тоже. – Я запускаю пальцы в кошачью шерсть, перебирая в памяти каждое слово разговора, который хотелось бы забыть. – Я предложила не пороть горячку. Он сам говорил в доме у Фионна, что мы, как нормальные люди, будем обсуждать свои проблемы вслух.
– По-моему, очень разумное предложение. Не знаю, с чего он назвал тебя психопаткой.
– А потом он начал нести и вовсе какую-то чушь.
– Заявил, что «никогда не хотел быть таким, как все». И что якобы говорил мне об этом по дороге на гала-прием десятого апреля.
– И что тебя смущает?
– Я такого не помню. Вообще. Да и прием был вовсе не десятого.
Ларк замолкает. Наверное, она думает, что я окончательно спятила, и, возможно, не без оснований.
– Может, он перепутал?
– Гала-прием был за два дня до его дня рождения, двадцать седьмого числа. Забыл?
– Солнышко, я не знаю. Может, в пылу эмоций, переживая за сохранность своих ресторанов…
– А потом исправился и назвал тринадцатое число. И голос при этом стал очень странным. Да и вообще, к чему такие подробности? – отвечаю я, листая сообщения, которыми мы с Роуэном обменивались весной. – Еще он упоминал про наш разговор в такси: мол, тогда он заявил, что в его жизни нет ничего важнее ресторанов. Но я точно помню, что такого он не говорил.
– Родная моя, я тебя люблю. Люблю больше всех на свете, солнышко, но не может ведь мужчина помнить все свои разговоры дословно. Вдобавок у него явные проблемы с головой, раз он тебя бросил. Кто знает, что творится в его котелке!
Ларк что-то говорит и дальше, она приводит всякие разумные аргументы, однако я не слышу ни слова.
Спихнув кота с колен, я вскакиваю на ноги.
Нашлось сообщение, которое я отправила Роуэну в конце марта: в тот самый день, когда он звонил и просил меня сопровождать его на гала-прием.
Как думаешь, там будут подавать мороженое? Если да, то, наверное, нужно сообщить организаторам, что ты любишь только свежевыдоенную сперму.
Кровь в венах стынет, по спине бежит ледяной озноб.
Я вспоминаю, как на кухне Торстена держала в реках белую баночку и зачитывала текст с самодельной наклейки.
«С десятого по тринадцатое апреля».
А еще вспоминаю, что именно Роуэн сказал по дороге на прием. Вспоминаю так же отчетливо, как губы, прижавшиеся к моей шее в вестибюле отеля, и электрические токи, бегущие по спине, когда он взял меня за руку. «Хоть что-то в ресторане работает. Такое ощущение, что остальное разом решило сломаться… Приборы постоянно выходят из строя, и их надо чинить. Всякое случается. Но… в последние дни поломок стало слишком много».
Оборвав Ларк на полуслове, я говорю:
– Мне надо идти.
После чего сбрасываю вызов.
Холодными, немеющими от страха пальцами я открываю приложение для камеры, установленной на кухне ресторана. На экране появляется картинка, и к моему горлу подкатывает тошнота.
– Нет…
Глаза застилает пеленой слез.
– Нет-нет-нет…
Я хватаюсь за грудь: сердце разбивается вдребезги во второй раз. Руки слабеют. Перед глазами встает темная пелена, и я крепко зажмуриваюсь. С губ срывается мучительный крик; колени подгибаются, и телефон выпадает из пальцев.
То, что я увидела, происходит прямо сейчас. Плакать и бояться некогда.
А если я не успею?
Про такую возможность я стараюсь не думать. Успею! Любой ценой.
Сглотнув жгучий комок, я выпрямляюсь и оглядываю комнату. Взгляд падает на кожаный футляр, где среди карандашей и ручек хранится мой скальпель.
Трясущимися руками я беру телефон и по памяти набираю номер человека, которому никогда не звонила прежде. Он отвечает после первого же гудка.
– О, госпожа Паучиха, – произносит Лахлан. – По какому поводу?
– Нужна помощь. Срочно, – отвечаю я, хватая сумку и выскакивая за дверь. – Времени в обрез – ровно столько, сколько нужно, чтобы пробежать двенадцать кварталов.
– Интересно. Люблю сложные задачки. Что от меня требуется?
– Сейчас расскажу. – Я бегом спускаюсь по лестнице. – Пока найди все, что можешь, на Дэвида Миллера.
Эстетика
Роуэн
Овощерезка острым краем прижимается к предплечью между веревками, которые удерживают меня на стуле. Сжав кулаки и впившись ногтями в ладони, я готовлюсь встретить новый виток боли. Из груди вырывается прерывистый выдох, и я стискиваю зубы. Из двух других ран хлещет кровь.
Мой мучитель медлит, примеряясь, с какой стороны удобнее делать надрез.
Лезвие впивается в кожу и сдирает ее с мяса.
Я проглатываю стон. Дэвид, не давая мне дергаться, всем весом наваливается на мои плечи и ведет овощечисткой по локтю, срезая тончайший слой плоти. Он бросает залитый кровью инструмент на стол рядом с пистолетом, одним рывком сдирает с руки лоскут, и я невольно вскрикиваю от боли.
– Знаешь, у Торстена я стал гурманом, – говорит Дэвид, наклоняясь так близко, что его лицо расплывается перед глазами.
Он хватает меня за волосы и вздергивает голову, чтобы я видел довольную ухмылку. Некогда пустые зрачки теперь полны жизни и азарта.
– А ты? Не хочешь попробовать?
С лоскута содранной кожи течет кровь. Я дергаюсь, но вырваться не могу.
– Давай, один кусочек, – предлагает Дэвид.
Я плотно сжимаю рот. В горле дрожит протестующий рык. Дэвид прижимает окровавленный лоскут к моим губам.
– Что, не хочешь? Зря.
Фальшивый оскал сменяется змеиной ухмылкой. Дэвид демонстративно высовывает язык и кладет на него тонкую кожицу, неторопливо смыкает губы, втягивает ее в рот и, зажмурившись от удовольствия, медленно двигает челюстью, размалывая зубами человеческую плоть.
Когда он шумно сглатывает, у меня сводит желудок.
– Какой деликатес… Невероятная редкость… – Дэвид поворачивается к столу и подтягивает к себе бутылку «Порт-Неф». – А знаешь, что попадается еще реже?
В ответ я лишь рвано выдыхаю.
– Женщины вроде Слоан, – продолжает Дэвид.
К горлу подкатывает тошнота.
Никогда, ни разу в жизни мне не было так плохо. В животе будто бездонная яма, и с каждой минутой она становится все глубже. Меня накрывает чувством абсолютной беспомощности и дьявольского отчаяния. Перед глазами застыло лицо Слоан в тот миг, когда я сказал, что не люблю ее. Душу рвет и выворачивает наизнанку.
– Люди редко проявляют ко мне доброту, – говорит Дэвид, ввинчивая в пробку штопор. Тот скрипит при каждом повороте ручки. – Но Слоан по-другому не умеет, верно? Точно так же она защищала свою подружку, ту девчонку Монтегю… Ты слышал, что в их школе-интернате неожиданно пропал учитель? И вообще
