замираю на месте.
В лоб мне упирается холодное дуло пистолета.
Невыразительный голос мужчины, держащего «глок», кажется странным – как и широкая ухмылка на его лице.
– Так, так, – говорит он. – Палач из Бостона собственной персоной…
Я поднимаю руки. Дуло больно вжимается мне в лоб.
– А еще с минуты на минуту здесь будет Прядильщик… Как бы ни хотелось разобраться с ней тоже, лучше нам с тобой остаться вдвоем: только ты и я. Так что заставь ее уйти!
В замке наружной двери скрежещет ключ. Нацеленный мне в лицо пистолет со щелчком снимается с предохранителя.
– Если не заставишь – я ее убью, – шепотом предупреждает мужчина, отступая в тень.
Он нацеливает пистолет в сторону двери, из-за которой в любой момент появится Слоан.
– А я полюбуюсь, как тебя при этом корежит.
Ключи
Слоан
Повернув ключ в замке служебного входа, я толкаю тяжелую стальную дверь. Убирая связку в карман, на секунду задерживаю ее в пальцах, гладя рифленые края. Мне редко доводилось держать в руках чужие ключи, поэтому маленький кусочек металла имеет для меня особую ценность – он открывает двери в ресторан, который очень дорог Роуэну. Когда я держу его в руках, душу греет мысль, что я тоже кое-что для него значу, раз он доверил мне ключи от своего сокровища.
Роуэну в последние дни приходится нелегко. Он испытывает колоссальный стресс и замыкается в себе. Если спросить напрямую, он скажет, что хочет оставить проблемы на работе и забыть о них хотя бы до утра. Понимая его состояние, я стараюсь не давить лишний раз и окружить его заботой. Однако сегодня утром его слова изрядно меня задели. Живот скрутило, а к горлу подкатила тошнота: впервые за долгое время мне в голову пришла одна нехорошая мысль.
Уж не я ли причина его бед?
Весь день я твержу себе, что Роуэну можно верить и он просто неправильно выразился. И все же тревожные мысли бьются в голове, словно насекомые о стекло. Если он сказал, что я ему не мешаю, значит… так и есть, верно? Все мы порой говорим глупости. Пройдет день-другой, и наши отношения наладятся, особенно когда «Палач и Дрозд» заработает в полную силу.
Я сжимаю в ладони ключи – доказательство того, что все у нас хорошо.
– Роуэн! – кричу я, подходя к двери в кухню. – В интернете мне попалась реклама, что на соседней улице открылся новый бар. На вид там здорово, у них есть патио на крыше. Давай…
Переступив порог, я осекаюсь.
Роуэн стоит, упираясь руками в столешницу. Плечи у него напряжены, подбородок опущен. Он смотрит на меня, и в глазах – бездна тьмы и отчаяния.
– Что такое?.. – спрашиваю я, замедляя шаг и останавливаясь. Сердце тревожно екает. Интуиция на все лады орет, что случилась беда. – Опять взорвалась плита? Ты не пострадал?
Я хочу подойти ближе, поднимаю руку, чтобы коснуться его плеча, но Роуэн резко выпрямляется и отходит. Я мгновенно застываю на месте. Сердце стучит быстрее.
– Все хорошо? – спрашиваю я снова.
Без малейшей нежности, ласки и толики тепла Роуэн произносит:
– Нет, Слоан. Все плохо.
Горло перехватывает, в животе растекается жар. Я бледнею под мрачным, напряженным, почти убийственным взглядом.
– Что случилось?
– Тебе надо уехать домой.
– Хорошо… Сейчас вызову такси и…
– Нет. В Роли. Ты должна вернуться в Роли.
– Я н-не… – Голос срывается. В носу едко щиплет. Глаза жжет. – Ничего не понимаю…
Роуэн проводит рукой по волосам, отворачивается и отходит на шаг, явно нервничая. Ужасно хочется подойти ближе, обнять его и положить конец безумному разговору, пока наши отношения окончательно не рассыпались.
– Что я сделала не так? Давай поговорим!
Роуэн сжимает переносицу и разочарованно вздыхает.
– Ты ни в чем не виновата. Просто у нас ничего не получится… Тебе лучше уехать домой.
– Но… Ты говорил, что мы, как нормальные люди, будем обсуждать свои проблемы и стараться их исправить.
– Мы не «нормальные люди», Слоан! Нельзя всю жизнь притворяться. Я говорил тебе об этом еще весной. В апреле. Десятого числа. Сказал, что не хочу быть таким же, как все.
Я трясу головой, пытаясь в мешанине мыслей найти хоть одно воспоминание о том разговоре.
– Не помню такого…
– Десятого или, может, тринадцатого. Без разницы. Я говорил об этом и в машине по дороге на прием. Сказал, что в моей жизни главное – ресторан. Хотя речь сейчас не об этом. Беда в том, что у нас с тобой ничего не выйдет. Я не смогу вести нормальную жизнь. И ты тоже. Двум монстрам под одной крышей не ужиться.
Я знаю, что нормальной меня назвать сложно, но и монстром себя не чувствую. Скорее, я воспринимаю себя как орудие. Меч правосудия, занесенный ради спасения всех, кто не способен защитить себя самостоятельно; возмездие для тех, кто не заслуживает помилования. Хотя, возможно, Роуэн прав. Есть вероятность, что я себя обманываю и на самом деле являюсь таким же чудовищем, как и наши с ним жертвы.
Будто устав ждать, пока я уложу в голове сказанное, Роуэн протяжно выдыхает. В груди у меня щемит и клокочет.
– Нет ничего важнее моих ресторанов, – говорит он, махнув рукой в сторону зала и снова приложив пальцы к железному столу. – Разрываться между ними и тобой слишком сложно. Поэтому тебе лучше уйти. Езжай домой.
Темный взгляд режет насквозь. В нем нет ни капли тепла, даже когда первая слезинка падает с моих ресниц и прочерчивает жгучую линию на щеке. За ней стремительно капают другие – но и тогда Роуэн ни на миг не меняется в лице.
– Я ведь… я ведь люблю тебя, – шепчу я.
Он отвечает ледяным тоном, начисто лишенным нежности, жалости и сострадания:
– Тебе так только кажется. Ты не способна любить.
Голова идет кругом. Сердце рассыпается в прах. Наверное, Роуэн прав: мне лучше уйти. Бежать со всех ног. Пока не перестану чувствовать в груди раздирающую боль.
И все же я стою на месте.
– Хорошо, я уйду, раз ты этого хочешь, – говорю тихо и очень напряженно. – Только сперва ответь на один вопрос, пожалуйста.
– Какой?
– Хочу знать, почему меня нельзя любить.
Впервые с тех пор, как я вошла в кухню, Роуэн неуверенно отводит взгляд в сторону, но тут же снова смотрит на меня.
И молчит.
Во мне закипает злость.
– Скажи!
Вместо ответа – невыразительный взгляд. Глаза мне застилают слезы, я с трудом различаю за их пеленой мужской силуэт.
– Давай начистоту. Почему ты не сумел
