— И чего же ты ждешь от меня?
— Ты говоришь, как Ферорас, — борясь со слезами, ответила Антония, — но ты Вителлий. Пусть у тебя миллионы, но ты не банкир. И сотни кораблей не делают тебя судовладельцем. Ты Вителлий, сражавшийся всю свою жизнь. Этого ты не можешь отрицать!
— И ты пришла сюда, чтобы сообщить мне об этом… — скучным голосом произнес Вителлий.
Все так же глядя на него, Антония ответила:
— Прости, но это и впрямь единственная причина. Я знаю, что ты по-прежнему остаешься мечтой каждой римлянки и можешь иметь столько женщин, сколько тебе заблагорассудится. Тем не менее я подумала, что, может быть, тебе тяжело и я смогу как-то помочь тебе.
Хотя Вителлий и не подал виду, слова Антонии что-то затронули в нем. Разве она не права, считая, что он, Вителлий, не создан для такой, как сейчас, жизни? Во имя всех богов, он чувствовал себя не в своей тарелке, получив в подарок жизнь, где ему ничего не приходилось добиваться. Мысль о существовании, посвященном одним только удовольствиям, казалась ему отвратительной. Конечно, взлет гладиатора был столь необычным, что его трудно было с чем-либо сравнивать, ему многие завидовали, но разве не становился он все более и более одиноким? Настолько одиноким, что, сидя в своей золотой клетке с нелюбимой женой, обладая состоянием, на которое можно было бы купить пару императоров, обслуживаемый четырьмя сотнями рабов, он чувствовал себя несчастным? И единственным человеком, не только заметившим это, но и имевшим мужество сказать ему об этом в лицо, была Антония.
— Ты… замужем? — чуть поколебавшись, спросил Вителлий.
— В этом у меня с тобой много общего, — ответила Антония. — Родители выдали меня за человека, пользовавшегося их большим уважением. Мне тогда было шестнадцать лет. Сейчас мне вдвое больше. И все это время я понапрасну ищу то, что люди называют счастьем. Сейчас я поступаю так, как сама считаю правильным. Можешь называть это недостойным поведением, но я женщина и имею столько же прав на собственную жизнь, как и вы, мужчины.
— Кто же может это отрицать?
— Наше общество. Ни одна собака не станет лаять на сенатора, который завел роман с женой консула, а вот ее за это могут выпороть розгами. Мужчина, переспавший со своею рабыней, — это всего лишь молодчик, вздумавший поразвлечься, но если с рабом застанут его жену, то она будет лишена гражданства и превратится в рабыню. По сути, они совершили одно и то же, но в Риме их поступки оцениваются по-разному.
— Мне нечего тебе возразить, — сказал Вителлий и поднялся с места.
Он подошел к неуверенно поглядывавшей на него Антонии. Взглянув, она каждый раз опускала глаза, словно высматривая что-то на полу. На щеках ее пылал румянец, грудь взволнованно поднималась.
— Ты красивая женщина, — сказал Вителлий. — Боги ничем не обделили тебя.
Не глядя на Вителлия, Антония ответила:
— Что пользы в дарах богов, если никто не обращает на них внимания?
— Разве я не восхитился тобой?
Антония смущенно опустила глаза, улыбнулась и протянула руки, чтобы обнять Вителлия. Но он отстранил ее.
— Не здесь! — твердо произнес Вителлий.
— Где же?
— На мосту Мульвия, быть может? — чуть поколебавшись, сказал Вителлий.
— Хорошо!
— На следующий день после триумфального шествия, в первый вечерний час.
— В первый вечерний час, — повторила Антония, — ты непременно придешь!
«Близость с женой претора Домиция не может принести мне ничего, кроме пользы», — подумал Вителлий.
О триумфальном шествии было объявлено еще за два месяца до него. Последний раз подобное событие произошло четыре года назад. Тогда Нерон с триумфом провел через Рим захваченного в плен армянского короля Тиридата, его двор и три тысячи всадников. Веспасиан, новый император и отец отечества, мог праздновать тройной триумф. Сам он покорил бóльшую часть Палестины, Тит, старший его сын, взял штурмом и разрушил Иерусалим, а младший сын, Домициан, усмирил германцев и галлов. Достаточный повод для римского сената, чтобы позволить каждому из них отметить свой триумф. Для римского же народа — долгожданная возможность снова попраздновать.
Поскольку улицы, по которым проходило триумфальное шествие, не могли вместить миллионную армию зрителей, Веспасиан приказал открыть театры и арены цирков, чтобы насладиться зрелищем могли сотни тысяч сидящих на трибунах зрителей. В ряде театров, для того чтобы шествие могло пройти через них, пришлось расширить входные ворота.
Вителлий наблюдал за зрелищем, сидя среди многочисленных почетных гостей в театре Марцелла, восемьдесят лет назад построенном божественным Августом в честь его любимого племянника и приемного сына. Рядом с ним сидел Плиний со своей овдовевшей сестрой Плинией и ее девятилетним сыном. Места вокруг были заняты сенаторами и высшими государственными чиновниками. Настроение у всех было приподнятым.
Победоносные легионы были еще ночью выстроены у городских ворот вблизи храма Изиды. На рассвете Веспасиан и оба его сына, увенчанные лавровыми венками и одетые в пурпурные тоги триумфаторов, появились в зале Октавия. Сенаторы заняли места на трибунах, а героев ждали три кресла из полированной слоновой кости.
Как только они заняли места, легионеры с оглушительными приветственными криками бросились к своим полководцам, окружив их плотным кольцом. На голове у каждого по-праздничному одетого воина тоже был лавровый венок. Императору с трудом удалось утихомирить легионеров, а затем Веспасиан, Тит и Домициан совместно прочли молитву, благодаря Марса и Юпитера за дарованную победу.
Легионеры тем временем выстроились для триумфального шествия. Они толкали роскошные колесницы, тащили носилки, вели вьючных животных и даже катили установленные на катки морские суда — и все это было нагружено добычей, захваченной в победоносных походах. Литавры отбивали ритм, тромбоны подавали сигналы команд. Триумфальное шествие двинулось в путь, целью которого был храм Юпитера Капитолийского.
Когда шествие достигло театра Марцелла, зрители разразились овациями. С трибун на приветственно машущих легионеров сыпались цветы и пестрые платочки.
— Можно подумать, — со счастливой улыбкой проговорил Плиний, — что победы свои они одержали без боя, а ведь я по собственному опыту знаю, скольких жертв потребовало покорение Иудеи.
Вителлий кивнул.
— В час триумфа все это забывается. Сколько раз во время боя я говорил себе, что если останусь жив, то покончу со всем этим и навсегда уйду с арены. А потом слышишь рев трибун и аплодисменты и словно растешь, как цветочный нектар впитывая в себя овации, — и все обещания оказываются забыты.
— Дядя, а что они несут на плечах? — спросил маленький Плиний, указывая на тюки, которые проносили мимо них легионеры.
— Это бесценные ткани, окрашенные редчайшими сортами пурпура, — ответил его дядя. — Одежды из такой ткани носят только император и правители разных стран.
Солдаты следующих рядов несли драгоценную посуду и украшения из усыпанной самоцветами слоновой кости. На носилках покачивались большие, выше человеческого роста, статуи чужеземных богов. С восторгом и изумлением разглядывали зрители установленные на платформах гигантские стеллы, на которых яркими красками изображены были сцены войны. Пронзаемые копьями враги. Сдающиеся в плен иудейские воины. Городские стены, рушащиеся под ударами римских таранов. Римляне, которые, взяв город штурмом, устраивают врагу кровавую баню. Подожженный факелами чужестранный храм. И за каждым таким изображением следовал либо отряд победителей-римлян, либо толпа пленников.
— Погляди, — продолжал восторгаться Плиний, — это трофеи, захваченные Титом в Иерусалиме, в разрушенном им храме. Этот стол из чистого золота весит много талантов*. Или взгляни на подсвечник, похожий на колонну с выступающими, подобно остриям трезубца, тонкими ветвями. На ветвях размещается семь светильников. Число семь считается у иудеев священным.
Семьсот пленников, отобранных, судя по всему, за силу или красоту, шли перед триумфаторами. Пестрые одежды скрывали кровоподтеки и раны на их телах.
— Хитер Веспасиан, — заметил Плиний. — Он вывел сюда только самых крепких мужчин и самых красивых женщин. Римляне должны поверить, что лучших рабов не найдется во всей империи. Это, естественно, поднимет их цену, и денежки за проданных рабов потекут в императорскую казну.
— Какие чудесные темные волосы у этих рабынь, — восхищенно проговорила Плиния, — а какая гордая походка! Я думаю, продать их Веспасиану не составит труда.
— Конечно, — ответил ее брат. — А ты что на это скажешь, Вителлий?
Вителлий пристально смотрел на шедших навстречу туманному будущему рабов. Мысли его вернулись на двадцать лет назад, в прошлое, когда он любил еврейскую девушку, такую же как те, что сейчас проходили перед ним. Многое изменилось с тех пор. Жалкий лудильщик превратился в одного из самых видных граждан Рима, робкий юноша — в самоуверенного мужчину, бедняк стал крезом. Деньги, которых тогда ему хватило бы на целый год, он тратил сегодня за один день. Tempora mutantur… Времена меняются!
