Место служившего у Ферораса секретарем Фабия занял пожилой писец Корнелий Понтик. Ему было уже больше шестидесяти, работал в доме Ферораса он с восемнадцати лет и знал все подробности каждой проведенной за последние годы крупной сделки, был в курсе состояния дел большинства должников и всегда мог сообщить, где и с каким грузом пересекают моря принадлежащие дому суда.
От него Вителлий узнал, что общая сумма выданных кредитов составляет семьсот восемьдесят миллионов, что принадлежащий ему флот состоит из ста пятидесяти двух судов и что, помимо этого, ему принадлежит следующая собственность: четырнадцать земельных участков с виноградниками и оливковыми рощами, три виллы, два квартала жилых домов на Эсквилине и за Тибром — еще два были уничтожены пожаром — и две из прежних четырех городских резиденций. В общей сложности сказочное богатство, истратить которое человеку не хватило бы целой жизни.
Подобные мысли не занимали, однако, Вителлия. Ему было тридцать семь лет — возраст, в котором человек начинает думать не только о завтрашнем дне. Из виллы в Тибуре Вителлий руководил делами, ввести во все подробности которых нового хозяина было поручено Корнелию Понтику. Старик ежедневно по нескольку часов терпеливо объяснял своему молодому господину все премудрости ведения деловых операций, которые Вителлий воспринимал с поразительной легкостью. Хотя деятельностью банка и судоходства руководили опытные специалисты, окончательные решения принимал Вителлий, как прежде это делал Ферорас.
Войдя в комнату, Корнелий Понтик вежливо поклонился и попросил разрешения представить на выбор хозяину новых рабов для личной прислуги.
— Зачем нам новые рабы? — удивился Вителлий. — У нас ведь их и так больше четырехсот.
— По обычаю, — возразил старик, — когда меняется хозяин дома, меняется и личная прислуга.
— Да, есть такой обычай. Что ж, не будем нарушать его. О скольких рабах идет речь?
— Только о личной прислуге для тебя, господин, и для твоей супруги. Цирюльник, камердинер, банщики, номенклаторы, телохранители и опробователь пищи — всего двадцать четыре раба.
— Двадцать четыре? Корнелий, по-моему, ты с ума сошел. Если вокруг меня изо дня в день будут вертеться две дюжины рабов, я этого просто не вынесу. Нельзя ли сократить их число?
— Господин, — с улыбкой ответил старик, — обслуживать тебя будут только двенадцать, остальные двенадцать предназначаются твоей супруге. Кроме того, общее число рабов при этом не увеличится. Прежних мы продадим на рынке.
— Ладно, посмотрим, кого ты для нас подобрал.
Вителлий встал из-за мраморного письменного стола и опустился на лавандово-синее покрывало ложа. Корнелий Понтик хлопнул в ладоши, подавая рабам знак войти.
— Минутку, — сказал Вителлий. — Позови Тертуллу. Она должна сама оценить своих рабов.
— Прости, господин, — ответил старик, — но решение подобных дел принадлежит исключительно тебе.
— Я хочу, чтобы Тертулла была здесь! — решительно произнес Вителлий, пока новые рабы выстраивались перед ним. Многие из них выглядели чужестранцами, и Вителлий поинтересовался, все ли знают латинский язык. Ответ был утвердительным.
— Откуда ты? — спросил Вителлий у молодого голубоглазого блондина, выглядевшего сообразительным.
— Я германец родом с Рейна — из тех мест, где расположен ваш город Колониа Агриппензис.
— О, город, где родилась злосчастная мать нашего покойного императора! А ты, откуда ты родом? — Вителлий указал на совсем молоденькую рабыню с растрепанными темными волосами и миловидным лицом.
Девушка сделала шаг вперед и, опустив глаза, проговорила:
— Господин, меня зовут Рахиль, я родилась в Цезарее на берегу Палестины. Меня привезли оттуда ваши воины-завоеватели.
В это мгновение в кабинет вошла Тертулла. На ней было желто-зеленое платье из шелестящего шелка, на лице поблескивал слой румян. Вителлий сразу же понял подспудное желание жены: Тертулла хотела выглядеть так же, как ее мать Мариамна, та Мариамна, к которой был так привязан Вителлий. Однако то, чего она добилась, было всего лишь жалким подражанием.
— Я хотел бы, чтобы ты сама взглянула на предназначенных тебе рабов, — сказал Вителлий. — В конце концов, это тебе иметь с ними дело. — О безвкусно размалеванном лице жены он предпочел умолчать.
— Что мне за дело до рабов? — вызывающе проговорила Тертулла. — Того, кто будет плохо справляться со службой, я прикажу высечь, а тех, чья физиономия мне не понравится, отправлю на невольничий рынок. — С этими словами она указала пальцем на темноволосую девушку. — Эту в первую очередь. Она мне не нравится. Прочь отсюда!
Вителлий с недоумением посмотрел на жену.
— Что ты имеешь против этой палестинки? Она приветлива, молода, на нее приятно посмотреть.
— Вот именно, — ответила Тертулла, — вот именно.
Вителлий нахмурился.
— У тебя есть разумные возражения?
— Она мне просто не нравится. Не по душе.
— Девушка останется! — спокойно, но решительно и твердо произнес Вителлий, а затем поднялся и кивком головы отпустил пришедших.
Вслед за рабами вышла и Тертулла. Проходя мимо мужа, она прошипела:
— Она мне просто не нравится!
Корнелий Понтик молча наблюдал за этой сценой, делая собственные выводы. Когда Вителлий вопросительно посмотрел на него, словно желая сказать: «И все же я поступил правильно, разве не так?», старик проговорил:
— У греков есть хорошая пословица. Она гласит: повиновение — мать преуспеяния.
Вителлий рассмеялся.
— У нее есть вполне определенная причина не желать видеть здесь эту еврейскую девушку. Знаешь какая?
Старик покачал головой.
— В юности, — продолжал Вителлий, — я любил дочь одного еврея-гладиатора. Она была прекрасна, как звездочка небесная, маленькая, грациозная… При Клавдии евреев изгнали из Рима. Ты знаешь об афере, которую Ферорас провернул тогда с императорским торговым флотом. Больше я никогда не видел ее. Но и сегодня все еще мечтаю о ней.
— Почему ты не разыскал ее?
— Я побывал в Греции, обращался даже к дельфийскому оракулу — все напрасно. Пифия сказала, что она находится в какой-то дальней стране.
Слушая Вителлия, Корнелий Понтик не переставал рыться в старых свитках.
— Ты знаешь название судна, на котором ее увезли?
— Конечно. Это была «Эудора».
— Это судно направлялось в Цезарею, — сказал старик, указывая на графу пунктов назначения.
— Оно шло в Кирру, — возразил Вителлий.
— Прочти сам, — ответил Корнелий Понтик и положил свиток перед своим господином.
— Клянусь всеми богами, — воскликнул Вителлий, — тут и впрямь пунктом назначения указана Цезарея. Почему же Ферорас назвал мне совсем другое место, заставив отправиться в Грецию? Зачем это могло ему понадобиться?
— Тебе это и впрямь не приходит в голову? — спросил старик у своего безмолвно уставившегося в пространство господина. — Ферорас умел не только считать, он умел с ледяным хладнокровием составлять планы на будущее. Я провел рядом с ним больше сорока лет и полагаю, что научился читать его мысли. В данном случае я могу с почти полной уверенностью сказать: Ферорас не хотел, чтобы ты разыскал ту девушку. В конце концов, у него самого была дочь на выданье, гордая и, если мне позволено будет так сказать, сложная по характеру девушка, крайне сдержанная в отношениях с мужчинами. Ей нужна была сильная личность, человек, которым она могла бы восхищаться. Таким человеком был ты, господин. Ты не был похож на неженок, увивавшихся вокруг Тертуллы, но мечтавших только о миллионах Ферораса. Ты был мужчиной, которого он выбрал для своей дочери. Сначала, однако, ты должен был пройти проверку. Когда Ферорас понял, что тебе известно о его темных махинациях, он занервничал. Он перестал доверять тебе и, опасаясь, что ты его выдашь, сделал все для того, чтобы ты погиб в следующем же бою. Как раз в этот момент его настигла рука убийцы…
Вителлий задумался, глядя в окно на выжженный солнцем сад. Затем он проговорил голосом, в котором звучала глубокая печаль:
— Я женился на Тертулле не по любви. Я сделал это из любви к ее матери.
Писец Корнелий Понтик понимающе кивнул.
— Я знаю, господин, я знаю.
Те, кто верил, что со смертью Нерона жизнь в Риме нормализуется, были разочарованы. Ситуация становилась все более запутанной и непредсказуемой. Хотя сенат провозгласил Гальбу императором, новый властелин предпочитал пока наблюдать за развитием событий из далекой Испании. Неопределенная позиция, занятая Нимфидием Сабином, внушала Гальбе недоверие, и, чтобы проверить, насколько прочны позиции этого человека, он прислал из Испании распоряжение о смещении Нимфидия с поста командующего преторианской гвардией.
