И тут подошел Митя. Лица на нем не было.
— Антон… Лютня…
— Что с ней? — ужаснулся тот очень натурально.
— Там закрыто.
— Где?
— Гримерка.
— Как же так? Что же делать?
Прибежала Света и ахнула. Втроем подергали дверь. Руки у Скифа тряслись.
— А теперь, друзья, встречайте: легендарная группа из Кызыла, потомственные шаманы, маги высшей категории…
— Надо идти, — сказал Антон.
— Я не могу. Лютня… Как я без нее?
— “Анте люцем”! — проорали динамики..
Зал аплодировал. В коридор повалили музыканты, красные и потные от софитов. Последним спустился Стас.
— Вы чего тут? — накинулся он. — А ну марш на сцену!
— Давай, давай! — Антон настойчиво подталкивал ребят.
Светка натянула маску и нырнула первой под ослепляющий свет. Антон тоже надел свою белую маску — ему сразу стало легче. Митя все не сводил глаз с запертой двери.
— Эй, а ключ? — вдруг крикнул Жалгай сзади. — Ключ верните!
— Идем же, — подталкивал Антон, лишь бы Митя ничего не понял.
Тот все еще колебался, упирался, а у самой сцены вдруг поднял на него глаза, так что в нем все оборвалось.
— Хорошо. Идем, — сказал Скиф после паузы. — Начинаешь ты.
— Что? — изумился Антон. Он даже не сообразил, что Скиф обратился к нему на ты впервые в жизни.
— Ритм Saltarello. Темп — allegro. Света — варган D, я F.
И они вывалились на сцену. Антон, перепуганный и оглушенный, принялся бить в тамбурин истерически, поднося его к самому микрофону, не слыша от этого ничего вокруг, кроме того, как стучит кровь в голове в том же ритме. Сцена была уже прогретая. Он не сразу понял, что варганы уже вступили. Потом, верно, звукач выправил баланс, и все понеслось, закружило, запульсировало в мельтешении световых пятен.
Митя играл как умел — как он один умел играть, и Антон чувствовал, что страх отпускает его. Со Скифом, с тем, что он нес в себе, не было страшно на сцене, под софитами, под оценивающими взглядами толпы, директора и таинственного сама . Два варгана, один низкий, другой высокий, звучали как голоса из других миров. Минорный интервал — ре-фа — бил по нервам, маячил, звал за собой и отталкивал, завораживал, притягивал и снова бил наотмашь, стоило только довериться ему. Антона будто вворачивало по спирали в эту трещину, в этот болезненный звуковой зазор, и он с упоением, с томительным, сладостным отчаянием понимал, что не жалеет о том, что сделал, что оно того стоило, и дальше будь что будет. Страх отпустил его полностью, он посмотрел в зал — но ничего не увидел: уже напустили дыма, и люди маячили темными тенями в призрачном, подсвеченном алым тумане. И Антону показалось, что его сорвало со скалы и несет над темной, предзакатной водой, уносит все дальше и выше, тянет по ветру — и сладко и больно, но главное, уже не страшно, уже ничего не страшно — совсем.
Он не заметил, как истекло их время и перестали ли звучать варганы, но вдруг ударили со всех сторон электронные басы — включился диджей. На танцполе танцевали, к ним на сцену стали лезть, что-то спрашивать, брать автографы, адреса и телефоны… Антон ничего уже не понимал. Путаясь в полах балахона, он слетел со сцены и стащил маску. В коридоре все еще толпились музыканты.
— Молодцом, молодцом! — Жалгай стал хлопать его по плечу.
— Я-то что? — смутился Антон.
— Да ладно тебе. Знаю я, знаю. Ценю. Молодцба!
Антон почувствовал себя красным не от жара: Жалгай будто приравнивал его к себе, принимал на свою сторону. Он обернулся — Митя, к счастью, был далеко. Тогда Антон посмотрел в упор на Жалгая.
— Так вот: я ничего не делал. Понятно? Ничего, — сказал ему в лицо.
— Да понял я все, понял. Дверку-то открой, — рассмеялся тот.
Снова была ночь, когда они вышли из клуба и побрели к вокзалу. Они не торопились, дышали морозным, искрящимся в фонарях воздухом, таким чистым после прокуренного клуба. Светка была довольна, кошкой ластилась к Мите, терлась о его плечо, с благодарностью взглядывала на Антона. В кармане у каждого было по пятьдесят баксов, и даже дорогу им оплатили, и вообще все вышло как нельзя лучше, пусть это и меньше было того, что обещали.
Антон брел как в полусне и думал, что так и не увидит ни города К., ни великой русской реки Е., но досады не находил в себе по этому поводу. Митя на него не смотрел. После концерта он не проронил ни слова, только взял свою лютню и уже не выпускал из рук. Шел теперь, сутулясь под своим драгоценным кофром, а лицо его говорило о том, что он еще не вернулся полностью из дальних своих мистических миров. Антон смотрел на него, потом вглядывался в себя и находил только удовлетворение. Он сделал все, что мог. Он как сумел выкрутился. И чувствовал себя теперь свободным, пусть даже у этой свободы был горчащий привкус.
— Вот видишь, как все хорошо получилось, — мурлыкала Светка. — Ты слышал, что Жалгай этот говорил? Всем понравилось, даже этому саму . Что, Митя, будем отрабатывать новую программу? Шаманскую? — Она смеялась.
— Идея! — подхватил Антон ее тон. — За это, видишь, деньги дают.
И тут же оборвал себя: Скиф обернулся, глянул невидящим, потусторонним взглядом и снова уставился себе под ноги. Пальцы на лямке рюкзака выстукивали ритм в темпе аллегро.
— Ой, мальчики, отметить бы надо! — всплеснула Светка руками и побежала к киоску.
Антон почувствовал себя неловко со Скифом наедине. Светка крутилась возле освещенной витрины, выбирая сок и шоколадку, и даже со спины было видно, какая она счастливая, как будущее маячит теперь перед ней светло и спокойно.
— Я тут подумал, — начал Антон. — Короче, на, возьми. — Он протянул Мите свои пятьдесят долларов. — Возьми. Вам пригодится.
— Не надо, — ответил Скиф.
— Да ладно тебе, возьми. У тебя ребенок. Немного, а все в кассу.
— Это твои, не надо, — отказывался Скиф.
— Да чего ты, в самом деле! Поверь, я знаю, что делаю. Они мне не нужны. Я ведь с вами не за этим… Возьми!
— Не надо. Это твои деньги. Ты их честно заработал. Хороший оказался продюсер.
Ясельные братья
Попов Сергей Викторович родился в 1962 году. По основной профессии — медик. Выпускник Литературного института им. А. М. Горького. Автор десяти лирических сборников и пяти книг прозы. Живет в Воронеже.
* *
*
Ужин дачный на участке у межи.
Светляки, клубника, россказни, ежи.
Тени лиственной стирающейся край.
В города перед компотом поиграй.
Поплывут средь порыжелых низких крыш
Прага, Вена, Филадельфия, Париж
к неисправной водокачке в сосняке,
к запоздавшей электричке за мостом.
Пух по ветру, паутина по щеке,
свет по веткам в угасании косом.
И под дедовское чтение газет
от каникул и ещё один денёк
отступает за веранду, за клозет
и в костёрный превращается дымок.
Мировые точит зубы капитал.
Власть-военщина ослушников щемит.
Тот борзел, тот напряжённость нагнетал,
потому как проститутка не наймит.
Как дымит, как изгаляется сушняк
пеплом высветлить темнеющий июнь.
Усмань, Масловка, Маклок, Коротояк.
Покатай во рту согласные и сплюнь.
Сырость ранняя с подлесковым душком.
Это облако садится на сады.
Смеряй улицы заросшие пешком
от крылечка до протухшей до воды,
до сторожки, да смотри не забывай
дальних весей, мнимых далей имена,
чтобы будущий баян или абай
сбацал песню про такие времена,
где отрывки подростковой болтовни
выдавали карту завтрашнего дня
и отеческие тщетные огни
нас от завтра берегли как от огня.
* *
*
Вот и вишен почти не осталось
В детской миске, где стёрлась эмаль.
