class="p1">Такой она была уже почти месяц!..
— Я знаю, ты будешь сердиться.
— Говори, что случилось?
— Нет, Юбер, не надо. Я не могу. Я одна виновата.
— Что за история?
Она смущенно улыбнулась:
— У меня будет ребенок от тебя… От первой нашей ночи, Юбер. Я знала это, но я… я…
Ей снова стало плохо. Он отнес ее в комнату, уложил на постель, а сам подошел к окну и уставился в темноту. Виктория разделась. Скрипнула кровать. «Достаточно, шевалье, — думал в это время Ландро, — пора кончать! Поиграл в изгнанника, в лесоруба и в любящего мужа, усталым возвращающегося к ужину. А теперь тебе предлагают сыграть роль отца семейства. Черт возьми, это уже слишком!»
— Юбер, не стой перед открытым окном, — услышал он голос Виктории, — простудишься. Подойди ко мне.
— Пойду погашу свет и проверю порядок на лесопилке.
Когда он вернулся, она сказала:
— Любовь моя, почему ты не ложишься? Я ведь не больна, скорее, наоборот…
В эту ночь он любил ее, как, может быть, не любил еще никогда, с какой-то яростной безнадежностью. И Виктория издавала полустон-полуворкование, похожее на крики сов в их брачную ночь. Но когда она уснула, злые демоны овладели сознанием шевалье. «Ты не можешь это победить. Это женское оружие. Больше сахара, меда, больше любви и страсти, и ребенок в придачу, чтобы затянуть веревку потуже. Остается только жениться… Никогда! Тогда не надо было в это ввязываться. Ты должен был уехать. Эта женщина тебя любит… Никогда шевалье дю Ландро не женится на женщине с мельницы!.. А ты уверен, что найдешь лучше в своем кругу? Хорошо, когда в древнюю кровь вливается кровь простой крестьянки, это освежает… Нет, благородная кровь должна оставаться чистой… Ты считаешь себя пэром Франции? Прошли те времена, когда происхождение даровало права… Теперь каждый имеет права, какие сам добыл… Лучше иметь здоровых детей от Виктории, чем уродов от „госпожи де“… Когда аристократы женятся слишком часто на близких родственницах, это ведет к вырождению… Но „госпожа де“ тоже может иметь здоровых детей…»
Рассвет он встретил уже на ногах, но не в рабочей одежде, а в своем гражданском платье.
— Виктория, — сказал он, — нам надо распрощаться. Пора кончать наше приключение.
— Останься еще хотя бы на недельку.
— Нет, чем дольше я здесь проживу, тем больнее будет уходить. Пойми, я не могу жениться на тебе.
— Мне надо только, чтобы ты меня любил.
— Этот ребенок все испортил.
— Но это твой ребенок!
— Знаешь, что говорят у нас в таких случаях? — «Яблоко от яблони не далеко падает».
— Это значит, что ребенок может считаться благородного происхождения, только если его мать из дворян?
— Что-то вроде этого… Но поверь, мне так же тяжело, как и тебе.
— Потому, что ты ненавидишь людей своего круга, их обычаи и их лицемерие — это ведь твои собственные слова?
— Это так и есть. Но все же я принадлежу к тому обществу, с его этикетом, традициями и дурацкими условностями.
— Разве ты не был со мной счастлив?
Он провел рукой по лбу, как будто хотел прогнать какую-то мысль.
— Такого я не испытаю больше никогда, я знаю это.
— Яблоко от яблони не далеко падает, — повторила она едва слышно и не смогла сдержать слезы.
— Ради Бога, не надо слез. Я буду посылать тебе деньги на содержание твоего ребенка. Позволь мне воспользоваться серой лошадью, так будет быстрее. Я отошлю ее обратно из Страсбурга.
— Мой ребенок обойдется без твоих денег, как он обойдется и без отца! Возьми серую и оставь ее себе на память. Ты мужчина, которого я любила, люблю и буду любить всегда! Но не думай, что я хочу тебя удержать. Насильно мил не будешь. Ты не способен на любовь, Юбер.
Когда он был уже в седле, Виктория нашла в себе силы выйти. Она больше не плакала. На ней была снова маска гордой, сильной женщины и непримиримость во взгляде.
— Теперь ты хотя бы доволен? Наконец ты свободен?
Он склонил голову.
— Я совершаю бесчестный поступок и сознаю это.
— Тогда, любовь моя, останься или возьми меня с собой. Я пойду за тобой на край света!
Ответом ей была только дробь копыт по мостовой.
«Ужасные забавы»
Наполеон-Вандея была переименована в Бурбон-Вандею, а затем ей было возвращено старое название Ларош-сюр-Йон. Префект и генеральный секретарь здесь были уже другими, но смена режимов почти не затронула чиновничий аппарат, разве только он еще увеличился, чтобы пристроить кого-то из победителей. И полиция мало в чем претерпела изменения. Новый префект лично составлял конфиденциальные донесения, которые он отправлял министру внутренних дел. Мебель в его кабинете из красного дерева и позолоченной бронзы назойливо напоминала об узурпаторе. Подсвечники, стоявшие по обеим сторонам инкрустированного пальмовыми листьями бювара, были выполнены в виде пушечных стволов. На них только перекрасили металлические абажуры, заменив королевскими лилиями императорских орлов. Портрет императора над камином из белого мрамора был заменен на портрет Людовика XVIII. Но король на нем был изображен сидящим, в то время как император стоял, и поле холста было темнее вокруг фигуры и особенно внизу. В саду работал все тот же Мартурэн, то есть он прогуливался с лопатой на плече с сознанием выполненного долга, написанным на лице. На нем был черный медный пояс, с которого свисали садовые ножницы: ему не было равных в обрезке самшитовых деревьев и тисов. На груди у него была пришпилена к рабочей блузе медаль Лилии, которой он был удостоен за долгую и верную службу. Префект вручил ему ее перед всеми служащими, и при этом садовник произнес следующую незабываемую речь:
— Конечно же, я ее заслужил, мой префект! Я поступил на службу в девяносто втором к тогдашнему правителю департамента. В то время надо было говорить «гражданин», но я никогда не мог себя заставить произнести это…
Раздался смех, и префект поспешил перейти к очередному награжденному, который, в свою очередь, заявил, что эта награда превзошла все его ожидания, и он отдаст все свои силы делу служения монархии и, положив руку на сердце, клянется в верности королю Людовику XVIII и что… Тут его толкнули в бок, так как во время приезда узурпатора в Вандею он почти теми же словами благодарил другого префекта при вручении ему Почетного креста.
Нынешний префект не был похож на маленькую рыжую лисицу. У него был аристократический профиль, величественная осанка и тонкие, длинные, холеные пальцы, которым завидовали даже дамы местного света. Однако и он мог бы признаться, что одно время
