верой и правдой служил Наполеону и даже стал бароном империи. Но поскольку в его фамилии уже была приставка «де», то он не стал отказываться от титула, ведь его можно было приписать более древнему происхождению.
Писал он правильным, красивым почерком, строго по четыре слова на строчке, не то что его предшественник, который писал как курица лапой. Его перо легко скользило по бумаге. Префект всегда имел некоторый запас ослепительно белых перьев, которые стояли в маленькой фарфоровой вазе, расписанной лилиями. Их ему поставлял все тот же верный Мартурэн.
«Ваше превосходительство, — писал префект, — Вы выражаете беспокойство относительно того, что я оставил господина Ажерона де ля Мартиньера на службе в муниципалитете, и удивляетесь, что ему не нашлось замены среди дворян — верных приверженцев короля. Но я должен вам доложить, что не могу никого из них предложить вам для одобрения. Вы обращаете мое внимание, что господин Ажерон де ля Мартиньер не может представить необходимых гарантий, и особенно на его прошлое. Прошу Вас поверить, господин Министр, что я прекрасно осведомлен о политических убеждениях и предыдущей деятельности господина Ажерона. Конечно, его прошлое мало согласуется с чувством преданности монархической идее, которое мы вправе требовать от наших служащих. Но единственный человек, который способен, как по образованию, так и по влиянию на местное население, заменить господина Ажерона на этом посту, не может, как это мне ни прискорбно, быть объектом моего предложения. Речь идет о шевалье дю Ландро.
Было бы неправильно отрицать преданность шевалье дю Ландро монархической идее. Он принадлежит к одному из самых благородных родов департамента. Его мать и сестры погибли от революционного террора. Отец умер, едва вернувшись из эмиграции. Часть состояния шевалье была конфискована республиканским режимом и продана как национальное имущество. И хотя дю Ландро служил узурпатору вплоть до 1814 года, в то время как большинство местных дворян, призванных против их воли в армию, вернулись уже после лейпцигской катастрофы, нельзя оспаривать огромные заслуги шевалье перед троном Его Величества. В восстании 1815 года он даже заслужил прозвище „Ужас синих“. К сожалению, самые превосходные его качества солдата — смелость, дерзость и воинская находчивость — вызывают наибольшее беспокойство в мирное время. Господин дю Ландро не может сидеть без дела. Он мог бы и должен был служить, но по неизвестной мне причине ему было отказано в его прошении, с которым он приезжал в Париж, и следствием чего явился тот печальный инцидент, о котором вы были так добры мне сообщить. С тех пор шевалье избегает любых контактов с властями. Он встречается только с теми, кто, как и он, служил в свое время в Почетной гвардии. Замкам и имениям он предпочитает постоялые дворы и трактиры, где может найти выпивку. Его экстравагантные выходки вызывают возмущение даже у крестьян, относящихся с крайним почтением к нашим дворянам. Я могу привести в доказательство справедливости моих слов несколько полицейских донесений о пьяных драках, в которых участвовал, если не сам их развязывал, господин дю Ландро. Ни в коем случае не желая его очернить, я вынужден довести до вашего сведения, что он постоянно ищет столкновения или с противниками монархии, или с теми, кого он подозревает в недостаточной преданности королевскому трону. Бывшие республиканцы боятся его как огня и не знают, как защититься от его выходок. Хотя он и не трогает имущества, может быть, и награбленное во время революции, но его нападения на владельцев иногда приводят их к разорению. Короче говоря, по своей собственной инициативе и в то время как Его Величество наш король призывает к примирению французов, господин дю Ландро создает атмосферу беспорядка, угрозы и ненависти в кругах, которые, я в этом уверен, хотели бы стать лояльными подданными короля. Мне остается добавить, что известное всем безбожие шевалье, открыто им проявляемое и даже декларируемое, доходит до безобразия. Если бы он не принадлежал к древнейшему роду страны, не был бы офицером короля, я должен был бы применить самые строгие меры.
Из всего вышеизложенного очевидно, Ваше превосходительство, что я не могу, несмотря на все мое желание, предложить высокий пост господину дю Ландро. И наоборот, господин Ажерон де ля Мартиньер, невзирая на его прошлые политические симпатии, принял наш новый порядок решительно и без колебаний. К тому же его нельзя обвинить в какой-то особенной преданности узурпатору. И если он не имеет заслуг перед королевским троном, подобных заслугам шевалье дю Ландро, по крайней мере, он являет собой пример уравновешенности и послушания, необходимых для службы в муниципальной администрации. Он достоин всяческого уважения. Его деятельность не вызывает никаких нареканий, а нравственные качества безупречны. Он поддерживает самые тесные отношения с духовными лицами кантона. В вопросах религии его верность равна его набожности…»
В этот день шевалье чувствовал себя в хорошей форме, хотя накануне провел бурную ночь. Был ли день морозным или светило бледное солнце начала зимы, он обходился без перчаток — он все чаще их забывал, как незначительный предмет — его кипящая кровь грела ему руки. Подковы Тримбаль звонко выбивали дробь по подмерзшей дороге. Она тоже казалась повеселевшей, такой она была всегда, когда у шевалье случалось хорошее настроение. Она трясла головой, позвякивая сбруей и тихонько ржала. Ее хозяин, когда хотел засмеяться, отвечал ей, помимо своей воли, «ржанием». Поля и луга были пустынны и запорошены тонким слоем снега. Над крышами поднимался тонкими струйками дымок. Окружающие холмы были едва видны сквозь аквамариновую морозную дымку, висевшую в воздухе. Вороны небольшими стайками кружили в небе в поисках добычи. В лесу и перелесках, укрывшись в пожелтевшей, но не опавшей листве, птицы прятались от холода и не подавали голоса. Дорога петляла между холмов, то спускаясь в глубокие лощины, то взлетая на вершины. Ландро любил этот путь, здесь было полно дичи. Но в этот раз ни один зверь не перебежал ему дорогу, не повернул свою острую морду на звук шагов Тримбаль, чтобы затем одним прыжком исчезнуть в чаще. Но одиночество ни в малейшей степени не беспокоило шевалье, оно гнетуще давит только на болезненные, боязливые и меланхоличные натуры. Он же не боялся ничего и никого (даже самого себя и своих демонов, которых, впрочем, может быть, и вовсе не было). Он исключил из своей жизни грусть раз и навсегда. «Если бы кто-нибудь пережил то, что выпало на мою долю после возвращения из России, — думал он, — он бы пустил себе пулю в лоб, но выжить можно, только имея стальное сердце в груди. Чтобы
