- Батя, а я?.. Я смогла бы?..
- Ты-то? Ясное дело, смогла бы. Сдуру.
Последнее слово само собой рассеялось, а тут и случай подвернулся, очередная "школьная компания": удержишь с закрытым глазами три спички между пальцев? Так, чтобы по головкам чиркнуть коробком...
Выдержала, даже и вытаращив глаза.
Шрамы до сего дня остались, а вот Батина эта несомненность в моих возможностях поддерживала меня только пока он был жив. Потом поняла, что всегда была как бы у него "за пазухой", и бесстрашие мое, все авантюры и безумства были словно в поле его защиты. Хотя он даже не знал о них. Я будто все умела не только в его, но и в своих экспедициях, в бродяжничествах, вообще в жизни, которая шла по большей части вдалеке от него...
Но, за пазухой...
Батю, к счастью и удивлению, тоже минуло. Когда в 48-ом гнали его за вейсманизм, то сами себя обогнали, выскочили дo сессии ВАСХНИЛ знаменитой, а указаний четких, видно, еще не получили. Он их тогда на партсобрании назвал говнюками и ушел, хлопнув дверью. На том и заблехнулись (как говорил мой сын). И то, - не сборище ведь гебешников заседало, свои же, сотрудники.
А в 51-ом, накануне его защиты докторской в Томский университет пришла анонимка. Писана по тогдашним стандартам: неграмотное вранье с руганью и через слово - "великий Лысенко", которого подзащитный, де, ни разу не помянул (и никогда, действительно, добром не поминал). Мы с сестрой наткнулись на сей документ много позже при разборе Батиных бумаг. Вместе в конверте было еще письмо Ректора ТГУ, в котором он предупреждал Батю, что вот, получили, пересылаем, при защите рассматриваться не будет.
(Светлая ему Память).
Я только знаю, что и Батя многих сумел в своей жизни защитить.
Выдающегося подвига в том, как мы взбунтовались в школе в 56-ом году, пожалуй, не было. Разве что, мы - всего семь громогласных девятиклассниц выдались одни на всю школу (может быть, на все школы города?). Мы и так ничего не боялись. По неразумению ли? Только ли по темпераменту? Эта бьющая наша жизненная подвижность рвалась через края тесного уже "того" времени tempus horrificus*. Пусть нашим "государственным масштабом" была лишь школа. Но скандал случился.Нас выбросили. Потом огляделись и выперли директора - ярого сталиниста, и сгинула с глаз пара военных-в-отставке, приставленных к школе держимордами. Кое-что, все-таки. Но это скорее - пена времени.
Однако и нам стоит зачесть: ведь никто специально не посвящал нас в содержание хрущевского письма, а уловили, правильнее, - захотели уловить, раскопали ленинское завещание, вызнали откуда-то массу историй и судеб репрессированных (и не забывали уже никогда), сопоставлять научились, думать.
И вот, что важно,
(теперь по прошествии лет и событий можно оценить),
важно, хотя и удивительно, как нам удалось не впасть в закономерный, казалось бы, восторг поклонения новому вождю-освободителю?
Что это? Не-пережитость? - мы ведь вольно росли и свободы своей не теряли. Или "возрастной эффект"? - собственное юношеское брожение совпало с общей эйфорией страны, и подсознательно мы догадывались о временности и незрелости совокупного этого явления (но ведь и максимализм наш, возрастной же, мог бы совпасть с государственным марксимализмом?). Или это уже подоспели венгерские события?
....?
Прорезывающийся наш разум был раздражен верховным примитивизмом?
Важно, что высказывая обвинения нашим начальникам, т.е. учителям, директору, той паре военнопристегнутых, мы "давали политическую оценку", верную с дальности сегодняшнего конца 80-х.
Сейчас я думаю, что нам выдалась редкостная милость оказаться удачным поколением, - раньше нас не прихлопнули, а к позднему мы уже окрепнем, вовремя лишенные иллюзий, но не погрязшие в цинизме.
Хотя во многом не состоимся.
Что же с тюрьмой?
В кутузку я однажды влетела. Это можно было бы не отмечать, разве что, как запах казенки, или анекдот времени.
В Москве поздно вечером я свистнула в окошко Кузь-ме, чтобы не звонить, не будить соседей.
- Ваши документы?.. В отделение, до выяснения личности...
Его же дом рядом с метро "Кировская".
И мотоцикл с коляской сразу подвернулся. И повезли. И посадили меня на скамью перед дверью вытрезвителя.
- Эй! - кричит мне оттуда и маячит сквозь зарешеченную амбразуру...
- Наконец-то! Я искал тебя всюду! - замечательный кричит мне иронический узник.
Александр Н., 34 года, русский, судим, 58-10, журналист, холост, не имеет, а за границей есть, без вина виноват, попирал ночами пустынную мостовую, доставлен сюда для перевыполнения плана на 0,85%.
Он очень меня поддержал. Саша.
До утра мы чудили и орали друг другу стихи на все ихнее отделение, где туда-сюда топталось и ржало с полсотни мильтонов.
Разбирался со мной капитан-сам в отдельном кабинете, устанавливал мою личность по моему же паспорту. Я, было, зарвалась:
- Почему меня так долго держали?
- Мы вас дольше ждали!
(чтобы обезвредить как разгульную девку, прорвавшуюся в столицу нашей Родины с корыстной целью...)
- Да ничего подобного я...
- У нас все подобрано!
(с целью завести шмансы с богатыми иностранцами)
- !.. да я... НГУ... инженер-геофизик...
- Сучка ты, а не геофизик!
Тут в кабинет вскочил взмыленный майор и давай чихвостить "моего", что заспали они какой-то крупный поджог:
- Ловите всю ночь за руку всякую шелупонь!
- Не шелупонь, а инженера-геофизика, закончила вот Новосибирский Государственный Университет, - отдекламировал вдруг мой капитан, - свистала на улице после 24-х ноль-ноль...
- йё...ть! Закругляйся, - рявкнул майор.
- Что? Съел, гражданин начальник, - обнаглела я.
У выхода меня ждал "сокамерник" Саша, поднял вверх листок:
"Свободу Сибирскому Гостю!"
Легавые ржали:
- В другой раз не попадайся.
Другой раз оказался серьезнее. Впрочем, и я стала серьезнее, так что даже испугалась.
Вызвали меня на нашу Н-скую "Лубянку".
Я вхожу в это каменное здание...
От него и на улице-то, когда мимо идешь, хочется шарахнуться в сторону... как говорят, - предмет без ауры, или может быть, - черная дыра... Господи пронеси! Даже в памяти, повторно входя в него, словно вступаешь в тот самый страшный сон, в судьбу, где по чужой воле с тобой может произойти все...
Я вхожу с мертвыми губами...
Вестибюль, портрет, лестница, перила, ступени, коридор, двери, повестка на стол, над ним портрет, напротив стул, жесткий, клеенчато-скользкий, - казенный мой путь следования.., не за что уцепиться, удержаться, укрыться.., путь следования на подследственное место...
- Вас вызвали по делу Петра Якира, как свидетеля...
Следователь Бугаков - бугай настоящий, груб, но поначалу как бы просто строг. Под диктовку:
"Я не знакома с Якиром, сыном известного революционера Якира,...
(чего они хотят? я действительно не знакома)
не знаю сына Якира, никогда не знала, ....., не встречалась..., не видела в лицо, не видела издали.., на фотографии не узнаю... и так далее сына Якира",
так "мы" записали в протокол
(правда, я слышала, что их с Красиным уже год назад закатали, Красина-то я прекрасно знала)
и подпись свидетеля.
У меня стыдно трясутся руки. Все что ли?
Тут мягко вкрался второй (ну да, у них так), не назвавшийся, элегантно-улыбчивый:
- Позвольте нам с Тьян-Санной немножечко побеседовать? Не возражаете?
(а мне бы заорать: возражаю! но я якобы не боюсь...)
- Без протокола, по душам, как говорится, всего несколько вопросов, любопытствую. Вот не знаете ли кого?..
И дальше список невнятных фамилий, в котором прямо кричит - .., Г.С.Подъяпольский
(геофизик, диссидент, член комитета А.Д.Сахарова, один их моих старших друзей, часто видимся в Москве, бывала на их "средах", замечала даже слежку, или показалось? перлюстрируют нашу переписку?..)
Беру наугад несколько имен:
- Встречала в научной литературе.
- Может быть, ближе встречались?..
(выследили?)
- Не было случая.
(вроде кокетничаю в тон)
- А вот не припомните ли?:
...., ....., ....., Амальрик, ....., ....., .....,
(этим летом он больной застрял на Н-ской пересылке, меня просили через общих знакомых приютить его жену, но она почему-то не приехала)
- Нет, вы знаете, не припоминается.
- Фамилии все странные какие-то, вот Амальрик, например, мужчина или женщина?
- У меня с фамилиями плохо, я и сама - мужчина? женщина?
(письма читали? подслушивали?, - мы ведь, дураки, и в гостиницах трепались не таясь)
- Вы много ездите, в Москве часты, там у вас подружка, кажется. Полина Георгиевна, очаровательная женщина, правда знакомые у нее довольно странно подобрались, амнистированные...
- Реабилитированные.
- Конечно, конечно, бывают ошибки, вы ведь читали Солженицына?
- Как же, Ивана Денисыча.
- И другой самиздат? Хроники?... Не видели?.. Ну я вам покажу, не попадались?..
- ..... ?
- .....
(я прослеживаю, что все имена подмонтированы вовсе "не зря",- как же я не знакома с Полиной Георгиевной? или с Цезарем Петровичем профессором-психиатром, который меня еще вчера провожал? я у него когда-то пробовала ЛСД)
