Он мог бы сказать акулам — а их было шесть или семь, — что надо сделать. Надо было просто вонзить зубы в резину плота. Одна маленькая дырочка, и весь воздух из него выйдет. «Нет, не буду говорить им об этом, — подумал он, — даже ради шутки». Ему сделалось не по себе. У акул был твердый хвостовой плавник, и они больше уже не переворачивались на спину, прежде чем напасть. Они терлись спинным плавником о днище плота, а плот был сделан из резины, а резина была материалом не очень прочным.
Тайхман уже не мог наблюдать за всеми их движениями — акул стало слишком много. Они появлялись сразу отовсюду. И очевидно, были очень голодны. Как бы ему хотелось, чтобы они столкнулись лбами под плотом и разбили друг другу черепа, но им было наплевать на его желания; всякий раз они появлялись целые и невредимые. Перед тем как броситься на плот, акула поднимала над водой хвост на расстоянии примерно 20 метров, а затем ударяла им по воде, совсем как пловец, отталкивающийся от стенки бассейна, чтобы повернуть назад. После этого акула плыла прямиком на Тайхмана. Всякий раз при этом он втягивал живот. С каждым новым броском акулы становились все злее. Тайхман знал, что у него есть все причины их опасаться, и действительно боялся их, но не так сильно, как требовала ситуация. Он еще не оправился от своего изумления, а когда изумление прошло, у него не осталось времени на страх. Хуже всего оказалось то, что ему не за что было держаться. Он не решался даже схватиться за линь, огибавший плот, опасаясь, что акулы откусят ему руку.
Еще не совсем понимая, что делает, он взял сигнальные флажки и начал махать ими. Он знал, что акулы с ним не играют, и надеялся, что это поможет.
На мгновение Тайхман увидел перископ. Он возвышался на несколько футов над водой, но командир не обращал на Тайхмана никакого внимания. Тайхман видел, что перископ развернут совсем в другую сторону — командир что-то там высматривал. Этот хмырь считает себя Богом, подумал Тайхман и, громко выругавшись, лег на плот. Он сигналил совсем недолго. «Капитан, конечно, не видел моих знаков, но он ведь знает, что я здесь, и должен время от времени кидать на меня взгляд; просигналю ему попозже. Если, конечно, смогу. Если меня до этого не съедят». Он взял оба флажка в правую руку и замахал ими.
Акулы больше не бились в днище. Тайхман увидел, что осталась только мелкая рыбешка. Потом скрылась и она. В 10 метрах от плота показался перископ. «Чего это он так торопится, — подумал Тайхман. — Могли бы пройти и подо мной — все акулам развлечение».
Перископ медленно развернулся и исчез. Через несколько секунд из воды показался нос лодки, затем рубка и вся палуба. На мостике появилась белая фуражка капитана, а за ним голубая — старпома. Тайхман услыхал, как Витгенберг крикнул вниз, в рубку:
— Продуй ее дизелями!
Моторы заработали, но левый слегка дымил, отчего командир тут же взъярился. Субмарина развернулась в сторону Тайхмана. Плот подтянули к борту крюком, и он запрыгнул на палубу. Плот подняли, выпустили из него воздух, сложили и убрали.
— Растяпа, — проворчал Штолленберг, когда Тайхман сообщил ему, что пачка с сигаретами упала за борт и что виноваты в этом акулы. На палубе Тайхман не увидел никаких следов нефти. Но и акул тоже не было видно, и это его огорчило. «Хорошо бы, если бы они появились вновь, ведь, если их не будет, мне никто не поверит».
Два дня спустя подлодка Лютке снова встретилась с «IX-D». Ее командир был, очевидно, капитан-лейтенант по званию, поскольку Лютке разговаривал с ним совсем иначе и даже добавлял «Будьте так добры», когда что-нибудь просил; в устах Лютке это звучало как иностранные слова.
Море больше уже не было спокойным и ровным. Матросы разделись и встали на палубе, готовые принять торпеды. Командир, старший квартирмейстер и один из матросов стояли на мостике; здесь же был и Тиммлер, но в счет не шел — он фотографировал.
Тайхман сообщил старпому, что два дня назад видел здесь акул.
— Черт с ними, — отмахнулся старпом. — Пусть пощекочут кое-кому нервы. Сообщите об этом старику.
Тайхман поднялся на мостик и доложил командиру об акулах.
— А, это все мелюзга, — заявил капитан, но велел подвахтенным матросам встать на палубе с автоматами в руках и стрелять, если этой мелюзге вздумается откусить кому-нибудь ногу. Потом он свесился с мостика и крикнул морякам, что, если покажутся акулы, надо опустить в воду голову и закричать — это отгонит хищниц, а если нет, то артиллеристы их перестреляют.
— Я что-то не понял, кого же это они должны перестрелять? — спросил Штолленберг Тайхмана.
Командир закончил свою фразу вопросом:
— Все готово?
— Да, господин обер-лейтенант, — крикнули моряки.
Они прыгнули в воду и поплыли к «IX-D». Расстояние между лодками составляло примерно 30 метров. На каждом был надет желтый спасательный жилет, но их не стали надувать, чтобы легче было плыть. Все равно назад они вернутся без жилетов.
Моряки с «IX-D» выволокли торпеду на палубу через носовой люк. Матросы Лютке подсунули под нее спасательные жилеты и надули их. Люк закрылся, командир заполнил передние балластные цистерны, и нос лодки погрузился в воду. Торпеда всплыла на спасательных жилетах. Матросы Лютке, разместившись с обеих ее сторон, взялись одной рукой за жилет, а другой принялись грести.
За это время ветер поменял направление. Лодка Лютке располагалась с наветренной стороны — через 15 минут матросы привязали торпеду к ее борту. Потом они несколько минут лежали на палубе, отдыхая. В знак того, что перерыв закончился, Лютке заполнил передние балластные цистерны, и люди оказались в воде. Они тихонько выругались, возмущенные тем, что командир даже не посчитал нужным предупредить их о заполнении цистерн. Когда торпеда оказалась над палубой, цистерны были продуты, палуба всплыла, и торпеда легла на нее. Моряки втащили ее через люк в передний торпедный отсек.
В полдень ветер стал крепчать, а на море поднялись волны. Морякам, доставившим торпеду, дали по чашке бульона и ничего больше; командир заявил, что на полный желудок плыть тяжело, и он был прав.
На транспортировку второй торпеды ушло полтора часа. Теперь у них был полный комплект — двенадцать торпед внизу и две в запасных контейнерах на палубе. Старпом приказал очистить палубу для погружения, Лютке взял курс на Центральную Америку, a «IX-D» отправилась домой.
— Хайль! Удачной охоты и новых побед! — крикнул вдогонку ее командир, а Лютке ответил:
— Спасибо, капитан-лейтенант!
Три недели они бороздили воды Карибского моря от Пуэрто-Рико до Тринидада, но не встретили ничего, достойного их внимания. Все это время море было таким спокойным, что казалось уснувшим, а когда поднималась зыбь, создавалось впечатление, что это колышется расплавленный свинец. Небо было покрыто дымкой, в воздухе не чувствовалось ни дуновения. Группы облаков висели неподвижно, словно аэростаты воздушного заграждения. Солнце было медно-коричневого цвета и немилосердно жгло палубу. Оно светило 14 часов в сутки и большую часть времени стояло вертикально над головой моряков, несших вахту на мостике. Его лучи, казалось, хотели расплавить стальной корпус лодки. Изнуряющая жара лишала людей энергии, убивала мысли и высасывала из них последние соки. Моряки несли вахту без головных уборов; защиты от солнца не было нигде. Но больше всего их донимала жажда. Вокруг расстилалась бесконечная водная гладь, сверкавшая, словно жестяная крыша, а у них почти не было питьевой воды. На моряков наваливалась усталость, руки и ноги с каждым часом становились все тяжелее. Вахтенные с трудом подавляли желание опустить бинокль, закрыть усталые глаза, задремать, заснуть, заснуть на вахте. Но они продолжали вглядываться в даль сквозь бинокли. Время от времени веки моряков закрывались от усталости, но только на несколько секунд. Они протирали глаза, и в полдень, в адскую жару, от которой кружилась голова, наклонялись вперед, чтобы усилить циркуляцию крови в мозгу. Если это не помогало, на них выливали ведро морской воды. Время от времени кто-нибудь из вахтенных терял сознание, и его спускали в центральный пост.
Внутри лодка напоминала турецкую баню. Средняя температура составляла 47 градусов. По каким-то необъяснимым причинам опреснительная установка перестала работать, и воды для питья стало меньше, чем всегда. На трех человек в сутки выдавалась бутылка теплой шипучки. Люди почти ничего не ели. Хлеб был заплесневелым, масло — расплавленным и прогорклым; а когда у кого-нибудь вдруг просыпался аппетит, и кок открывал банки с мясными консервами, они почему-то оказывались заполнены только наполовину и смешаны с песком.
У дизелистов от солярки по всему телу пошли фурункулы; у остальных подводников на коже выступила сыпь; на разъеденных соленой водой и обожженных солнцем лицах кожа лупилась, напоминая сухие картофельные очистки. На шее, прикрытой бородой, от грязи образовались огромные прыщи. Все страдали от тупой пульсирующей головной боли. Кожа на койках была скользкой от пота, вся лодка пропиталась потом и воняла. Из-за жары и миазмов, в которых смешались запах нефти, влажной кожи, пропотевшей одежды, гнилых лимонов и испарений от тел пятидесяти мужчин, было совершенно невозможно уснуть.
