На следующей неделе фондовый рынок охватила паника. Курсы акций сырьевых компаний, в том числе находящихся под надзором правительства, переживали небывалый взлет. Журналисты сообщали о баснословном обогащении тех, кто успел грамотно сыграть на курсовых колебаниях ценных бумаг.
Мне надо было срочно избавляться от своих акций, пока не закончился ажиотаж. Но я ничего не предпринимал. Крахи, банкротства среднего и малого бизнеса посыпались, как из рога изобилия. Рассуждать о неизбежности такого развития событий – одно, а знать, что это происходит, – совсем другое. Я не желал, не мог заставить себя выступить в этом всеохватном грабеже страны на стороне алчных беспринципных акул. Чем дальше развивались события, тем глубже укоренялось презрение к ним и их режиму. За годы своего господства они не смогли выдвинуть ни одной общенациональной идеи, не поставили ни одной объективной цели. Огромная страна, и я в ней, стали заложниками преступных страстей, бездарности и пошлости. Бурный рост коммерческих, а по сути спекулянтских и ростовщических капиталов и состояний, созданных на воровстве и грабежах, обернулся оскалом хищной преступности, не считающейся ни с кем и ни с чем. Чиновный разбой становился не только enfant terrible этого порождённого либерализмом режима, но и его опорой. Либеральные верхи надеялись, что расхищающие собственность кланы чиновников и преступников станут сверхорганизоваными и позволят контролировать население страны, наладить ход скрипучей телеги их экономики и власти.
И только Вика была светлым пятном в происходящем вокруг. Теряя счёт дням, как-то я возвращался после очередной вылазки в продовольственный магазин. Травяной покров у дома за ночь подёрнулся серебристой сединой измороси, воздух был кристально прозрачен и свеж. Под впечатлением о первых вестниках скорой зимы я в прихожей опустил полную сумку на коврик, растёр холодные пальцы, разулся. На кухне слышалась женская возня, напоминающая о тепле и уюте своего гнезда. Когда я прошёл туда, она перекладывала на тарелку полукруг яичницы. Яичница недовольно скворчала, в ней соблазнительно красовались обжаренные дольки помидоров и колбасы. Я сел за стол.
– Звонила Ольга, – сказала Вика, присаживаясь напротив и подвигая мне тарелку. – Нам привет. Хочет заехать.
Я пожал плечами.
– В чём проблема? Я рад её видеть.
Она что-то не договаривала, не решалась спросить.
– А хочешь, поезжай к ней.
Она благодарно улыбнулась.
– Только посмотрю и обратно. Ты, правда, не обидишься?
– Не очень.
– Ты – милый. Не будешь грустить?
– Буду.
– Ну, хочешь, не поеду?
– Поезжай. Я чем-нибудь займусь.
– Мне надо съездить.
– Конечно, поезжай.
– Я вечером вернусь.
– Прекрасно.
– Нам надо начинать ходить в гости, в театры. А то ты задумываешься, а меня это беспокоит.
– С завтрашнего дня и начнём.
– Тебе нравится, что я придумала?
– Это самое великолепное, что я когда-нибудь слышал.
Замечание рассмешило её.
– Ты меня считаешь дурой, да? А мне ужасно хочется болтать глупости. Из моих знакомых никто бы не поверил, как я с тобой разговариваю. Многие считают меня очень даже умной.
– Они к тебе подлизываются.
– Нет. Они не знают, какая я глупая. Ты первый это понял. Ты, правда, не обидишься, если оставлю тебя до вечера?
– Но ты же вернёшься?
– А я могу не вернуться?
– Пожалуй, нет.
– Вот видишь. А ты считал меня ветреной и фригидной стервой.
– Больше не считаю.
– Ещё бы ты считал, когда я тебя замучила.
– Пока ещё нет.
– Вот вернусь и замучаю. Ты ещё не знаешь, на что я способна. Я и сама ещё не знаю, но мне ужасно хочется тебя замучить.
Она вернулась поздно, оживлённая и свежая, с блестящими глазами и с охапкой красных роз. Я слышал, как внизу, под окнами кухни заурчала отъезжающая иномарка.
Я помог ей снять плащ и спросил:
– Это он тебя привёз?
Она и не задумывалась над ответом.
– Да.
Её ответ показался мне, мягко говоря, легкомысленным.
– Ну что ты хмуришься? – сказала она. – Ты же ничего не знаешь, а уже предполагаешь плохое.
– Так просвети. – Я пошёл за ней в гостиную. – Я же идиот.
Она взглядом отобрала одну из ваз моей матери, ту, что стояла в углу на полке, переставила её на журнальный столик.
– Ну вот, – она удовлетворённо склонила голову на бок, опустила в вазу принесённые розы. – Налей, пожалуйста, воды. Нет. Я сама.
– Почему он живёт у вас?
Я остановил её этим вопросом. Она обернулась, улыбнулась мне и обхватила за шею.
– Ты ужасно ревнивый.
– Мы это уже обсуждали.
– Ну да, он живёт у нас. Ну и что? Отец его взял из детдома, когда мне было лет пять. Ты доволен?
Я сильно прижал её к груди.
– Ну вот, – проворковала она. – Видишь, как всё просто?
– Значит, это его плавки и халат подсунула тогда Ольга?
Она потёрлась холодным носом о мой нос.
– О чём ты думаешь?
– Что пса нужно выкармливать из своих рук.
– А ещё о чём?
– Что мы с ним братья по плавкам.
– Кажется, он их выбросил, когда узнал… Не хочу больше об этом. Поцелуй меня.
Я охотно исполнил просьбу, мне тоже не хотелось ни о чём думать.
Потом цветы стали доставлять каждый день, по три розы с длинными лепестками. Утром приходилось вставать, открывать дверь и получать розы от подтянутого и хорошо одетого молодого человека. Меня подмывало врезать ему, но я терпел. Вика не говорила, от кого цветы, и не скрывала радости, получая эти знаки внимания от отца.
Мы стали выбираться в свет, то есть мне надо было сопровождать её – на выставках, в магазинах, в часто раздражающих убогой пошлостью театрах. Однажды она оставила меня в баре большого универмага, а сама отправилась порхать по залам, затерялась среди пёстрого заморского барахла, словно колибри в тропическом лесу. Я догрызал печенье, остатки кофе на дне чашки успели превратиться в холодную бурду. Наконец появилась она с коробкой, обвязанной розовой лентой. Я не трогался с места. Она присела рядом, положила коробку на свободный стул.
– Тебе взять что-нибудь? – предложил я.
– Я не хочу.
Я кивнул на коробку.
– Что там?
– Платье, – охотно ответила она с таким выражением, как будто по этому поводу ожидала от меня поросячьего восторга.
– Наверное, кучу денег отвалила.
– Оно такое свободное. Мне весной понадобится.
– Ты же вчера покупала свободный костюм. Мода, что ли?
– Да, – произнесла она странным голосом и тихо засмеялась – над моей глупостью, разумеется.
Я посмотрел на неё внимательней и отметил вдруг, что она за последние дни похорошела, стала раскованной в движениях и эмоциях, такой, какой не была прежде.
– Так, – пробормотал я. – Вот почему папочка стал присылать эти чёртовы цветы.
– Ну вот, ты опять недоволен, – Она наклонилась ко мне. – Я этого и боялась.
– Послушай, зачем я тебе нужен? У тебя есть папочка, которому ты доверяешь больше, чем мне, будет ребёнок. И твой дорогой родитель уже наверняка строит планы: какую гувернантку ему нанять, куда отправить учиться? На кой чёрт вам я? Мавр сделал своё дело, мавр может удалиться.
– Не повышай на меня голос. Почему я должна выслушивать твои грубости?
У неё в глазах заблестели слёзы. Я не мог этого видеть, отвёл взгляд в кофейную гущу.
– Прости.
– Ты привык жить один, как индюк. А я так не могу. Почему я должна забывать отца, отказываться от цветов, которые он посылает? Почему? Потому что он тебе не нравится, только поэтому?
– Я же сказал, прости, – буркнул я. – Я просто не в силах видеть эту сытую мафиозную морду, которая появляется каждое утро с цветами для тебя. У меня кулаки чешутся, я за себя не ручаюсь. А если родится мальчик, и его сделают таким же?
Она провела изящным средним пальцем под левым глазом. Моё последнее замечание, казалось, позабавило её, губы раздвинулись в слабой улыбке.
– Рождаются дети, а не мальчишки.
– Ладно, – согласился я. – Тебе видней.
Мы больше не разговаривали на эту тему. Однако через пару дней я был приятно удивлён, когда открыл дверь и увидел не того мордатого типа, а стройную девушку в блестящем стального цвета плаще, с короткой стрижкой чёрных волос вокруг красивого, но холодного лица. Она молча передала розы и спокойно, минуя кабину лифта, отправилась к лестнице.
Дни проходили за днями, и в их хороводе я привыкал к мысли о ребёнке. Он перестал быть странным и непонятным существом. Потом как-то само собой превратился в единственную реальность на фоне эфемерных страстей, чувств и увлечений, событий и потрясений. Меня начинало беспокоить, что мафиози отстранят меня от его воспитания, если не приму их проклятую веру или не предприму попытку заставить с собой считаться.
