нас в Егорьевке, да в Ондатрове шпынь какая-то оборзела – купца с откупщиком порубили, добро казенное пограбили. Надобе окаемников тех сыскать, да на посадских площадях напоказно подвесить за ребра. А дондеж отсечь им языки, носы да уды.
– Учиним, Осип Тимофеевич. – Кивнул Артемьев.
Карамацкий повел подполковника обратно к двери.
– На помощников и брашно не скупись. Воевода чаю ждет, еже мы оступимся, разумеет, будто все забывать стали кто мы тут. Надобе напомнить. Возведи прежний устрой в тех посадах, еже бо все в разряде сызнова моргнуть пужалися. Повод сей так и толкуй. Уразумел?
Артемьев понимающе кивнул, прикрыв на секунду глаза – дескать уловил и второй смысл.
– Во-ся ладушки, – сказал обрадованно Карамацкий, – ступай.
Как только Артемьев ушел, полковник снова схватился за лук, возобновляя издевательства над отроком с дурианом.
– Не трепыхай, говорю! – произнес он, натягивая тетиву и прищуривая глаз, – сице и стой… Карамацкий ни егда… не мажет…
Тут сидевший за столом племянник внезапно подал голос:
– Дядюшка, а не напрасно ли ты думаешь на Скороходова?
Рука Карамацкого дрогнула в самый ответственный момент. Стрела вонзилась отроку под ключицу, он заорал, обливая все кругом кровью, по полу заскакал дуриан.
Карамацкий топал ногами, крича на племянника:
– Сказывал! Сказывал тебе, мухоблуд, ни егда не верещать мне под руку!
У Ардоньева со страху и криков дяди глаза на лоб полезли.
Прибежали слуги.
– Вон! – заорал на них Карамацкий и пнул под зад раненого отрока. – И ты тоже!
Когда они остались вдвоем, полковник подошел к перепуганному племяннику.
– Еже ты там вякал про Ваньку Скороходова?
– Я к тому, дяденька, что Скороходов ежели б и захотел, обаче тесть-то его Бутаков чай не дурак и подсказал бы зятю еже своего казака на такое дело засылать не больно умно. – Сказал Ардоньев, отодвигаясь на всякий случай по лавке дальше за стол. – Для блядских дел сыскали бы разбойников заезжих.
Однако Карамацкий вопреки ожиданию не взорвался, а напротив – стал задумчивым.
– Бутаков не дурак негли, обаче военного дела не ведает и зятька своего Скороходова с утра до ночи не наблюдает. Обаче прав ты, многое смущает меня, – проговорил он, погладив бороду, – главное: воздерзивший затеять с нами сию забаву не большо далече, уж больно хорошо изведан он о деяниях наших. Зде кружати все это воронье да крысы. Зде.
Карамацкий постучал пальцем по столу.
– Насколько же близко, дядя?
– Ин ближе некуда. Настолько, еже никому доверять нельзя. – Полковник огляделся кругом своим страшным прищуром, будто враги таились прямо тут, в коморе. – Ин вот и раскидываю я, Степка, кому сие с руки. Взять того же Артемьева. Разуменьем и опытом не обделен, но слаб духом. Кишка тонка решиться ему на такое. Ермилов и умом и духом наделен, но предан, для меня он яко брат единокровный. Хотя… Ох, не ведаю. Скороходов же есаул молодой и лихой, мог бы сманиться, обаче умом не блещет. Не скропает такое. Через Бутакова аще ли? Зело мудрено под носом воеводы козни плести. Есть и есаул Копыто – тот обманет. И ума хватит и людей и духу. Обаче он в Маковске ин на два острога такое не провернешь.
– Да-а, – протянул Степан, – выходит коегаждый может и не может, голову поломаешь, дядя. Ин боле никому не с руки?
– Мочно и с другой стороны – на воеводу належают. Обаче сие убо деяние станется куда серьезнее.
– А ежели сам, дядя?
– Воевода?
Степан кивнул. Карамацкий хищно улыбнулся, что означало крайнюю степень ярости.
– Ин я дознаюсь! Доберусь до той змеюки, кто бы он ни был! Во-то она у мя сегда пожалеет!
***
Настоятель Богородице-Алексеевского монастыря архимандрит Варлаам был не в духе. Сказывали ему, что воевода прибудет поклониться Казанской иконе Божией Матери и за последующим благословением пред вечерней, а прибыл ажно на три часа раньше, когда Варлаам сытно отобедав полюбившимся ему в пост новым маньчжурским блюдом на русский манер – пельменями из тончайшего теста с начинкой из осетровой икры, только прикорнул в своей скромной шестиоконной келье в мансардном этаже притчева дома.
Едва Варлаам погрузился в приятный сон, как перед ним возник упитанный келарь Автандил и принялся трясти его, заунывно повторяя:
– Батюшка Варлаам, батюшка Варлаам, батюшка Варлаам, ба…
Варлаам уже поняв что к чему заревел, отвернулся к стене, швырнув в келаря бархатной подушкой и снова стал погружаться в дрему, но не тут-то было.
Автандил ухватил его теперь за ногу и принялся снова трясти, повторяя свое заунывное про батюшку.
Смирившись с реальностью, Варлаам сел, перекрестился. В келье было жарко натоплено. Потребовав у келаря кувшин холодного квасу, настоятель босиком пошлепал по чисто намытому монастырскими холопами полу в ризницу.
Чувствовал он себя отвратительно – мало того, что не выспался, так еще пробудили его в таком прескверном состоянии, когда все кругом противно, да к тому же донимают проклятые изжога и отрыжка. Он знал, что воеводу заставлять ждать не стоило, но в одиночку все никак не мог справиться с облачением. Обычно ему помогали с этим четыре помощника-алтарника, келарь пошел искать их, да никого не нашел – во внеслужебный час это было непросто. Алтарники могли убежать к девкам.
– Зови хоть Кузьку, – пробасил хриплым спросонья голосом Варлаам, – тот присно в трапезной под лавкой дрыхнет.
Варлаам справился кое-как с подрясником, подвязал вервия, но натянуть мантию и епитрахиль в одиночку ему было уже не под силу.
Настоятель накинул было мантию и стал шарить в ней своей большой головой, словно кот запутавшийся в тряпке.
В это время отворилась с протяжным скрипом дверь.
– Кузька! Ты?! А ну помоги мне, прохвост!
Позади скрипели половицы.
– Живей, черт!
Тут вдруг каким-то чудом, нашелся отворот и голова настоятеля вынырнула из криво надетой мантии.
Варлаам закрутил было головой, но тотчас вздрогнул, рука непроизвольно дернулась осенить себя знамением, но вряд ли бы это ему удалось – шеи настоятеля коснулся кончик лезвия сабли, а державший ее демон со страшно дергающимся лицом приложил палец к губам:
– Ш-ш-ш….
***
Иван Иванович Дурново до конца не ведал на что рассчитывал. Хотелось ему испросить хотя бы у кого совета. Но у кого испросишь, если ты сам – воевода? Может быть, он не самый сильный воевода, но уж точно не самый глупый. По крайней
