тоску. Удивительная четырехвалентная молекула Роя была уникальна. Она имела четыре вечные истинные связи, и все остальное уже не могло соединиться с ней никогда. Переизбыток неспаренных электронов превращал эту молекулу в свободный радикал со всеми вытекающими последствиями. Парамагнитная способность Роя с возможностью существовать часто и крайне нестабильно и, то и дело, усиливающая реакционную способность, тем не менее, позволяла ему прочно удерживать около себя эти четыре валентные связи. Муза была его сутью, свобода — отражением, Стив — противовесом, а Энди… Энди был всем остальным. При этом все четверо терпели всплески Маккены, считая подобное положение вещей нормальным положением этих самых вещей. Результат был предсказуем, словно был заложен заранее, и Рой неизменно получал именно то, чего и хотел. Хотел он иногда то, чего сам не знал, но по достижении понимал, что именно оно ему и было нужно. Энди часто думал над этим и всякий раз приходил к выводу, что мир, видимо, предпочитает не пытаться ему противостоять. Энди может злиться, сколько угодно. Может обижаться до последней клетки. Рой после… Никто не знает, что он сделает, но в итоге все равно получит все самое лакомое. Стив как-то сказал, что у него нет против Маккены противоядия. У парня его тоже нет. Формула яда обаяния Роя до сих пор неизвестна науке с тенденцией провала всех попыток с ее стороны. Он недосягаем, и лучше признать это сразу. Иными словами, лучшее для Энди запихнуть поглубже свою обиду и желательно приклеить ее там, чтобы, не приведи господи, она не выстрелила оттуда в самый неподходящий момент. Рой предпочтительнее всех иных доводов, что и возвращает парня к истоку. Он любит его, а все остальное не имеет значения.
Энди посматривал на часы. Тот самый Ролекс за десять тысяч. Цена смешная в сравнении с их реальной ценностью для парня. Время жмет. Сорок две минуты. Катастрофически много, ведь второе отделение рассчитано на час двадцать. Нужен дозаправщик. За эти сорок две минуты Энди израсходовал весь оставшийся запас настроения. Баки пусты, и в них сочится всевозможный жидкий мусор.
Парень взглянул на Сноу. Тот опять что-то объяснял. Нет, определенно толпа жаждет его мяса. А еще утверждают, что каннибализм — явление из ряда вон выходящее. Оно-то выходящее, только каннибалов от этого не меньше. А Джим держится. Умница.
— На самом деле, — Сноу улыбнулся. Улыбаться он умел, и Энди отметил это уже на третьей минуте знакомства, — я люблю этого парня Рея Макгрегори. У меня, видимо, настоящий стокгольмский синдром в отношении него. Именно он делал со мной все, что хотел, и никак не наоборот. Это тяжело носить в себе еще одного человека, но он не потрудился спросить разрешения, когда подселялся. В конце концов, наступали такие моменты, когда я уже не мог с достоверностью сказать, чьи мысли в данный момент в моей голове. Мне нравилось визуально лепить этого парня. «Это такой кайф, когда сцена отснята. Я каждый день могу быть абсолютным антигероем. Согласитесь, не каждый способен своим поведением заявить: „Я тут только ради того, чтобы устраивать проблемы“. Понимаете, о чем я? Это завораживает, заражает, затаскивает в лабиринт, и ты уже не можешь быть уверен, что минотавр внутреннего Рея не сожрет тебя.
— Я слышал, что выход из роли для многих актеров весьма труден. Тяжело ли вам выйти из образа?
— "И в то же время это странно, знаете. Необходимость отделять себя от того, что ты делаешь, когда ты становишься другим человеком, начинаешь говорить о себе, как о ком-то другом. Это сбивает тебя с толку. Это игра разума, с этим нужно быть осторожным“. Ну, вы понимаете?
— Как мне кажется, — восторженно заявил ведущий, — у меня назрел весьма интересный вопрос. Мы говорим о вхождении в роль и выходе из нее. Что для вас оказалось труднее?
— Знаете, это как в альпинизме. Нужно столько раз упасть, чтобы достичь вершины. Мне пришлось не один раз ронять себя, чтобы после подняться, и когда я, наконец, добрался туда, куда лез, когда подумал, что понял суть этой горы, наверху ждало разочарование. Камень с надписью „Передохни“, а за ним, скрытый облаками, еще один склон, и сколько их там еще неизвестно. И вот ты сидишь с рюкзаком изведанного и не представляешь, что делать. Там внизу другая жизнь, и вряд ли твой багаж нужен тебе, но и наверху неопределенность, которая неизвестно куда приведет. Тебе хочется вернуться, но… тебе так же хочется лезть дальше. Каждый персонаж, которого ты играешь, все равно остается в тебе. Ты никогда не согласишься убить его внутри, потому что иначе придется носить в себе целое кладбище. Я не думаю, что из роли, а я имею ввиду именно те роли, которые актер прожил вместе со своим героем, можно выйти таким же, каким ты в нее входишь. Теперь то, что ты делал, становится твоим собственным. Понимаете, о чем я?
— То есть, ваше понимание жизни и понимание Рея сблизились?
— „Мое понимание? У меня нет понимания, у меня есть мнение“, и мне частенько хочется сказать так же: "мне как-то по барабану“.
— Вы создаете впечатление тихого застенчивого человека…
— „Я оставался таким же робким, — Сноу засмеялся, - и тихим. Иначе я бы перестрелял их. Понимаете? Нет? Никакой связи тут нет, это был не я, а мой персонаж“.
— Джим, вам не кажется, что вы противоречите себе?
— А разве Рей Макгрегори делал что-то другое?
— Насколько я знаю, вы занялись актерским ремеслом достаточно поздно. Интересно узнать, когда наступил тот момент, в который вы это осознали?
— «Я начал обучение в 26 лет. До того я никогда не думал даже пробовать себя, как актёра. Я баловался какими-то странными „исполнениями“, которые снимал для курсов кино в художественном институте Сан-Франциско, но это были сырые и примитивные работы. После того, как я начал исследовать, что такое быть актёром на самом деле, я проучился три года, пока не набрался смелости пойти на пробы. Чистый кошмар. Пережить бы снова такой момент. Карьера актёра? Чаще всего мне кажется, что я участвую в затяжном экзистенциальном эксперименте». „Обнажаться — физически или эмоционально — перед другими актёрами и съёмочной группой часто бывает неловко. Но это крайне важно, если ты хочешь рассказать правду“.
— Интересный вопрос из зала. Если бы вы сами были Реем, вы бы сделали предложение Конти, хотя это совсем не в его стиле?
Джим задумался. Энди тоже. Если Рой сделает ему предложение, это будет говорить только об одном — мир настиг апокалипсис. Это будет означать, что планета кувыркнулась в пространстве, в результате чего съехали и поменялись местами магнитные полюса. Это будет сродни падению огромного метеорита, который снесет не только голову статуе свободы господина Маккены, но и ее саму вместе с постаментом. Парень вдруг очень явственно осознал, что хочет этого. Нет, не всего. Статуя Маккены не должна пострадать. Это святое. Энди безумно захотелось посмотреть на лицо Роя в этот момент. Он не мог представить себе выражения его лица, как, в прочем, собственно и самого момента. Рой скорее съест собственный язык, чем произнесет нечто подобное вслух. Да, он и не сможет, даже если очень захочет. У него совершенно не развиты мышцы, способные выдержать такой звукоряд. Парень улыбнулся. Кто угодно, но только не Рой.
— Мне надо подумать, — не совсем уверенно ответил Джим. — Скорее всего, я смог бы дать точный ответ лет что-нибудь через четырнадцать. Сам оригинал еще не определился. Чего же вы хотите от клона? ..
— А что вы думаете, Коллин? — не унимался ведущий.
— Я могу сказать только одно: Не могу представить, какое выражение должно быть на лице Рея в этот момент.
Сам оригинал еще не определился. Энди так и не представил, что должно быть на лице Роя в этот момент, да и момент в его понимании — не что иное, как самый наиабсурднейший абсурд. А нужно ли ему, чтобы оригинал определялся? Нужно ли искать большего счастья, чем абсолютное? Рой и так отдал парню все, что мог, и требовать от него еще большего — это варварски. Мог ли Рой, был ли способен любить сильнее? Энди не хотел знать ответ. Что еще можно добавить к ночи, когда ты спишь, подложив под голову руку любимого человека и накрывшись объятьем второй руки? Какие еще слова можно добавить к песне, которая ровными ударами сердца рвется через его грудную клетку
