по склону, пока не распластался на дне ущелья. Сил больше не было, и Энди лишь соскреб самые последние остатки, чтобы взглянуть вверх. На краю скалы темнел силуэт совы. Вот он победитель. Не спешит. Продлевает муки жертвы. Истекает слюной в жажде теплой крови. Не пойдет. Тебе не получить живого сердца! Оно мое, и мне решать, когда его остановить! Парень видел, как сова медленно расправляет крылья, отталкивается мощными лапами, чтобы лететь вниз. Вот и все. Он сделал все, что мог. Он не испугался. Не сдался, исчерпав до последней капли свою жизнь. Теперь остается только надорвать жилы в последнем рывке, и Энди поднялся навстречу судьбе. Это достойная плата за то, что он осмелился любить. Но, черт возьми! Оно стоило того!
Двести метров остатков его жизни… Парень видел, как, приближаясь, смерть пожирает их. Она растет на глазах, словно эти метры раздувают ее. Шестьдесят… Пятьдесят… Мальчишка уже слышит, как стонет под ее крыльями разорванный ветер. Еще немного, и он просто опустит веки, чтобы не видеть. Он готов. Теперь бери. Я твой. Я иду. И Энди почти опустил, когда сквозь пелену из пыли и пота, забившую глаза, увидел, как из-за его спины навстречу ей взмывает другая птица. Волна из-под крыльев отбрасывает его назад, и он лишь успевает разглядеть, как вытягиваются ее ноги, и хвост рулем ловит ветер. Доли мгновения… может быть, каждый раскат грома — это чья-то битва и ливень смывает брызги крови и перьев? .. Наверное, так раскалывается мятежная жизнь?
— Не-е-е-ет! — Энди не узнает собственный голос. — Не-е-е-ет, Джек!
Его крик взрывает невидимые чаны, и они опрокидываются мгновенной темнотой. Скрежет и грохот почти оглушает. Наверное, сверху, накрывая одним другой, падают титановые купола, и все стихает до звона тишины. Нет ничего. Ни жизни, ни смерти. Ни добра, ни зла. Ни памяти, ни беспамятства. Ничего. Только тишина и темнота. Энди не знает, что он есть, потому что нет знания. Нет ощущений и желаний. Нет ни тепла, ни холода, ни пространства, ни времени. Нет даже вакуума…
И вдруг… Едва уловимый звук, словно упала капля. Нет, не капля. Бусина. Бусинка. Ударилась, отскочила и… опять ударилась, словно скатывается по ступеням. Слишком маленькая по слишком высоким ступеням. Энди с трудом повернул голову и попытался открыть глаза. Молочно-желтый свет, нашинкованный ресницами на полоски. Яркий. Режет глаза. Геометрические линии ступеней искажаются и растекаются. Дрожат, словно испаряются над кипящими плоскостями. Откуда-то сверху падает жемчужная бусина. Медленно. Очень медленно. Ударяется, разбрызгивая микроны звона. Энди успевает разглядеть, как по округлому боку испуганно вспархивает тень. Бусина отскакивает, пролетает изящную параболу, ударяясь о нижнюю ступень. Потом еще одна. И еще. Перламутровый дождь, словно кто-то разорвал случайно нить жемчужных бус. Парень хочет улыбнуться, но сил не хватает, и улыбка подрагивает внутри крылышками неродившейся бабочки. Энди закрывает глаза, продолжая прислушиваться к шелесту жемчужного дождя. Хорошо. Еще никогда ему не было так хорошо. Он легкий-легкий. Словно бестелесный…
Стив нервничал с самого утра. Причины не было, но это мало его утешало. Рой уже четыре дня находился в командировке по, как он говорил, „супер охрененному контракту“. Съемки проходили в четырехстах километрах в прерии на исторических развалинах какого-то английского форта. Что-то там с мотоциклами и в ковбойском стиле. Шон точно не помнил. Он начал звонить Маккене с самого утра и сделал уже, наверное, около пятнадцати подходов. Его мучили невнятные предчувствия, но Рой только отшучивался. „Да, мама… Нет, мама… Не волнуйся, мама… Уроки сделал. Ноги не промочил. Не пьян. Не курил. Нет, не гоню… На светофоре не трахался. Да, один. Буду через час. Ставь чайник“.
Рой чувствовал усталость, но все же старался ехать быстро. Ему хотелось домой. Очень. Как никогда еще. Мучило непонятное волнение, превращаясь уже в нудную физическую боль. Еще пять километров, и окраина города засветится в темноте манящим спасительным островом. Вечерело, и машин на трассе немного. Маккена думал об Энди. Все эти мотоциклы, индейско-ковбойские наряды вызвали в нем ноющую тоску, и он развлекался тем, что проклинал себя вдоль, поперек и несколько раз по косой, а после все то же самое, только в обратном порядке. Воспоминания оборачивались по кругу и возвращались, словно стояли фигурками на играющей виниловой пластинке. Он почти потерял контроль над дорогой и перепугался, когда его на большой скорости обогнал бензовоз. Очень кстати, потому что Маккена проскочил уже две заправки. Ночевать на обочине не хотелось, а дотянуть до города точно не получится. Небосвод на горизонте исходится запекшейся кровью, значит, завтра будет ветер. Бензовоз уже растворился в темноте, обозначая свое наличие лишь мигающими рыжими маяками. Рой прибавил скорости. Езда уже утомляет. К тому же, дорога впереди освещена, и ехать будет проще. Почему бы не догнать его? Опять же, развлечение. Видимо, дальнобойщик тоже спешит, потому что виляет из ряда в ряд, и Маккена еще прибавил скорости. Еще немного, и он сможет разглядеть цифры на заднем номерном знаке. Машина въехала на освещенный участок, и Рой почувствовал прилив сил. Справа люминисцентом светится знак. До заправки пятьсот метров. Отличная новость. Маккена лишь на мгновение взглянул на знак, а когда повернулся… Откуда взялся на дороге старик? Рой инстинктивно рванул руль вправо. Он видел старика лишь четверть мига, но после мог описать до мельчайших подробностей. Индеец, длинные седые волосы, перехваченные выцветшей синей повязкой, изборожденное морщинами лицо, некогда бывшая замшевой жилетка и рубашка, давно позабывшая о радости цвета. Рою на мгновение показалось, что удар был такой силы…, а после хруст металла и сучьев, скрежет камней и собственных зубов, треск стекла и искореженной пластмассы и… тишина, звенящая на высшей точке камертона. Мгновения и почти сразу звук взрыва. Рой успел подумать, что взорвался бензобак его машины. Его сознание откинулось в никуда. Нет ничего. Ни жизни, ни смерти. Ни добра, ни зла. Ни памяти, ни беспамятства. Ничего. Только тишина и темнота. Рой не знает, что он есть, потому что нет знания. Нет ощущений и желаний. Нет ни тепла, ни холода, ни пространства, ни времени. Нет даже вакуума…
И вдруг… Едва уловимый звук, словно упала капля. Нет, не капля. Бусина. Бусинка. Ударилась, отскочила и… Перламутровый дождь, словно кто-то разорвал случайно нить жемчужных бус… Но это после, а сейчас тишина и одинокий пронзительный птичий крик. Сокол.
Рою казалось, что он исчез и сейчас рождается заново. Его вытягивают откуда-то, и он появляется на свет испуганный, беспомощный и уставший. Плацента еще не отошла, и Маккена чувствует в животе всплески. Сердце бешено носится. У него паника. Наверное, это единственный орган в организме, потому что Рой одновременно ощущает его удары и под коленями, и в голове. Вокруг чужие лица, незнакомые люди, его что-то спрашивают, а он… у него только одна мысль — повернуться, чтобы взглянуть на машину. Должно быть, его выкинуло ударной волной, потому что неестественно странно, что он жив. И он обернулся. Искореженный набор мятого металла и запах гари, но откуда-то издалека. Небо заволакивает густой черной гарью, и Рой начинает понимать, что это две совершенно разные плоскости. Два разных измерения. Два разных узла времени. Где-то около сердца надрывается телефон, но у него нет сил протянуть руку. Сознание все еще плавает масляными пятнами, и он не сразу осознает, что кто-то держит телефон возле его уха, а оттуда рвется голос Стива.
— Рой?! Что случилось?! Где ты?!
— Не знаю, — едва шевеля губами, отвечает Маккена. — Я сбил человека.
Кто-то забирает телефон и объясняет Шону, что произошло. Нет, Рой никого не сбивал. Он просто родился в рубашке, потому что впереди в трехстах метрах страшная авария. Горит бензовоз, и все вокруг объято пламенем, а Рой упал в кювет, и секунды спасли ему жизнь.
— Я сбил старика, — настаивает Маккена.
— Какого старика? — его не понимают.
— Он был на дороге. Я слышал звук удара. Должно быть, его отбросило в сторону.
— Нет никакого старика. И пятен крови на машине нет. Может быть, вам показалось, или вы уснули за рулем?
— Я не спал. Я его увидел, когда сделать что-то уже было невозможно. Я старался избежать удара, но не успел.
— Мы ехали сразу за вами и не видели никакого старика. Вы никого не сбивали,
