Где-то негромко звучало простое фортепиано. Его не слушали. Повсюду велись жаркие беседы... правда, в основном не на литературные темы. Справа от Ильгет коренастый мужчина рассказывал о способах ловли тунца на приманку, несколько коллег жадно внимали ему. Слева за столиком сидела компания, где царила яркая зеленоглазая женщина с очень красивыми обнаженными белыми плечами. Время от времени женщина изрекала что-нибудь, и вся компания оживлялась, то хохоча, то начиная обсуждать очередное высказывание.
Ильгет покосилась на своих двух соседок, обе были чем-то похожи, в черных вечерних платьях, с короткими прическами. Обсуждали какого-то Радуя и его личные качества. Ильгет не стала вслушиваться. Вдруг от столика донеслось.
– А эта первая премия... как обухом по голове... никому не известная, как бишь ее...
– Ильгет Кейнс, – подсказал кто-то услужливый.
– Да, кажется, – продолжала красавица, – я даже не знаю, кто она? Первый раз эту фамилию слышу. И вы знаете... давайте откровенно... я этот роман просмотрела – надо знать все же. Очень простая вещь. Стиль настолько прост, что его не видно. Сюжет примитивен. Словом, этакая лубочная феерия, еще и христианством приправленная, безвкусица полная...
Ильгет прикусила губу. И чего тебе так обидно? – удивилась она самой себе. Дама же, между прочим, абсолютно права. Я и сама-то удивляюсь, как такая ерунда вдруг завоевала первое место...
Неважно. Главное, получить свою премию. За Анзору им обоим заплатили всего по 15 тысяч. За весь этот кошмар, за раны Арниса, ужас, смерть, грохот, постоянный риск, за того лервенца, убитого в лесном схроне...
А тут – сразу столько денег!
– Ну, господа, – говорил кто-то у столика, – мы же понимаем, как все это делается! Мы все уже давно это знаем...
А как все это делается? – молчаливо удивилась Ильгет. Может, он думает, что я по какому-то блату заняла это место?
Да ведь я здесь совершенно никого не знаю. И меня – никто. Какой может быть блат?
Да неважно все это, подумала Ильгет. Она помолилась про себя, нервное напряжение уменьшилось. Неважно. И похвалы эти несущественны – я что, ради них писала? Пусть говорят, что хотят. И уж конечно, неважна эта ругань. Может, завидуют люди... Хотя и неприятно, конечно, что такое отношение недоброжелательное.
Лучше бы я осталась сегодня с Арнисом, подумала она. Вдруг вспомнилась больничная палата, такая уютная. Полутьма. Лицо Арниса на белой подушке. Ласковый, внимательный взгляд. Сидели бы сейчас и разговаривали. Можно чаек было бы заказать.
Ильгет смотрела на лица вокруг... И вдруг одно показалось ей знакомым. Да нет, не знала она этого парня. Просто – что-то родное промелькнуло. Парень молодой еще, лет двадцати пяти, и даже непонятно что – взгляд? Уверенные, точные движения? Какая-то будто чужеродность среди всей здешней толпы? Что-то выдавало в нем эстарга. Ильгет отметила это лицо, смуглое, кареглазое, с вихрами темных волос надо лбом.
Торжество все не начиналось. А чего я сижу? – подумала Ильгет. Ведь не ужинала сегодня. Почему бы не поесть? Она подошла к свободному столику, взяла лист меню, сделала заказ. По крайней мере, если не удастся пообщаться с людьми, так хоть пожрать по-человечески. Она заказала себе и вина – для храбрости.
Вскоре официантка (здесь были люди-официанты, неслыханный шик) принесла поднос с ужином и бутылочкой красного цергинского ву. Ильгет принялась рассеянно поглощать креветки с салатом. Тем временем высокая тощая дама, завернутая в алое полотнище, вещала с эстрады томным протяжным грудным голосом.
– Дорогие друзья, я так рада видеть вас всех снова... Вы знаете, мы подготовили для вас небольшой сюрприз. Сегодня мы в первую очередь будем чествовать нашего дорогого Сокалия Дорна. На этой неделе исполняется пятьдесят лет его творческой деятельности. Поприветствуем же нашего юбиляра!
Зал дружно зааплодировал, это поразило Ильгет – на Квирине вообще не приняты аплодисменты. Нигде и никогда. Видимо, здесь, в литклубе, свои правила. На сцену вышел невысокий пожилой импозантный мужчина. Поклонился. Это, видимо, и был Сокалий Дорн. Дама начала пересказывать его биографию.
Еще раз удивило Ильгет, что никак не была упомянута профессиональная деятельность юбиляра. Такое ощущение, что он всю жизнь провел в литклубе. Дама говорила о поездках на какие-то конференции, о титулах, полученных Дорном на разных планетах. О его семейной жизни – жене и почему-то всего одной дочери. Лишь под конец дама заметила трагическим голосом:
– Все мы знаем, как сложно сочетать заработок средств для семьи с творческой деятельностью. К счастью, у нашего юбиляра – замечательная жена. Работая пространственным дизайнером, она помогала мужу в его уникальном творчестве. Без Эрилы Дорн мы не имели бы сейчас удивительных поэм, стихов и так любимых всеми нами юмористических миниатюр, которыми нас одарил юбиляр. Поблагодарим Эрилу Дорн за ее самоотверженность и любовь к мужу!
Зал снова захлопал. Ильгет из вежливости несколько раз сложила ладони.
Это – Квирин? Ей сейчас казалось, что нет... А почему, собственно – ведь вот эти люди и есть квиринцы. Они здесь живут, работают, они и есть – народ. Ильгет не отсюда, она совсем с другого мира, она чужая здесь и будет чужой. И даже прожив на Квирине много лет, она не знала и не поняла этого народа – все время существовала где-то на краю. Маргинал. По сути, все, кто меня окружает, вся ДС – это больные, ненормальные люди, живущие неестественной жизнью. Их нельзя назвать обычными квиринцами, и не случайно в ДС много эмигрантов...
Мне никогда не заслужить одобрения этих людей, подумала Ильгет, я никогда не стану среди них своей...
Сейчас бы к Арнису... Господи, сколько еще терпеть здесь, когда можно будет уже идти?
– Свободно? – Ильгет обернулась. Увидела то самое, запомнившееся лицо, кареглазого парня. Невольно улыбнулась и кивнула ему. Парень сел рядом.
– Хотите? – Ильгет подняла бутылку. Сосед обрадовался.
– А, давайте! – Ильгет разлила вино по бокалам. Со сцены что-то там еще говорили про юбиляра. Кареглазый парень поднял свой бокал.
– За тех, кто наверху, – сказал он. Ильгет кивнула. Они чокнулись и выпили.
– Летаете? – спросила Ильгет.
– Ага. Я ско. А вы?
– Военная служба.
– Ого! – парень удивленно вскинул брови, – планетарное крыло или космическое?
– Да как сказать... – Ильгет замялась, – по специальности космическое, а работаю в основном на планетах.
– Я тут первый раз, – сказал парень, – хотя и пишу, вроде, давно уже...
– Я тоже, – призналась Ильгет, – и как-то так все непривычно, да?
– А я вас увидел и сразу подумал, что вы, наверное, тоже из эстаргов. Но однако, ничего себе... служба у вас. Да, кстати, что-то молчат сейчас – говорят, ракетометы новые уже есть, четырехствольные?
– Есть, – сказала Ильгет, – «Ураган». Мне таким уже пришлось пользоваться. Ну что – вещь хорошая, конечно. Кучность огня очень высокая. Интеллект... В общем, по сравнению с той же «Молнией» это – как арбалет в сравнении с луком.
– Ну у тебя и сравнения... Ничего, что на ты?
– Ничего, конечно. Тебя как зовут?
– Мариэл. Мариэл Нэррин.
– Ого! – воскликнула Ильгет, – а я с тобой мечтала познакомиться! Мне очень нравятся твои рассказы. Такое ощущение, что ты их все сочинял в запределке. Какие-то они... не трехмерные у тебя.
Мариэл улыбнулся самодовольно.
– Я в «десятке», – сказал он скромно. Покосился на сцену и пробормотал.
– Долго они будут эту бодягу тянуть?
Седовласый юбиляр вышел на середину. Дама произнесла громко.
– А теперь мы попросим Сокалия почитать что-нибудь.
Зал взорвался бурными аплодисментами. Мариэл поморщился.
– Как в обезьяннике...
– А мне привычно, я вообще-то не с Квирина, – сказала Ильгет. Тем временем Дорн начал читать стихи. В зале установилась тишина.
– Наставление начинающим женам, – объявил он театральным голосом. Ильгет стало как-то не по себе.
Держи супруга своего в узде,(17)
будь с ним суха и холодна в постели
и, чтоб на ветер деньги не летели,
пожестче ограничивай в еде;
пускай сидит на хлебе и воде
и не выходит из дому без цели -
муж должен быть при деле и при теле,
а не болтаться неизвестно где.
Водя его на привязи короткой,
заставь проститься с куревом и водкой -
ни табака ему, ни кабака!
А если он зачахнет от неволи,
поплакав о несчастной вдовьей доле,
ищи себе другого дурака.
Губы Ильгет сложились в вежливую резиновую улыбочку. Зал снова взорвался овацией и смехом (хотя и неясно было, над чем, собственно, смеяться). Мариэл не смеялся и не аплодировал. Он разлил вино по бокалам.
– Можно, я у тебя сыра возьму?
