ничего, так что это просто бесконечно долгое ожидание. Думаю о том, что я уже не тот, кем был раньше, не салага-астронавт на STS-66 или даже не пышущий энтузиазмом космопроходец на STS-100. Аутизм Дженны и тяжелый брак, потеря друзей в катастрофе STS-107 и даже моя грубая выходка во время похода на байдарках сделали меня более спокойным, сильным, с благодарностью воспринимающим многие дары в моей жизни.
Перебираю в уме все события, связанные с «Челленджером» и «Колумбией», думаю обо всем нехорошем, что может произойти в любой момент вплоть до посадки. Я пристегнут к кораблю и ракетам, начиненным 4,5 миллионами фунтов веществ, имеющих тенденции взрываться. Твердотопливные ракетные ускорители и маршевые двигатели шаттла развивают тягу в 7,5 миллионов фунтов, чтобы разогнать аппарат от нуля до скорости 17 500 миль в час всего за 8,5 минут.[305] Как только включаются ракетные ускорители, указатель «путь назад» гаснет.
За 10 секунд до запуска чувствую вибрацию от системы подавления акустических колебаний: из бака емкостью 300 000 галлонов начинает поступать вода. Он льется через трубы и форсунки в газоотводной лоток, чтобы защитить шаттл и пусковую башню от повреждения ударными волнами и выхлопными газами ракеты.
За 6 секунд до запуска включаются маршевые двигатели, и челнок начинает немного покачиваться. Чувствую мощную вибрацию, рвущуюся наружу подобно гонщику в игре Race Nitro, дающему полный газ, пытаясь при этом удержать педаль тормоза.
На отметке «Т минус 0» с глухим лязгом далеко под нами происходит зажигание твердотопливных ракетных ускорителей, и перегрузка вдавливает спину в кресло. Мочевой пузырь протестует. Когда мы с грохотом уходим вверх, чувствую ускорение до трех G – тело становится в три раза тяжелее, плюс на него давит 3-кратный вес противоперегрузочного костюма[306]. Такое чувство, что борец сумо садится на корточки у меня на груди. С усилием делаю глубокий вдох, на мгновение задерживаю дыхание, а затем расслабляюсь, когда воздух выходит из моих легких.
Через две минуты полета твердотопливные ракетные ускорители сбрасываются. В предыдущих полетах я всегда с облегчением выдыхал: их отделение означает, что катастрофа «Челленджера» позади. Но после «Колумбии» становится ясно, что риск сохраняется до самого последнего момента, до того как «Дискавери» приземлится во Флориде через 16 дней.
Через 8,5 минут после старта мы набираем орбитальную скорость, и маршевые двигатели прекращают бороться с гравитацией. Становится тихо, невидимый борец сумо слезает с моей груди, и я снова могу свободно дышать. Я в космосе!
В этой миссии нужно сделать очень много, поэтому вспоминаю, что у меня нет времени сидеть и думать. В любом случае это не по мне, но я знаю, что это мой последний полет на шаттле, и постараюсь насладиться каждым мгновением. Может быть, когда-нибудь у меня появится шанс снова подняться в космос или даже полететь на Марс на каком-нибудь другом космическом корабле, но до этого еще очень далеко. А прямо здесь и сейчас я лечу на челноке. И этого достаточно.
Отстегиваюсь и плыву через люк к одному из верхних окон летной палубы, и у меня на лице играет улыбка от уха до уха. Чувствую, что вернулся домой, и когда смотрю наружу, поражаюсь красотой европейского ландшафта, грациозно струящегося под нами. Как мог бы спеть Томас Долби[307], это «поэзия в движении». И хотя я уже видел нашу родную планету сверху 4 раза, у меня не было возможности точно описать эту точку зрения. Я не думаю, что об увиденном можно рассказать человеческими словами: глубины космоса находятся за гранью прекрасного, представляя собой гобелен из триллионов и триллионов звезд на фоне самой черной черноты, какая только возможна. Но самое пристальное внимание всегда привлекает голубизна Земли, она – редкий драгоценный камень в бесконечной черноте. Это глобальная (на самом деле универсальная) перспектива, которой я хотел бы поделиться с другими людьми, обозревая огромные размеры нашей вселенной так, как никто и никогда раньше не мог запечатлеть на камеру. Мой разум быстро перескакивает с траектории шаттла на коралловый атолл подо мной: наслаждаюсь бирюзовыми водами внутри него, а затем возвращаюсь к орбитальной перспективе.
С грустью отворачиваюсь, не уверенный, что когда-нибудь снова получу этот опыт. Но, по крайней мере, сейчас я здесь, и сосредотачиваю свое внимание на предстоящей работе в рамках этой миссии – возможно, самом сложном из этапов сборки МКС. Проблемы начнутся, когда мы переместим ферму P6, запущенную в космос еще в 2000 году, с вершины станции на самый ее край. Никто на «Дискавери» не знает, как поведут себя болты и электрические и гидравлические разъемы, и сколько времени понадобится для того, чтобы отсоединить и соединить их снова после столь длительного пребывания на орбите. Чуть ли не с ужасом думаю о сложностях координации работы манипуляторов, астронавтов за бортом и Центра управления полетом. Для нас этот крайне важный полет отличается высоким уровнем адреналина и высоким «фактором сжатия очка».
Высвобождаясь из своего оранжевого противоперегрузочного костюма, с нетерпением жду начала 16-дневной миссии, стараясь быть самым приветливым членом экипажа. Проводя много времени на имитаторах, в полетах на Т-38, в гидробассейне и выполняя более рутинные операции в офисе, астронавты становятся членами одной большой семьи. Однако этот экипаж сам по себе особенный: сплоченный, всегда жизнерадостный, ему бывает трудно проигнорировать шутку и сосредоточиться на том, что надо делать в данный момент. Поскольку Пэмбо по уши занята руководством этой талантливой, но иногда неугомонной и постоянно отвлекающейся командой, я, как человек, у которого за спиной больше полетов, должен помогать ей держать ребят под контролем. Но правда в том, что даже мне тяжело все время казаться серьезным и сосредоточенным на основном вопросе, когда вокруг отпускают шуточки.
Типичный вопрос от Флэмбо: «Это скафандр полнит меня в бедрах?»
«Нет, это твоя толстая задница его распирает», – стандартный ответ от экипажа STS-120.
Я думаю о прекрасной машине, находящейся в отсеке полезной нагрузки нашего шаттла: модуль «Гармония» должен стать нервным узлом космической станции, связывая европейский и японский лабораторные модули с помощью своих 6 единых причальных механизмов CBM (Common Berthing Mechanisms) и 4 стоек, обеспечивающих подачу электроэнергии и обработку электронных данных. Следует также учитывать 2700 кубических футов (76,6 кубических метров), которые «Гармония» добавит к жилому объему станции, увеличив последний почти на 20 % – с 15 000 до почти 18 000 кубических футов (с 425,6 до 510,7 кубических метров). После успешного ввода модуля в строй NASA будет считать, что все запланированные компоненты станции, созданные в США, находятся в рабочем состоянии. Я чувствую острую боль,
