— Нет. Я давно собирался завязать с этими мотаниями туда-сюда. Я же тебе говорил.
— А что будешь делать?
— Не знаю. Но за те три месяца, что я буду торчать в Казахстане, надеюсь, что-нибудь да надумаю.
— И ты, значит, рассчитываешь, что я буду тебя ждать?
Вот на этих словах Кейр сорвался:
— Ничего подобного! Потому и сказал, что никаких обязательств! Ты свободна.
— Ты тоже.
— Разумеется, я тоже свободен.
Он, прищурившись, стал наблюдать за олушей. Плотно сложив крылья, эта огромная птица камнем упала в воду. Дождавшись, когда она выплывет, Кейр сказал:
— Я не хочу заглядывать в будущее, Марианна. И ты знаешь почему.
— А я не хочу оглядываться на прошлое. И надеялась, что мы сможем найти взаимопонимание в настоящем. Но если между мной и тобой будет огромный континент, это чересчур сильное испытание.
— Разве ты боишься испытаний? Ты же всегда их преодолевала.
— Да! Никто и никогда не скажет, что бедненькая Марианна трусиха, что она чего-то испугалась! Но испытаний мне уже и так хватает. Учитывая, в каком я положении.
— И в каком?
Она медлила с ответом, в который раз подумав о том, что там, впереди, но через несколько секунд решение было принято:
— В положении человека с диагнозом «врожденный амавроз Лебера», это означает, что человек слеп.
— Это я вижу.
— А я вот ничего не вижу. Ты не возражаешь, если мы вернемся в дом? Мне что-то стало зябко.
— Прости. Не нужно было останавливаться, слишком холодно пока. Я возьму тебя под руку?
Повернувшись к ветру спиной, они двинулись в обратную сторону. Чуть погодя Кейр спросил:
— Ты что-то хотела мне сказать?
— Это уже не важно, — отозвалась она. — Теперь уже не важно.
Глава семнадцатая
Луиза
Признаться, когда Гэрт испуганно воскликнул: «А где он вообще находится, этот чертов Казахстан?!» — он словно бы озвучил мою мысль.
Я тоже подлила масла в огонь, стала выяснять у сестры, сообщила ли она Кейру про ребенка. У Марианны нет возможности смерить зарвавшегося собеседника испепеляющим взглядом, но зато она хорошо умеет отбрить своим острым язычком.
Похоже, на отношениях с Кейром она поставила крест, так как считала, что одной будет даже проще. Я не совсем поняла, о чем речь, но решила, что имеется в виду аборт. Я заверила Марианну, что мы с Гэртом позаботимся о ней, сделаем все возможное, чтобы она поскорее оправилась. Потом вызвалась еще раз договориться с клиникой. Марианна в ответ не сказала ничего определенного, только заявила, что сейчас не в состоянии ни о чем думать, и отбыла в свою комнату, из которой три дня практически не выходила.
Определить, какое у Марианны настроение, можно по музыке, которую она слушает. За долгие годы я отлично научилась это делать. То, что у других можно узнать по выражению лица (а Марианна в этом смысле совершенно недоступна), я узнаю по музыкальному репертуару. Сравнительно недавно сестра моя часто ставила Пуччини, я так радовалась, сплошное удовольствие. Потом настал черед бетховенской двадцать девятой сонаты для фортепьяно. На мой взгляд, это ассорти из фрагментов начатых Бетховеном фортепианных сонат, которые он непременно написал бы, если бы не увлекся струнными квартетами, охладев к фортепьяно. Музыка не самая легкая. Дальше — настоящее помешательство на финском концерте с голосами северных пернатых. Всегда в спальне сестры как фон звучала музыка. И подозреваю, все вышеперечисленное каким-то образом было связано с Кейром. Но после второй поездки на Скай в комнате ее стояла гробовая тишина, даже птичьи вопли Марианна больше не слушала. И это очень меня тревожило.
Подобная тишина, и надолго, накрыла нас после гибели Харви. Но мне как-то не верилось, что расставание с Кейром могло настолько выбить сестру из колеи. Впрочем, понять, что творится на душе у моей сестрички, всегда было сложно, и не только из-за ее слепоты. Дни шли, в клинику ни я, ни она так и не позвонили. Что же это такое? Я терялась в догадках. И все чаще приходила к выводу, что и сейчас у Марианны совершенно похоронное настроение: в прошлом смерть мужа и ребенка, в настоящем потеря (тоже смерть в каком-то смысле) дорогого ей человека, которого она, оказывается, полюбила, в ближайшем будущем — гибель второго ребенка.
Марианна валялась на постели в этой мертвенной тишине и почти ничего не ела и не пила. Гэрт отчаянно старался ее развеселить, но в конце концов был изгнан. Так прошла почти неделя. И вот как-то утром она вышла, уже после душа и одетая, и принялась деловито заваривать чай. Наполнив свою чашку, твердо произнесла:
— Все. Я решила.
Я так и обмерла, но попыталась изобразить спокойствие:
— Да? И что же ты решила?
— И не надейся, Лу. Мой выбор скорее тебя огорчит, а не утешит. Мне тоже сейчас тяжко. Но это наилучший выход. Возможно, самый простой. И разумеется, гораздо более гуманный.
— Солнышко, ты можешь на меня рассчитывать. Во всем. И на Гэрта тоже. Ты же знаешь, как он за тебя волнуется. И как тобой восхищается.
— Да, знаю. Только никак не пойму, чем я заслужила такое отношение. Думаю, тут дело не в моих заслугах, просто у вас с ним щедрые души. Но, видит Бог, мне действительно потребуется ваша поддержка.
Она перевела дух и уже быстро-быстро все выложила:
— Я решила. Не буду ничего делать, а ребенка отдам, пусть его потом усыновят. Но не надейся, что, когда он родится, я передумаю. Я нисколько к нему не привязана, только к его отцу. Я знаю, что разумнее было избавиться от этого существа, не лишать себя возможности опять начать с чистого листа, но я не могу… не могу я погубить ребенка этого человека. Это же станет и убийством отца. Ведь ребенок — часть его. Да, я не в силах пойти на такое. В моей жизни и так слишком много смертей. И в жизни Кейра тоже, — тихо добавила она. — Пусть все решит сама Природа. Если я сумею выносить его, он принесет счастье какой-нибудь супружеской паре. Это придаст хоть какой-то смысл моей никчемной, а в последнее время просто отвратительной жизни. Но, чтобы все это одолеть, мне нужна твоя поддержка, Лу.
— Ладно, хитрить не стану: я все же надеюсь, что ты передумаешь, что не отдашь ребенка чужим людям. Но твердо обещаю, что никогда не буду на тебя давить. Только ты ведь знаешь, что самое заветное мое желание — оставить малыша у нас.
— Знаю, конечно…
Марианна натрясла в миску горстку мюсли и принялась чистить банан. Полагая, что разговор окончен, я повернулась и хотела уйти из кухни. И вдруг сестра моя снова заговорила сдавленным голосом:
