направлены на нас, ни один из отснятых материалов не доходит до публики, до этого момента наши позы были расслаблены. Но теперь я выпрямляюсь, упираясь ногами в пол, а руки кладу на колени. Боковым зрением я замечаю, как остальные тоже напрягаются.
– Уверена, вы знаете, что группы получают свою долю шипперинга и слухов…
Этого не может быть.
– И наши читатели хотят знать правду!
Мы, конечно же, будем все отрицать. Но откуда они узнали? Кто-то что-то слил? Или мы промахнулись? Я мельком смотрю на Эрин, которая лихорадочно печатает на своем iPad с бледным лицом.
– Вы знакомы с термином «Энджон»? – заканчивает Элиза.
Я чрезвычайно рад, что эти кадры не попадут в открытый доступ, потому что почти уверен, что выражение моего лица только что слишком явно изменилось от испуганного до недоуменного.
Джон, который сидит справа от меня, смеется.
– Ах, видел несколько комментариев об этом.
Энджел с мешками под глазами, который на протяжении всего интервью сидел ссутулившись, впервые за час оживился.
– У нас есть название парочки? Почему мне об этом не сказали?
Джон поднимает палец и указывает на интервьюеров.
– Погодите, это не под запись. – Затем он наклоняет голову и поворачивается к Энджелу. – Комментарии с этим хештегом есть под каждым групповым фото. Почему ты ни на что не обращаешь внимания?
– Я думал, есть какой-то парень по имени Энджон, от которого несколько людей сходили с ума! Думал, они хотят, чтобы он присоединился к группе или что-то типа того.
– О, так, по сути, ты думал, что это не о тебе, поэтому ты и не обращал на это внимание?
– Да, именно так, спасибо.
Джон одаривает его длинной натянутой улыбкой, быстро моргает, затем поворачивается обратно к интервьюерам.
– Хорошо, мы готовы ответить. Мы…
– Нет, вы не будете отвечать, – перебивает Эрин, размахивая своим iPad.
Она подходит к Элизе и Морицу.
– Вот. Ваш журнал письменно согласился с этим списком заблокированных тем. Этот вопрос запрещен.
Элиза невозмутима.
– Нам сказали, что запрещены любые вопросы о Заке и Рубене и романтических отношениях. Нам не дали никаких указаний относительно Джона и Энджела.
Я смотрю на остальных. Зак съежился на своем месте, возясь с молнией на своей кожаной куртке. Все, что я хочу сделать, это протянуть руку через Джона и Энджела и взять его за руку – или, по крайней мере, сжать его руку – но три фута между нами могут быть океаном для всего, что нам разрешено делать за пределами гостиничных номеров.
– Очевидно, что любые вопросы о романтических отношениях внутри группы будут способствовать онлайн-спекуляциям, хотя…
– Не совсем понимаю, о чем вы, – отвечает Элиза и невинно пожимает плечами. – Я не понимаю.
– Серьезно, «Энджон»? – шепчет Энджел и потирает ладонью глаза, чтобы проснуться.
Он выглядит так, будто он идет на поправку после особенно тяжелого приступа гриппа.
– Наверное, мы самые сексуальные, но все же. Почему они шипперят именно нас? Джон католик!
Джон вздыхает.
– Более чем уверен, что ты можешь быть и католиком, и геем, Энджел.
Энджел с подозрением смотрит на Джона.
– Дружок, ты пытаешься мне что-то сказать?
– Нет!
Теперь и Мориц ринулся в бой.
– Если вы спросите меня, то я считаю, что было бы неплохо сосредоточиться на Энджоне, – говорит он. – Это может отвлечь внимание от других мальчиков, не так ли?
– Тебя никто не спрашивал, – отрезает Эрин.
– Почему они вообще спрашивают о шипперинге? – спрашивает Зак нервным шепотом. – Нам никогда не задавали таких вопросов.
– Да, но если вопросы о романе внутри группы запретят, будет совершенно очевидно почему, – бормочу я.
Зак бледнеет.
– Ну и что, что все узнают? Какого черта? Я даже маме не сказал, я не…
Я наклоняюсь вперед, насколько могу, нарушая личное пространство Джона.
– Эй, дыши. Все нормально. Они не знают. И они никому не скажут, потому что их засудят. Вопрос о моей сексуальности был заблокирован с самого начала, и публика до сих пор думает, что я натурал.
Зак кивает, но дышит быстро, а глаза широко распахнуты. Джон делает то, чего я не могу, и протягивает руку позади Энджела, чтобы ненадолго коснуться плеча Зака. И как бы я ни хотел, чтобы это сделал я, я бесконечно благодарен Джону за то, что он дал ему краткий момент утешения.
Эрин отступает от Элизы, хмуро качая головой. Элиза и Мориц не выглядят счастливыми, но они выдавливают улыбки, возвращаясь к своему списку вопросов.
– Хорошо, – говорит Элиза. – Эм… Что вам больше всего нравится делать в Европе?
У Джона уже готов ответ:
– Увидеть всех наших замечательных фанатов. Я очень взволнован нашим концертом сегодня вечером. Я слышал, что в Вене одни из лучших меломанов в мире.
Элиза смеется, затем поворачивается к Заку за комментарием. Он смотрит в никуда с явной паникой на лице и не замечает, как она указывает на него.
Вклинивается Энджел, хотя голос у него резкий:
– У нас не так много свободного времени, – говорит он.
Лицо Эрин омрачается – ответ неправильный. Энджел замечает выражение ее лица, и что-то в его позе меняется.
– Мы просто сосредоточены на том, чтобы показать лучшие выступления, на которые мы способны. Но я видел столько всего невероятного, что определенно планирую вернуться, чтобы увидеть Европу, когда у меня будет больше времени.
Лучше. Больше похоже на то, что репетировали. Лишь на секунду его ответ прозвучал почти так, будто у него было отрицательное мнение.
Теперь моя очередь.
– Бургтеатр, – отвечаю я, пытаясь придать голосу оптимизма. – Я слышал, он просто потрясающий, я всегда интересовался историей театра.
Я не сказал, что несколько дней назад Эрин подошла ко мне, чтобы мягко предупредить, что у нас не будет времени увидеть его.
Так или иначе, я не слишком надеялся.
Всего понемножку, наверное.
– Я натравлю на их задницы Дэвида! – кричит Эрин со своего места в микроавтобусе, когда мы выезжаем с парковки. – Представьте себе нерв…
Зак сидит через проход от меня, мы одни. На прошлой неделе Эрин попросила нас держаться на расстоянии на людях, и микроавтобус определенно считается общественным местом. Даже сейчас мы едем особенно медленно, чтобы избежать ликующей толпы фанатов, которые собрались за воротами, надеясь мельком увидеть наши лица через тонированные стекла. Крики и визги приглушены металлом и стеклом. Я могу только представить, каково это – стоять посреди этой толпы без единой преграды.
Мы проезжаем через автоматические ворота, и звук почему-то становится еще громче. Я машу людям, которые смотрят мне в глаза, и они визжат от экстаза. Меня одолевают знакомые, противоречивые чувства благодарности и любви к ним и их поддержке, смешанные с ощущением, что, если я выйду из этого автобуса, они разорвут меня на части, чтобы подобраться поближе.
Как личности они все замечательны поодиночке, но как толпа они обладают чем-то, внушающим благоговейный трепет. Вместе они обладают большей силой, чем мы четверо и наша команда. Я думаю, поэтому им удалось поднять нас так высоко. Но обратная сторона
