Зоб Плинтуса увеличивался, достигал огромной, небывалой величины, до неба, как фасад Московского университета, на который великий кудесник Жарр проецировал лазером цветные абстракции, сменявшие одна другую, словно зрелища космических восходов и закатов. Малиново-зеленые зори, алые протуберанцы, голубые и синие облака сопровождались космической музыкой, будто кто-то двигал огромным смычком по небесным струнам, и каждая издавала рокоты и певучие стоны. Предводитель был заворожен этими звуками, и Плинтус, произносивший свои сентенции, казался оперным певцом, исполнявшим арию.
– В этом свете абсолютно новое звучание получает война Гитлера с Советским Союзом. Это был арийский поход за овладение «красным ферментом», «красным снопом», как его называли в германском Генштабе, или «красной бородой», откуда и название – «Барбаросса». Национал-социализм к сорок первому году уже обладал «коричневым ферментом», небольшим запасом зерна, добытым экспедициями Ананербе в пустыне Гоби и в отдаленных районах Тибета. Драгоценные горстки тибетской, «коричневой» пшеницы хранились в «Вольфшанце», и идея Гитлера, которую он отстаивал в борьбе с еврейскими банкирами, состояла в скрещивании «красного» и «коричневого» сортов, в создании «красно-коричневого» сорта, где оба «смысла» сливались в абсолютное космическое единство, гарантирующее физическое бессмертие. Сталин, спасая зерно от наступающих на Москву армий группы «Центр», перевез мешочек на Волгу. Этим и объясняется изменение стратегии Гитлера, когда он вдруг оставляет наступление на Москву и всю мощь своих армий кидает через Сальские степи на Сталинград. Битва на Волге была сражением за пару десятков красных пшеничных зерен из ленинского колоска. Паулюс проиграл битву за урожай. Русские ратники, сражавшиеся на Волге, были хлеборобами «красной пшеницы», защитниками незамутненной чистоты «красного смысла». Гитлеровский гибрид не состоялся. В бункере имперской канцелярии в мае сорок пятого он сам, Ева Браун и их овчарка проглотили отравленное «коричневое зерно». Умерли во плоти, чтобы в образе арийских богов жить вечно в Валгалле среди зеленых прохладных нив арийской пшеницы…
Предводитель, как в гипнотическом сне, смотрел на зоб Плинтуса. На нем возникали знаки, символы, буквы неведомого алфавита.
– Попытку скрестить «тибетскую коричневую» с «подмосковной красной» предпринял генетик Вавилов. Он обладал удивительной коллекцией злаков, включавшей в себя и таинственный тибетский сорт «браун», что впоследствии дало повод следователям заподозрить академика в тайной любви к невесте Гитлера. Обманом добыв у Сталина, доверявшего ему как сыну, заветный мешочек, он засеял клумбу у себя на даче. Но сначала засуха, а потом и град уничтожили всходы, за что разгневанный Сталин жестоко покарал нерадивого генетика. У Сталина сохранилось одно зерно, которое он передал академику Лысенко, и тот, верный докучаевец, наследник Мичурина, вывел сорт «ветвистой пшеницы», мгновенно, во всей полноте восстановившей «красный сорт». Смерть Сталина, тщетная попытка Берии завладеть кисетом с «красными зернами», победа Хрущева, который сам вырвал из хладеющих рук застреленного Лаврентия Павловича кисет с зерном, затеянная Хрущевым травля Лысенко, который преждевременно умер, не сохранив своей лаборатории, авантюра Целины, перечеркивающая проект священной посевной от Урала до Карпат, почти полный отказ Хрущева от зерновых, когда страна перешла на аризонскую кукурузу, – все это должно было покончить с «красным смыслом», затоптать драгоценные зерна в пыль истории. Ревизионист Хрущев, побывав в Америке, быть может, и не догадывался, что привезенный им в СССР «кукурузный проект» и был планом Даллеса по уничтожению коммунистической сверхдержавы…
Зоб переливался как голографическая картинка, меняя перламутровый цвет при малейшем дрожании зрачков.
– Меня часто называют членом кружка Андропова… И это так… Юрий Владимирович приблизил меня к себе… Я наблюдал драму большого политика, тайного сталиниста, изо всех сил старавшегося сохранить пробирку с последними семью зернышками «красной пшеницы», которую он как глава КГБ, а потом и Генеральный секретарь, хранил в тайном укрытии, на одном из ядерных полигонов. Он поведал мне, как мучают его врачи, как пытают его, стараясь выведать место хранения зерен. «Я никогда не открою им тайну зернохранилища», – говорил он, когда мучители были готовы отключить ему искусственную почку. Они сделали это, но он, уже посиневшими губами, шепотом назвал мне место на Новой Земле, где хранится «ленинский урожай». Если бы вы знали, как молодой секретарь ЦК Горбачев, специально назначенный куратором сельского хозяйства, рыскал по всем элеваторам, хлебным токам, хранилищам семенного фонда, отыскивая эту драгоценную пробирочку! Перестройка была затеяна им как поиск этой «красной пшеницы»! Летом девяносто первого года с членами будущего ГКЧП и писателем Прохановым я отправился на Новую Землю и тайно от своих спутников взял из урочного места пробирку с зернами. В августе, когда по Москве шли танки, мне удалось ускользнуть от ельцинистов с драгоценной пробиркой, бросив на заклание ГКЧП. И пусть наивный Гайдар, занимаясь проблемой «красной ртути», утверждал, что пробирки с красным порошком – это истертые в муку зерна «красного смысла»… Пробирка, которую вы видите у меня на столе, – это и есть подлинный неприкосновенный запас. В каждом зерне таится «красный смысл», теплится искра Революции, крохотной генетической спиралью свернулся ген коммунизма…
Плинтус умолк, а Предводитель, опьяненный переливами зоба, все еще раскачивался в кресле, и его голубые глаза с появившимися в них потусторонними золотыми искрами, смотрели далеко, в бесконечность…
– Теперь вы верите мне? Верите, что я ваш друг? – спросил Плинтус, пряча под рубашку свой зоб, как если бы прятал на груди маленького, раскрашенного акварелью бегемота.
– Да, – завороженно ответил Предводитель.
– Тогда приступим к обряду восприятия «красного смысла»…
Плинтус вытряхнул на ладонь из пробирки одно-единственное красноватое зернышко; положил на камень яшмы с небольшим углублением; яшмовым пестиком растер пшеничное семя в мелкую розоватую пудру, как если бы его перемололи жернова; извлек металлическую, величиной с наперсток, капсулу и ссыпал туда муку; пипеткой накапал в наперсток воду, где уже содержались дрожжи; палочкой, напоминавшей спичку, тщательно перемешал содержимое наперстка, превращая его в тесто, которое тут же, под воздействием дрожжевых молекул, начало всходить, взбухать над краями наперстка. Плинтус продолжал месить, творя заговор, в котором Предводителю чудились отрывки из сочинений Фурье, фрагменты второго тома «Капитала», несколько фраз из «Апрельских тезисов» и завершающая часть «Морального кодекса строителя коммунизма».
Когда тесто подошло, напоминало упругий красноватый колобок, Плинтус достал из ящика спиртовку, укрепил над ней металлическую пластинку, напоминавшую противень, смазал ее сливочным маслом, используя для этого колонковую кисточку, уложил на пластину тестяной колобок и зажег спиртовку. В воздухе запахло пекарней. Крохотный каравай покрывался румяной корочкой. Колонковая кисточка смазывала его маслом, и он начинал блестеть, словно покрытый лаком. Через несколько минут хлеб был испечен.
– Теперь, друг мой, совершим обряд преломления хлеба. – Плинтус хорошо отшлифованным ногтем раздвоил каравай, протянул Предводителю половинку, чудесно источавшую пшеничный дух. – Мы съедим каждый свою половину и станем как братья. – Он положил хлебец в рот, приглашая сделать то же Предводителя. С минуту они жевали, проглатывая вкусный хлебный мякиш. – Теперь в нас обоих присутствует «красный смысл»… Нас питает хлеб Революции… Верен ли ты ее заветам, товарищ?
– Верен, товарищ, – как сомнамбула ответил Предводитель.
– Готов ли ты вместе со мной содействовать победе Мировой Революции, товарищ?
– Да, товарищ…
– Тогда слушай… Соберешь революционеров из «Красных ватаг»… Вы атакуете здание бывшего Статистического управления, где сводятся воедино данные о рейтинге Президента и хранится секретный рейтингомер, показывающий истинные, а не мнимые цифры… Вы добудете этот прибор и обнародуете ничтожно малый процент народной поддержки… И тогда олигархический преступный режим пошатнется… Ты готов на это, товарищ?
– Готов…
Они обнялись. На глазах Плинтуса блеснули слезы. Он передал Предводителю пробирку с драгоценными зернами. Тот принял дар, порывисто вышел, развевая белые кудри. Пустая кобура «стечкина» эффектно колотилась у него на бедре.
Покуда длился разговор в готическом кабинете Плинтуса, все это время в пустынном зале картинной галереи, что у Крымского моста, перед картиной Малевича «Черный квадрат» стоял Модельер. Обостренно вслушивался в звуки, доносившиеся из черного квадратного зева, напоминавшего старомодный репродуктор. Стократ усиленная магическими и электронными системами, смешиваясь с потрескиванием эфира и упругим хрустом холста, воспроизводилась беседа Плинтуса и Предводителя. «Квадрат», задуманный создателем как чувствилище, реагирующее на протестные настроения людей, захватывающее в свою сумеречную глубину людские несогласия, социальное раздражение, политическую оппозиционность, использовался Модельером как разведывательное устройство высокой эффективности, выявлял опасные для власти зоны сопротивления, после чего спецслужба «Блюдущие вместе» внедрялась в очаг протеста, нейтрализуя его.
