Юрка сразу же начинает хрумкать какими-то чипсами, мы разворачиваем шоколад, берем баллон с газировкой и потихоньку, жуя на ходу и запивая липкое лакомство, идем обратно. Фольга обертки восхитительно шелестит, шоколад тает в грязных руках, мне очень хочется их облизать, и я их украдкой облизываю…
Мы идем обратно по дороге, растянувшись цепочкой, по очереди пьем газировку, разумно рассудив, что проще её выпить, чем нести, к тому же мы купили её на свои деньги, а не на общие. Идти обратно сложнее, — сумки с каждым шагом становятся все тяжелей.
Напротив кладбища Алексей вдруг останавливается и говорит, что он сбил ноги. Он хромает и отстает, я пытаюсь забрать у него часть вещей, но он вцепляется в них клещом и не отдает почти ничего, разве что пачку макарон… Солнце садится, сумки оттягивают руки и плечи, а мы медленно пробираемся вперед, осознавая, что до лагеря бесконечно далеко… Алексей все время спотыкается.
Когда совсем темнеет, я не выдерживаю и сажусь прямо на обочину.
— На, одевай! — я быстро расшнуровываю кроссовки, и скидываю их. — Давай сюда сапоги…
Алексей до того уже измотан, что не спорит, надевает кроссовки, отдает мне сапоги. Сапоги тяжелые и идти в них нелегко. Через километр начинаю отставать я.
В темноте мы включаем фонарик — он у нас один на всех, и кто-то обязательно идет в темноте. Это маленький китайский металлический фонарик — его тусклое пятно совсем ничего не освещает. Мы спотыкаемся, то и дело падаем. Сапоги кажутся мне с каждым шагом тяжелее…
Нас обступает черная стена леса, он угрожающе шумит, и нам становится жутковато — кругом, на многие сотни километров вокруг нет никакого жилья, кроме Куморы. Я не выдерживаю первая — мне можно, я женщина.
— Дай топорик! — прошу я Алексея, и тот на ощупь достает топор.
Я беру топорик и начинаю тихонько стучать по нему, чтобы… Да если бы я знала, зачем я это делаю! Просто это почему-то вселяет в меня уверенность, что зверь на дороге, будь то волк или медведи, услышит нас и отойдет в сторону. Мы идем в кромешную тьму, взбираемся все выше и выше и выше… Я уже не понимаю, где мы, что с нами — руки занемели, ноги — тоже. Я все время цепляюсь за камни и за корни носками сапог. Как Алексей так долго в них шел? Внезапно в лицо мне бьет свет фонарика, я жмурюсь от яркого света и сразу не могу понять, кто это?
— Ну, слава Богу! — слышу я тонкий голос Будаева. Мецкевич забирает у меня топорик, стаскивает с Алексея тяжелый вещмешок.
— А мы уже вас потеряли… — продолжает громко говорить Будаев, — время-то — час ночи! Ну, пошли вас встречать…
— Далеко еще? — Алексей хрипит от усталости.
— Да нет, километра два — два с половиной.
Я закрываю глаза. Это далеко… Наши «спасители» быстро уходят в темноту — у них мощный фонарик, Юрка налегке идет быстро. Мы остаемся одни в кромешной темноте и даже без топорика. Если бы не злосчастные сапоги, мы бы, наверное, так не устали, но они кандалами висят на ногах, не пускают. Мы бредем в темноту, бредем и наконец, мне начинает казаться, что это уже никогда не закончится… Ноги горят в огне, в спину голодным зверюгой вгрызается боль… Фонарик садится… Куда идти? Под ногами хлюпает вода, я проваливаюсь куда-то между кочками, потом обдираю колени на камнях… Последний километр мы тащим друг друга — я то и дело начинаю всхлипывать, а Алексей уговаривает меня держаться.
— Ну что ты, мышонок? Давай, держись, — но по голосу слышно, что сам он держится из последних сил, наконец, мы переходим ручей и поднимаемся на последний пригорок.
На площадке полыхает костер, все сидят возле него и чему-то радостно смеются.
Наверное, они рады тому, что есть еда. На нас никто не обращает внимания.
Алексей помогает мне залезть в палатку, — на пороге лужа, я наклоняюсь, на коленях забираюсь внутрь, переворачиваюсь и сажусь. Я еле сдерживаю крик — спина полыхает огнем боли. Я долго полулежу на боку, не в силах пошевелиться. Я жду, когда боль погаснет. Очень хочется пить, Алексей у костра выкладывает продукты, вещмешок с тем, что мы купили для себя, закидывает в палатку и садиться на пороге. Мы пьем оставшуюся в баллоне воду, пьем и не можем напиться — она слишком сладкая. Алексей стаскивает с себя кроссовки, я свечу фонариком: подошва его ног — одна огромная, вздувшаяся мозоль… Сняв кроссовки, он не может даже на голую ногу надеть их назад. Как же ты шел, Лёшка?
Но он не унывает, отдышавшись, хромает к костру, кое-как засунув ноги в расшнурованные кроссовки и ступая на внешней стороне стопы.
Справившись с болью, выползаю и я — нужно поесть… Нам выделяют кипятку, нам улыбаются. Женька Королев улыбается шире всех.
— Ну, что, Алина? Как там, в Куморе? Не страшно?
— Нормально… Сходишь сам, узнаешь…
Он вдруг серьезнеет, кивает головой.
— Если задержимся тут, в следующий раз пойду я.
Я ем лапшу с настоящим белым хлебом, но от усталости не чувствую вкуса. Потом мы забираемся в холодную темноту палатки и натягиваем на себя спальники…
Клуб (2001 год, межсезонье)
Мы провели всю зиму в гараже — ремонтировали одиночки и поднимали на ноги «Урал» с коляской, который Алексей перегнал к нам из Северного. «Урал» был в плачевном состоянии — брат Толик гонял на нем, как на кроссовом мотоцикле, амортизаторы вытекли, сальники на двигателе потекли и покрыли мотоцикл толстым слоем смолянистой грязи, масло Толик вовремя не доливал и оказалось, что от перегрева задрало поршни. Мы трудились, как пчелки, и не унывали от большого объема работы: нам нравилось сидеть в гараже, крутить гайки, пить черный чай из электросамовара и ходить в валенках, потому что у пола было очень холодно.
Двадцать восьмого февраля мы получили свидетельство о регистрации клуба «Кочевники».
На общем собрании, на котором присутствовали едва ли человек семь, было решено, что президентом клуба будет Радик, а мы входим в состав совета. Кроме нас, в совет вошел Вадим Мецкевич — молчаливый, сероглазый крепыш. Он как-то напросился съездить вместе с нами на открытие сезона в Иркутск, и эта поездка так впечатлила его, что он решил купить себе «Урал» с коляской. Осенью Алексей помог ему выбрать мотоцикл.
Главным на лице Мецкевича были глаза — такие умные, живые глаза бывают у охотничьих лаек. У него было широкое лицо, тонкие губы и мелкие, лисьи зубы, впереди на самом видном месте одного зуба не хватало, но это почему-то совсем его не портило. Он был любимцем женщин, причем девушек выбирал по себе — они все, как одна, были тихими, неразговорчивыми и смотрели на него влюбленными глазами.
А еще он был скуп до скаредности, но с этой его чертой нам еще предстояло познакомиться.
Мы с грехом пополам насобрали деньги, наняли юриста, утвердили устав. Никак не могли придумать название, а потом кого-то осенило: конечно же, «Кочевники»! Мы заказали эмблему клуба знакомому художнику, и он нарисовал озеро Байкал, горы, сосны и одинокого мотоциклиста, стартующего через Байкал. Самым забавным было то, что художник, никогда не видевший меня на мотоцикле, нарисовал мотоциклиста, в котором можно было безошибочно узнать именно меня! Все посмеялись, но эмблему оставили.
Белецкий, который уже два года грозился зарегистрировать свой клуб, идею забросил, теперь у него возникла другая цель — он решил во что бы то ни стало покорить Петербург. Дело в том, что после того, как мы с Алексеем летом уехали до Новосибирска, ему ничего не оставалось, как утереть нам нос, и он поехал до Петербурга и дальше, до финской границы. Подозреваю, что каждому встречному он рассказывал о том, что у него в Ангарске, как минимум, своя тюнинговая мастерская, он хотел произвести впечатление на потенциальных друзей и заявить о себе, как о бизнесмене. По-видимому, он переговорил с хозяином «НовосибМото» в Новосибирске, убедил его в том, что является «крутым байкером» и отправился дальше на Запад. В Питере его приняли приветливо, и обратно он поехал уже осенью.
Он упал где-то под Пермью: «Я шел сто тридцать, а на дороге была метель!», разбил свою четырехсотку и вернулся на поезде, оставив мотоцикл на попечении знакомых байкеров. Впрочем, он все же договорился о том, что, когда хозяин «НовосибМото» откроет филиал в Петербурге, то возглавит его, конечно же, Белецкий. Я отнеслась к этой затее с сомнением, в столице сопротивление материала, как известно, больше, если ты не смог добиться успеха в Ангарске или в Иркутске, то там тебе мало что светит. Но попытка не пытка.
В общем, Белецкому было не до нашего клуба и даже не до своего, — он готовился к более масштабным деяниям. Все это мы знали из рассказов Радика, который передавал все это в лицах и с красочными, почти театральными интонациями.
Внутри клуба мы сразу стали разделяться на две группировки — на тех, кто хотел заниматься мототуризмом и на тех, кто хотел только возиться с мотоциклами в гараже. В первую группу входили мы и Вадим Мецкевич, — он еще никуда не ездил, но ему было интересно, и еще несколько ребят. К другому «лагерю» относился Радик и все его пацаны.
