— Достаточно, — определил Хелье. — Пойдем, что ли, нанимать ладью. Как раз стемнело.
Практичный Годрик, все слышавший и почти все понявший, знал, что лучше всех в ладьях для таких путешествий разбирается Яван и не стал оспаривать выбор торговца, несмотря на то, что сам бы он выбрал посудину поменьше и поновее. Старое судно напоминало чем-то драккар, но было шире. Борта подгнили, палуба скрипела, пахло плесенью. Эржбета, в привычной ей мужской одежде, держалась независимо. Она легко ступила на палубу сразу за Годриком и села у стьйор-борда, кутаясь в сленгкаппу. Дир и Хелье вступили на палубу и стали прилаживать весла. Яван, поторговавшись и расплатившись с хозяином судна, взошел на палубу последним.
Вскоре все убедились в правильном выборе Явана. Как только Дир и Хелье вывели ладью на середину Днепра, а затем Годрик и Дир, следуя указаниям Явана, подняли и развернули парус, шаткая на первый взгляд посудина полетела вниз по реке со скоростью, сравнимой со скоростью доброго коня, следующего ровной рысью.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ. САМУИЛОВА РАТЬ
Ближе к полуночи Хелье и Дир завалились спать, Яван и Годрик остались править, а Эржбета задремала, пристроившись у кормы, подтянув колени к подбородку, и обхватив их руками. Ладью покачивало на пологой волне Днепра, мачта поскрипывала, вода шелестела под килем — чем не колыбельная. В три часа пополуночи Яван разбудил Хелье, и тот сменил его у руля. Изменились направление и сила ветра, и Годрик некоторое время, бормоча себе под нос, ворочал парус и делал Хелье знаки — куда поворачивать руль. Ближе к рассвету, Хелье растолкал Дира и разбудил Явана, и снова уснул. На этот раз уснул и Годрик.
Взошло солнце. Дир высказался по поводу пустоты в животе и томления духа в связи с этим, и предусмотрительный Годрик, порывшись в своем походном мешке, протянул хозяину краюху хлеба, и тут же снова уснул.
Хелье открыл глаза незадолго до полудня, убедился, что никто не спит, потянулся, перегнулся через борт, зачерпнул рукой воды и протер лицо.
— Где мы? — спросил он.
— Дроздецк в двух часах пути, — сообщил Яван.
— Это сколько аржей от Киева?
— Около двухсот.
— Нас там накормят? — вмешался Дир.
— Вряд ли, — сказал Яван. — Дроздецк нынче населен в основном печенегами.
— А где мы будем завтракать? — не унимался Дир.
— Завтракать мы не будем, — ответил Яван.
— Обедать?
— И обедать скорее всего не будем.
— А ужинать? — упавшим голосом спросил Дир.
Яван засмеялся.
— Что ты ржешь, — возмутился Дир. — Я жрать хочу, сил нет.
— Поймай рыбу.
— Чем?
Яван красноречиво посмотрел на него. Дир перевел взгляд на Хелье и понял по выражению лица сигтунца, что он одобряет эту мысль. Диру так хотелось есть, что он не удержался и посмотрел на Эржбету, пересевшую ночью ближе к носу ладьи. Эржбета презрительно пожала плечами.
Не стесняясь присутствием Эржбеты, Хелье отошел к корме и с удовольствием поссал в кильватер. Как управлялись поссать остальные, включая Эржбету, пока он спал, он не знал. Как-то управлялись.
Годрик выволок из-под палубы холщовый мешок, вытащил из него гусли, кои он спас давеча от пожара, и уединился у борта, тихо перебирая струны и даже вроде бы разговаривая с инструментом. Хелье подсел к нему.
— Хозяин твой всегда такой, когда голоден? — спросил он.
— Да. Это не страшно. Скоро будет селение.
— Откуда ты знаешь?
— Слева по ходу дерево с подпаленными ветками. Кто-то не очень умный разводил костер. Значит, где-то здесь люди живут.
Хелье приподнялся и вгляделся.
— Где? Не вижу.
— Впереди, слева.
Хелье вгляделся пристальнее.
— Все равно не вижу.
Годрик не ответил.
— Не знаю, не знаю, — усомнился Дир. — На что мы будем годны, ежели загнемся от голода посередине реки.
— Терпение, друг мой, терпение, — сказал Яван безразличным тоном. — Хелье, у тебя остались в Смоленске знакомые?
— Нет, — ответил Хелье. — Я там был-то только два раза, и лет мне было очень мало.
— Есть в Смоленске добротные дома?
— Есть, но мало. Все больше по старинке, каждый строит свой, как умеет.
— А в детинце?
— Не помню. Внутри не был, снаружи, вроде, видно, что одна церква торчит каменная.
— Ага.
Наступил полдень, но на реке было прохладно. Яван всматривался в левый берег. В какой-то момент он подошел к борту, что-то высмотрел, и сказал:
— Годрик, поворачиваем.
Ладья пошла к берегу. Диру очень хотелось спросить, нет ли там, куда они идут, еды, но он молчал, суеверно боясь спугнуть саму возможность.
Хелье понял, что Годрик не кривил душой, когда говорил о подпаленных ветках. Как он их разглядел с середины реки, да еще только на одном дереве — понять было трудно.
Парус убрали. Дир взялся за весла и стал грести с такой неимоверной силой, что никакого паруса не надо. Ладью загнали в камыши, кладь оставили под палубой. Разувшись (Эржбета не возражала, не обращала на себя, в отличие от большинства женщин в походных ситуациях, особого внимания, и соскользнула с ладьи в воду по бедра сразу вслед за Яваном и Диром), все пятеро путников выбрались на берег и вскоре вышли к небольшому срубу вполне приличного вида. Яван стукнул несколько раз в дверь.
Открыла им крепкая, кряжистая тетка с лицом мясистым и в какой-то мере приветливым, хотя углы рта у нее загибались к низу, что, как правило, не является признаком добродушия.
— А! Яван! — сказала она приветливо. — Заходи, милый. Заходите все. Дай я тебя обниму, соколик. Уж год нас не навещал.
— Здравствуй, тетя Цветана, — поприветствовал ее Яван. — Вот, знакомься, спутники мои.
Каких только людей не увидишь в славянских землях, подумал Годрик, заходя последним и неся гусли.
Не межиха, не печенежка, но и не славянка, да и кряжистая больно, в дело не годится, но, наверное, накормит, подумал Дир.
Далеко бежали болгары от Базиля, подумала Эржбета.
Хм, подумал Хелье.
Славянское наречие, на котором говорила высоким мелодичным своим голосом кряжистая Цветана, было похоже и на киевский певучий говорок, и на польское мягкое языкошуршание, и даже на новгородский монотон, но Хелье понимал меньше половины слов, и слова эти никак не удавалось связать в подобие смысла. Дир, вроде бы, понимал больше. А с Эржбетой сложно — не поймешь, что она себе думает.
— Что же это у вас девушка в мужском наряде? — спросила Цветана. — Нехорошо.
Эржбета произнесла, не глядя на Цветану, короткую фразу на непонятном языке, и Цветана изменилась лицом и примолкла.
— Хозяюшка, — попросил Дир. — Очень есть хочется.
— Да, да, — рассеянно сказала Цветана. — Это мы мигом. Скоро муж мой вернется, — и вышла в соседнее помещение, где, по-видимому, хранились припасы.
— Что ты ей сказала? — недовольно спросил Дир. — Эка напугала бедную.
— Поставила ее на место, — ответила Эржбета. — Много воли забирают нынче жены изгнанников.
Яван, подумавши, попросил всех оставаться в главном помещении, служившим одновременно гостиной и столовой, а сам последовал за Цветаной.
Возможно он ее уговорил и успокоил. Во всяком случае, когда оба вернулись со снедью, хозяйка выглядела почти также радушно, как изначально, но на Эржбету старалась не смотреть.
Жареная рыба и кролик, много странных ягод — понятно, как и отсутствие земледельческих производных, вроде хлеба и лука. Но была и солонина (неужто кто-то здесь скотину растит, в этих краях, подумал Хелье) и греческое рубиновое вино (чем здесь могут торговать, на что выменивают вино у афинян?) — откуда? Впрочем, все это вскоре объяснилось.
— Сколько я тебе должен, тетя Цветана? — спросил Яван.
— Ничего, милый, ничего. Благодетель наш, батюшка твой, давеча навещал, на целый год всякого разного оставил.
— А все-таки хотелось бы отблагодарить.
— Сочтемся, дружок, как нибудь сочтемся.
Это был, как понял Хелье, просто ритуал. Яван не собирался платить, а Цветана, может, и взяла бы плату, если бы не опасалась выглядеть в глазах Явана неблагодарной. Когда она вышла за следующей порцией припасов, Хелье спросил:
— Давно ты ее знаешь?
— С детства, — сказал Яван. — Я как-то у нее полгода прожил, когда мне было лет семь.
— А отец твой ее подкармливает.
— Не только ее. Все поселение.
— Здесь целое поселение?
— Разрозненное, — объяснил Яван. — Домов двадцать, и все друг от дружки на пол-аржи. Так было изначально придумано. Чтобы подозрений не вызывать.
— У кого?
— У подозрительных.
— А кто они такие, здесь живущие?
Яван промолчал.
— Болгары, — сказала Эржбета. — Остатки самуилова войска.
— Греки тоже есть, — возразил Яван.
