Он уж набрал было воздуху, чтобы объявить о решении в пользу истцов. Мол, Дуб и Пташка отдаются в холопы пострадавшей семье на всю их бестолковую жизнь без права откупа, имущество, какое есть, в пользу семьи, и в пользу князя от истцов двадцать сапов. Дубу, судя по настроению братьев, не жить. Деньги у братьев есть, за убийство холопа заплатят свои шесть гривен, и все тут. А девку продадут. Выпорют, изнасилуют, и продадут.
Вдруг с лавицы у стены поднялся здоровенный детина и шагнул вперед. Очередной истец. Не терпится ему.
— Сядь, — велел тиун. — Очередь твоя еще не пришла.
— Повремени, добрый человек, — попросил тиуна детина. — Здесь не все чисто, в деле этом.
— Ты кто таков? — спросил тиун.
— Константином кличут, — объяснил детина, утрируя простонародный прононс. — Я вот что…
— Что тебе нужно?
— Видоков только одного и позвали, — сказал детина. — А ведь неизвестно, что он за человек. А меня не позвали. А может я тоже кое-что видел.
— Что же ты видел?
— Разное, тиун. Где видок, свидетельствовавший в пользу страдающей стороны? Вон он, уж уходить вознамерился. А обожди-ка, милок. Пойди сюда, не бойся.
Собрание заинтересовалось происходящим. Видок неохотно подошел ближе. Константин обнял его за плечи и подвел к столу тиуна.
— А скажи-ка нам, милый, чем занимаешься ты, когда тебя в видоки не просят? — спросил он ласково.
Видок вопросительно посмотрел на тиуна. Тиун пожал плечами.
— Так известно чем, — удивился видок. — Я все больше по ладейному делу. Как и истцы.
— Давно ли промышляешь ты делом ладейным, сокол ясный?
— Давно, — подтвердил видок, не очень понимая, к чему клонит детина.
— А скажи пожалуйста, уж больно интересно… я завсегда ладейным делом интересуюсь… скажи, а то никто не хочет говорить… я уж спрашивал тут всех… чем отличается киль, ну, скажем, шведского кнорра от, к примеру, киля псковской движки?
— Ты что же это, мил человек, за дурака меня принял? — спросил видок не очень уверенно.
— Ты на вопрос ответь.
— А какое это имеет отношение к делу? — спросил тиун, раздражаясь.
— Увидишь, тиун, увидишь. Ну так что же, ладейник? Кнорр и движка? Чем отличаются кили?
— Э… У движки киль… как бы… плотнее. Основательнее.
— А много ли ты движек видел, видок?
— Много.
— А не строил ли ты их сам?
— И такое бывало.
— Из Пскова ты, говоришь?
— Да.
— Это странно, — сказал Константин. — Я вот и во Пскове был только один раз, и движек не строил. Но знаю, что у движки никакого киля нет. Их с плоским дном делают. Да и не в Пскове их вовсе делают, а в Ростове.
Собрание ахнуло. Тиун растерялся. Братья вдовы смутились.
— Это все глупо! — крикнул один из них. — К чему все это! Глупо же.
— Тише, — сказал тиун.
— Но ведь глупо!
— Ты сказал, — продолжал Константин, обращаясь к видоку, — что видел, как вот эти двое, — он кивнул в сторону Дуба и Пташки, — и еще один схватили Сивого и потащили, а тебя не заметили. А ты шел себе по улице.
Видок промолчал.
— Да или нет?
— Да.
— Тоже странно. Как это можно не заметить человека с ховрегом, идущего по узкой улице ночью тебе навстречу.
— У меня не было ховрега.
— А у них были?
— Нет.
— Нет?
— Нет.
— И было это ровно шесть дней назад?
— Да.
— Очень странно. Шесть дней назад, с вечера, все небо было в тучах, а ближе к утру пошел дождь.
Собрание стало прикидывать — действительно получалось именно так, как говорил Константин.
— Но ты говоришь, — продолжал Константин, — что впотьмах, у реки, без луны и без ховрега видел, что именно эти двое там были, он и она. Я не утверждаю, что ты лжесвидетельствуешь, вовсе нет. Тебе просто кажется всякое разное, и ты забывчив очень. Тебе, например, кажется, что ты ладейник. И кажется, что ты чего-то там видел шесть дней назад. Еще тебе кажется, что братья вдовьи тебе не заплатили, чтобы ты сюда пришел и рассказал о том, что тебе кажется.
Собрание загудело возмущенно-весело.
— Врешь! — крикнул один из братьев.
— Тиун, — попросил Константин. — Не позорь князя решениями поспешными. Княжеский суд справедлив и беспристрастен. Печенеги — тот еще народ! Но если печенег невиновен — он невиновен. А если виновен славянин — то он виновен. Это так! Но вот эти двое, — он снова указал на Дуба и Пташку, — невиновны. Совсем. То есть, виновны, конечно, но не в том, в чем их тут обвиняют.
— Что ты имеешь в виду? — спросил тоскливо тиун.
— Они виновны всего лишь в краже. Видишь сленгкаппа на добром молодце какая богатая? Эту сленгкаппу он украл. Я знаю, что он украл, потому что украл он ее у меня. И случилось это ровно шесть дней назад, ночью. Но не здесь, а в Берестове. С внутренней стороны, в правом нижнем углу сленгкаппы вышиты две буквы латинские, C и I, ибо род мой хоть и славянский, но происходит от Цезаря Первого Великого, Рубикон преступившего и всех после этого победившего. Во всяком случае есть в роду нашем такое поверие.
Он подошел к Дубу, который смотрел на него с удивлением, и сорвал с него сленгкаппу. Захватив нужный угол рукой, он показал означенные буквы сперва тиуну, а затем части собрания, поднеся сленгкаппу к лавицам у левой стены.
— По сути, — сказал он, — именно я должен быть истец. И должен я требовать с этих двух уплату. Но я им прощу их негодяйство, если согласятся они работать на меня и моих товарищей две недели. Товар мы везем в Ростов. Нужны нам и руки работящие, и общество женское. Люди мы простые, по рекам ходим.
— Врешь! — крикнул один из братьев. — Тиун, не слушай его!
— Этого, — Константин указал на видока, — за лжесвидетельство я бы выпороть приказал, и гривну взыскать в пользу князя. А с семейством пострадавших — уж прямо не знаю, что и делать!
— Ты подлец! — закричал другой брат.
— Еще одно слово в таком низменном тоне, — заверил его Константин, — и я попрошу у тиуна разрешения на Божий суд. И пусть в поединке решится, кто из нас прав.
— С которым из нас ты собираешься вступать в поединок? — запальчиво спросил младший из братьев.
— Со всеми троими, — сказал Константин уверенным тоном. — Одновременно. И не откладывая. Сходите за свердами, а то вот ратники вам одолжат. А? Ну так вот, — обратился он снова к тиуну, — уж не знаю, что делать с этими… Позор! Ведь действительно убит человек, и, по-видимому, хороший человек! Любящий супруг, работящий парень, никому зла не делавший. И ведь действительно где-то ходят по улицам его убийцы, пьют, жрут, сладко спят. Убитая горем вдова. Сочувствующие ей братья. Все здесь взывает к справедливости и возмездию. Но вот эти трое удальцов, любящие братья, решили вместо справедливости принести в жертву этих двух — может, и не самых достойных киевлян, но уж точно в данном негодяйстве не повинных. И это их действо позором покрыло и обесценило и горе вдовы, и память о хорошем человеке. Я бы их тоже выпороть велел, вместе с видоком. Чтобы справедливость обманом не добывали даже если очень хочется. А этих — отпусти, тиун. Если они, конечно, согласны следовать за мной. Согласны, негодники?
Дуб кивнул. Пташка, посмотрев на Дуба, не кивнула, и на всякий случай презрительно посмотрела на Константина.
— А ведь он прав, — произнес тиун запоздало.
Истцы, ждущие своей очереди, стали вскоре проявлять нетерпение. Братья грозили пожаловаться Великому Князю. Пока оформляли двухнедельное холопство, пока писец отмечал что-то в увесистой ведомости, братья и вдова о чем-то совещались. Вдова время от времени рыдала.
Во дворе братья подошли к Константину, ведущему перед собой Дуба и Пташку. Константин загородил от братьев предмет их ненависти большим и мощным своим телом.
— Ты нам за это ответишь, — пообещал старший брат.
— В любое время, в любом месте, — ответил Константин.
Он был на голову выше братьев, намного шире в плечах, а у бедра его висел внушительных размеров сверд.
— На твоем месте, — сказал младший брат, — я бы побоялся сегодня вечером лечь спать.
Константин взял его за плечо. Брат попытался вырваться, но хватка у Константина была стальная.
— Ошибаешься, — возразил Константин. — Я вам так скажу, добры молодцы. Вы когда меня видите на улице, бегите в другую сторону. Ежели в кроге увидите, прячьтесь. Ежели на торге увидите, скрывайтесь. Хоть раз замечу одного из вас — сожгу и дом ваш, и вас вместе с домом. А сестренку вашу халифам в рабство продам. И мать вашу тоже.
Константин усилил хватку и брат взвизгнул.
Открытая повозка прокатилась на юг вдоль восточного берега Днепра и свернула на юго-восточный хувудваг. Дуб и Пташка молчали настороженно.
— Будете вы, негодники, жить тут неподалеку, в одном дне пути, в поселении неприглядном, — говорил Житник, известный Дубу и Пташке под именем Константин. — Шесть недель. Работать не нужно, а нужно только пить, есть, и спать. И дам я вам на это денег. И ни в чем вам не будет отказа. А по окончании шести недель сделаете то, о чем я вас попрошу — и дам я вам еще денег, много. Столько, сколько вы никогда еще не видели. И будете вы свободны, как журавли в поднебесье курлыкающие.
