— Греки тоже есть, — возразил Яван.
Эржбета не ответила.
Цветана вернулась и присоединилась к гостям за столом. Гости ели, если не с жадностью, то с большим желанием. Через четверть часа Эржбета, отставив блюдо и выпив полстакана вина, вышла.
— Нехорошая баба, — заметила Цветана, мрачно глядя на дверь.
— Тетя, я ж просил тебя! — возмутился Яван.
— Что бы ты ни говорил, а баба нехорошая. Злая.
Дир не терял времени. Не участвуя в разговоре, он монополизировал солонину и ветчину, съел половину рыбных изделий, выпил две бутыли вина и теперь приканчивал третью. Годрик лакомился кроличьим мясом, сидя, по обыкновению, на полу в уголку.
— Долго мы здесь пробудем? — спросил Хелье, раздирая зубами солонину.
— Не спеши, — сказал Яван. — Скоро пузы наши проснутся. Эржбетино вон уже, как видно, проснулось. И мужа тети Цветаны надо дождаться, а то он обидится, а мне это ни к чему. Коль скоро межи правят миром, а я сам меж, не пользоваться положением глупо.
— А межи-то здесь при чем? — спросил Хелье.
— А как же, — удивился Яван. — Вот мы в глуши, на много аржей вокруг ни одного селения, а здесь — пожалуйста, стол и крыша. Это все часть управления миром. Недовольных надо подкармливать. У них рождаются дети, детей обучают благодарности, и куда бы не поехал меж по делам, в любую страну, найдется ему всегда стол и дом, и охрана, и хвоеволие. Задаром ничего не делается, на это только христиане вроде тебя уповают.
— Это точно, — неожиданно поддержал Явана Дир. — Думают, их Бог ихний защитит.
— Насчет защиты — это как сказать, — заметил Яван. — Не переходите на славянский, тетку наши разговоры ввергнут в уныние. Так вот, пока что христиан весьма эффективно защищает Базиль Второй. Не всех, но боеспособных и тех, кто его войско снабжает продовольствием.
— Не слушай его, Хелье, — сказал Дир, ослабляя гашник. — Меня Базилем с детства пугали, а по мне, так лучше десять Базилей, чем печенеги. Печенеги гораздо противнее.
Хелье почувствовал, что пузо, как и предупреждал Яван, начинает просыпаться.
— Яван, почему у тебя такое имя странное?
— Какое?
— Да так. Странное. Иудейское?
— Да.
— Это ведь тоже самое, что Иоханн или Иоанн?
— Нет.
— А что оно означает? В переводе?
— Греция.
— Что — Греция?
— Яван в переводе с иудейского означает — Греция.
— Странно. А почему тебя так назвали?
— А у меня отец — человек весьма странный. Межи вообще люди странные.
— Вот как, — сказал Хелье уважительно. — А где здесь посрать, чтобы никому потом неудобно не было?
Яван засмеялся.
— Позади дома есть тропинка, пройдешь по ней, там дальше заводь, ежели помыться нужно. Вода там не быстрая и должна быть теперь теплая.
— Там наверное Эржбета теперь.
— Нет. Эржбета пошла к трем осинам, судя по шороху. Там одна крапива. Так ей и надо.
Хелье встал и поспешно вышел.
Заводь действительно оказалась очень уютная и не грязная. Солнечный свет просеивался сквозь листву и хвою, ветра не было. Пузо ужасно на Хелье обиделось. Мыться пришлось основательно, стоя по пояс в заводи. Мешал сверд, который Хелье держал в правой руке, но без сверда зайти в воду он не решился, боясь, что кто-нибудь из местной фауны, проживающий в заводи, укусит его за арсель и уйдет, не испытав на себе мощь варангской мести.
Выбравшись из заводи и подождав немного, чтобы дать ногам и арселю обсохнуть, Хелье натянул порты и сапоги и вдруг замер. По тропинке шел незнакомый человек. В руке у человека имелся длинный грубый посох, которым человек водил перед собой, нащупывая путь. На человеке свободно болтался длинный балахон. Головной убор и обувь отсутствовали. Притворяться слепым здесь было не для кого, следовательно, человек действительно был слеп. Хелье затаил дыхание.
Люди, не общающиеся со слепыми ежедневно, как правило не знают, как себя вести в их присутствии, и первая реакция — всегда животная. Затаись, сделай вид, что тебя нет, и следи за поведением незнакомой особи. Такое поведение вполне наивно — слепые с опытом прекрасно чувствуют постороннее присутствие, а обижаться на зрячих за глупое поведение обычно ниже их достоинства. Слепой сошел с тропы и начал ссать в гущу папоротника. Хелье, решив, что, будучи занят, слепой не услышит шороха, осторожно шагнул на тропу и, пройдя несколько шагов, побежал к дому. Его не окликнули.
В доме меж тем появился еще один человек — очевидно, муж Цветаны, костлявый пожилой тип с повязкой на глазу, добродушный и застенчивый.
— Вот, наконец-то Хелье вернулся, — обрадовался Яван. — Теперь и я пойду. Хелье, познакомься, это Отара Дерзкий.
— Дерзкий? — смущенно сказал Отара. — Дерзким меня никто не называл, поди, лет уж пятнадцать.
— А помолчи-ка, — попросила Цветана неприятным голосом.
Отара Дерзкий смущенно заулыбался. Яван вышел.
Дир, почавший уже, наверное, шестую бутыль, хмельной и любвеобильный, развязал гашник окончательно и почувствовал себя абсолютно свободным от любых условностей. Привалившись к сидящей рядом Эржбете и беря ее шею и плечи в захват, он провозгласил, — «Полюбил я тебя!» и попытался ее поцеловать. Эржбета очень ловко вывернулась из медвежьих объятий Дира, схватила со стола кружку и въехала Диру кружкой в морду.
— Хорла еть! — сказал Дир удивленно, мигая глазами и трогая пальцами нос. Из ноздрей хлынула кровь. — Убью, — решил Дир вслух.
Хелье и Годрик схватили его с двух сторон за руки.
— Хо-хо, — сказал Дир.
Он поднялся. Хелье полетел в одну сторону, Годрик в другую. Эржбеты уже не было в доме. Дир ринулся вдогонку. Хелье, вставая и потирая ушибленное плечо, поразмыслил, стоит ли догонять Дира.
— Не стоит, — сказал Годрик, отвечая его мыслям. — Мерзавку эту он вряд ли догонит, а проветриться ему нужно. Далеко не убежит.
Хозяева, заинтригованные сценой, сидели тихо, пытаясь вникнуть в смысл произносимых Годриком слов.
Хелье присел к столу и налил себе вина. Годрик вернулся в угол к своим гуслям.
— Славные гусли, добрый человек, — заметила Цветана.
— А ты играешь? — спросил у Годрика Отара.
— Молчи, — приказала Цветана мужу, дергая его злобно за рукав.
— Не понимаю, — сказал Годрик, не отрываясь от созерцания инструмента.
— Он спрашивает, играешь ли ты, — перевел Хелье.
— Нет, куда уж мне.
— А он говорит, что играл когда-то.
— Так все говорят.
— Дай ему гусли, пусть сыграет.
Некоторое время Годрик раздумывал, но в конце концов решился, встал, подошел к столу, и подал гусли Отаре.
— Играй, коли не шутишь.
Отара взял гусли, положил себе на колени, и, чуть посомневавшись, провел по струнам указательным пальцем.
— Совсем расстроены, — сокрушенно сообщил он.
— Отдай их обратно немедленно, — велела Цветана. — Слышишь? Отдай, тебе говорят.
Отара потянул нижний колок, снова провел по струнам пальцем и, игнорируя приставания жены, очень быстро настроил все десять струн. Помещение огласилось мажорной диатонной гаммой.
— Хе, — сказал Отара.
Приглушив четыре струны пальцами левой руки, Отара снова провел по струнам. Получился мажорный аккорд. Отара убрал один палец, и аккорд дополнился седьмой ступенью. Годрик заинтересовался. Отара еще немного побренчал, и вдруг затянул скрипучим голосом какой-то совершенно дикий напев:
А бугры-то, а бугры-то, а сидели ду,Ах, пыльца-то, ах пыльца, да дочно девица.
— Заткнись немедленно, — яростно прошипела Цветана.
— Да я чего, я гостей развлекаю, — оправдался Отара.
— Ты их не развлекаешь, а выводишь из себя, и меня тоже. Посмотри на себя только. Послушай себя только.
Хелье захотелось дать ей по уху. Годрик протянул руку, и Отара вернул ему гусли.
Пять веков отделяет последователей Баяна от Монтеверди, и еще пять веков легли между Монтеверди и веристами. Та же хронологическая дистанция поместилась между Эриком Рауде и его дальним родственником из Генуи. Расцвет Византии и начало расцвета Киевской Руси происходили во времена, когда античное искусство давно себя изжило, а христианское еще толком не началось. Привычные античные формы не могли быть плодотворными, истощились, а меценатов, способных воспринять формы новые, еще не было. Время от времени человечество склонно уходить в пресыщенное и примитивное язычество и, маясь скукой, лениво и жестоко расправляться, вялой потехи ради, с теми, кто такое положение грунок по каким-то причинам не устраивает.
Вернулась Эржбета, сама налила себе вина, и с удовольствием выпила.
— А где Дир? — спросил Хелье.
— Я его зарезала, — сообщила Эржбета равнодушно.
Хелье чуть ей не поверил, но вовремя опомнился. Годрик не обратил внимания на реплику.
