— Будете вы, негодники, жить тут неподалеку, в одном дне пути, в поселении неприглядном, — говорил Житник, известный Дубу и Пташке под именем Константин. — Шесть недель. Работать не нужно, а нужно только пить, есть, и спать. И дам я вам на это денег. И ни в чем вам не будет отказа. А по окончании шести недель сделаете то, о чем я вас попрошу — и дам я вам еще денег, много. Столько, сколько вы никогда еще не видели. И будете вы свободны, как журавли в поднебесье курлыкающие.
— Уговаривались на две, — заметил Дуб.
— Да, — сказал Житник. — Это точно. А только ведь не всяко слово верно в присутствии тиуна. Понятно, к примеру, что Сивого ухайдакали именно вы. Также понятно, что не просто так я вас от холопства уберег.
— А что нужно делать? — спросил Дуб.
— Всему свое время, — отвечал Житник. — Настанет час, все узнаете. Бежать от меня даже не думайте. Не люблю.
* * *
Закатное солнце скрылось за Горкой, но небо было светлое, и контрасты света и тени усиливали эффект. Горел авраамов дом.
Жители Жидове и близлежащих кварталов сбежались поглазеть на пожар. Горело лихо, весело, и с музыкальным почти треском, как бывает только, когда дом намеренно поджигают с четырех сторон и изнутри.
Яван, Дир и Годрик стояли в полуквартале от пожара — подходить ближе было бессмысленно, да и жарко. Ближе суетились только жители домов вокруг, с ведрами и бочками, опасаясь, что огонь перекинется и на их жилища. Дир был в кольчуге, которую давеча не снял специально, чтобы покрасоваться. Яван казался абсолютно спокойным. Годрик держал в руках потертые гусли, обнаруженные им в отсутствие хозяев в подвале дома. Пожар он обнаружил не сразу и едва успел выскочить, но гусли не бросил. Гусли были киевской делки, шлемообразные, десятиструнные, не похожие на стандартное новгородско-скандинавское пятиструнное крыло, и Годрику очень нравились.
Вскоре к обитателям, теперь уже бывшим, авраамова дома, присоединился Хелье.
— Когда загорелось? — спросил он.
— Недавно, — нехотя сказал Яван.
— Сплошные пожары, — заметил Хелье.
Весть о пожаре в Вышгороде пришла в Киев быстро, да и дым был хорошо виден из любой точки города. Хелье бросился к Диру, который только что вернулся в детинец вместе с Косой Сотней. Дир поведал, что Марию увез сам Добрыня и, по всей вероятности, она теперь где-то в детинце. Больше Дир ничего не знал. Хелье отправился к Владимиру. Ему сказали, что Владимир отсутствует. О местонахождении Марии с ним говорить отказались.
Еще некоторое время они молча смотрели на горящий авраамов дом.
— Ладно, — сказал Яван. — Дир, твое хозяйство я переправил с помощью Годрика к Куранту-Умельцу. У него три комнаты свободны.
— Мне князь дал комнату в своем тереме, — сообщил Дир, стараясь говорить как бы между прочим, без особой гордости, но с достоинством. — И Хелье тоже.
— Я в тереме жить не буду, — сказал Хелье. — Я не холоп какой, чтобы у властителя в доме столоваться.
Дир с удивлением посмотрел на него.
— Ладно, — Яван пожал плечами. — Годрик, брось ты эту рухлядь. Пошли, ребята, к Куранту.
— В Римский Крог зайдем по пути, — сказал Хелье. — Я там сленгкаппу оставил. Как на улице заорали про пожар, все повыскакивали, и я вместе со всеми.
— Зайдем, зайдем, — пообещал Дир покровительственно. — А насчет терема ты, Хелье, не прав.
— Глуп ты все-таки, Дир, — заметил Хелье. — Сколько народу давеча в Вышгороде положил?
— Служба…
— Холопство это, а не служба.
— Хелье!
— Служить надо с умом. Князь думал, что ты, как я, откажешься. И мне об этом сказал. Но ты напялил на себя этот хорлов невод железный и побежал людей убивать.
— Князь?…
— Да. Проверял он нас, Дир, на что мы годимся. Ты оказался годным только на душегубство.
— А ты?
— А мне князь сказал, что когда будет важное дело, он даст мне знать.
— А мне?
— А тебе нет.
Дир опечалился.
Втроем, сопровождаемые Годриком с гуслями, они направились к Римскому Крогу в четырех кварталах от авраамова дома. Потерзавшись сомнениями, Дир все-таки снял с себя кольчугу и уложил ее в небольшую походную суму.
Народу в кроге было мало — действительно, как сказал Хелье, все побежали смотреть на пожар. Сели за столик, а Годрик, постояв в стороне, отошел к стене, сел на пол, и стал чистить гусли рукавом. Приблизился чашник и осведомился, что угодно дорогим гостям в смысле подчевания. Крог был из дорогих — чистый, опрятный, и слишком светлый, чтобы быть уютным.
Яван охотно пил вино из греческих виноградников и был на удивление спокоен, будто это вовсе не его дом горел в десяти минутах ходьбы от крога. Дир думал о том, что ему сказал Хелье. Хелье помалкивал, предчувствуя перемены. События сгущались.
— Не горюй, Дир, — Яван хлопнул его по плечу. — Будет и тебе честь и слава.
— Не знаю, — усомнился Дир.
— Еще не поздно. Сходи к Владимиру и скажи, что тебе нужно поразмыслить. Месяц отпуску. А за месяц, глядишь, появится важное дело, князь даст Хелье знать, ты присоединишься к Хелье, и покроются имена ваши славой.
Дир проворчал что-то неразборчиво.
— А самое главное и смешное на самом деле то, что выгоду от всех этих событий получают только межи, — продолжал Яван. — Вот уж заговор — всем заговорам заговор.
— Нет никакого заговора, — сказал Дир раздраженно, думая о своем.
— Нельзя отрицать очевидное. Великие мира сего знают и поступают в соответствии.
— Перестаньте припираться, — поприсил Хелье. — Может, великие и поступают, но нам до этого дела нет. Отношение великих к нам простое — они говорят «я дам тебе знать», и на этом дело кончается. Есть ли заговоры, нет ли их — нас не спросят, а устроят все, как им нравится.
— К тебе пришли, — сказал Яван будничным тоном.
— А?
Хелье обернулся и резко отодвинулся, чуть не опрокинув лавицу.
— Нам нужно поговорить, — произнесла возникшая рядом с ним Эржбета, глядя на него сверху вниз. — Пойдем со мной. Времени мало.
Внимание ее привлек перстень на пальце Хелье. Хелье заметил взгляд.
— У меня время есть, но с тобой мне разговаривать не о чем.
— Есть, уверяю тебя, — сказала она спокойно. — Вон в том углу столик свободный.
Хелье посмотрел на Дира и Явана. Дир улыбался, а Яван разглядывал Эржбету с подозрением.
— Здравствуй.
— Здравствуй, — откликнулась она. — Не до тебя сейчас.
Она ушла к угловому столику. Сигтунец встал и направился за ней. Убийца, подумал он. Убийца невинных женщин. Ишь, шагает, хорла. Но кто я такой, чтобы ее осуждать. Я нынче сам убийца. Тоскливо-то как.
— Что тебе от меня нужно? — спросил Хелье, присаживаясь и неприязненно глядя на Эржбету.
— Не бойся.
— Я ничего не боюсь.
— У меня к тебе поручение. Вот.
Снова глянув на перстень, подарок Марии, она протянула ему перевязанную голубой лентой депешу. Хелье с опаской взял ее в руки, повертел, развязал ленту, и развернул письмо. Писано было по-шведски.
«…как еще одно доказательство твоей преданности», —
писала Мария.
«Порученица моя нуждается в надежном сопровождающем. Зная о твоей храбрости и находчивости…»
Сердце Хелье отчаянно забилось. Он взглянул на подпись и обмер. На какое-то мгновение он забыл обо всем. Рука Марии писала эти строки. Это было главное. И единственное. Совладав с собой, он продолжил чтение.
«…расскажет о подробностях. По возвращении, при успешном окончании миссии, я докажу тебе, что умею быть благодарной. Благоволящая тебе Мария, помнящая о событиях в Хардангер-Фьорде трехлетней давности».
У Хелье возникло сильное желание поцеловать строки, написанные ее рукой, но он сдержался.
— Что я должен делать?
— Собираться в путь. Выезжаем на рассвете.
— Могу ли я осведомиться, куда именно мы направляемся?
— Это я тебе скажу, когда мы отъедем на достаточное расстояние от Киева.
— На ладье или в повозке?
— Сперва на ладье. А там видно будет.
— А цель какая?
— Ты очень любопытен.
— Это плохо?
— Да.
— Послушай… э… Эржбета, да?… странное какое имя. Не то польское, не то венгерское. Да, так вот. Сперва я поговорю с Марией.
— Нельзя.
— Почему?
— Потому что Марию заперли в светелке.
— Ну и что?
— Тебя к ней не пустят.
— Посмотрим. Что за светелка? В детинце? В тереме?
— Сядь. Сядь! И не кричи так. Ты все испортишь.
— Но Мария…
— Не кричи. Тише. Мария не останется взаперти долго. И дело вовсе не в этом. Но жизнь ее в опасности.
— Жизнь?
— Честь. Свобода. Ты выручишь Марию, если поедешь со мной и не будешь задавать дурацких вопросов. Красивый перстень.
