Небеса, однако же, воли не проявили, и вчера на закате отошла Даша Корсунова в те места, где несть печали и воздыхания, горя и болезни. Хоронить будут завтра. Антонина Николаевна лицом почернела, не ест и не пьёт, читает над усопшей дочерью Псалтирь.
– Перемолвиться бы, барин! – перегнувшись через стол, негромко сказал мне Алёшка. Как раз когда нерасторопный половой принёс нам наконец бараний бок с кашей.
Ишь ты, снова барин! Вроде сейчас уже нет надобности изображать что-либо перед людьми.
Алёшка, впрочем, изобразил. Прижал руки к животу, будто схватило, и в чём был, без верхней одежды, метнулся за порог. Выждав для приличия минуту, направился я вслед за ним.
– Вот что, Андрей Галактионович, – хмуро сообщил мальчишка, не глядя мне в глаза. – Возвращение наше в Тверь придётся малость отложить. Дело тут одно у меня возникло, после расскажу. А сами ступайте обратно. Если дивиться станут, почему мы задерживаемся, так ось у нас в возке сломалась. Вот прямо сейчас. Слышите, как хрустит? – щёлкнул он пальцами. – Договоритесь с кем-нибудь, пущай починят, но больше полтинника медью не давайте. Нам с вами сейчас денежками швыряться не след.
– Что за дело? Куда ты? – ухватил я его за ворот рубахи.
– Сказал же, всё после объясню! – Он аккуратно отцепил мои пальцы и резко повернулся.
Ну и что мне оставалось делать? Хватать его и тащить в дом? Драться? На глазах у любопытных (а двор был вовсе не безлюден)? Или сперва выставить Круг Невнимания? А что потом? Всё-таки поединок?
– Оделся бы хоть! – буркнул я ему вслед. – Морозно же! Простынешь!
– Меня любовь греет! – бросил он и чуть ли не бегом направился к воротам.
* * *Сказать, что сидел я точно на иголках, – это ничего не сказать. Крутило меня доселе совершенно неведомым страхом. Вот казалось бы, кто мне Алёшка? Уже и не дворовый человек, и не брат он мне по крови, и масти мы разной, и стоит между нами тайна Дашиной гибели… А вот делся он незнамо куда – и кажется, будто переехало мне душу тележное колесо. Убежал один, в мороз, чуть ли не раздетый… даже коня не догадался взять. Да, говорил я себе, он мальчишка не простой, он мальчишка Иной, и маг посильнее меня… но всё равно ведь мальчишка. Как знать, что за кашу заварит и как её потом расхлёбывать? Что за любовь его греет? Когда успел подцепить кого? Вообще-то пора, пятнадцать лет, и возмужал он за без малого год, что знаю его. Но почему раньше я не замечал никаких признаков?
Конечно, попробовал я найти его магией. Конечно, тянулся к нему Тихой Связью. Глухо. Слова мои растворялись в сером тумане, то ли не достигая Алёшкиного слуха, то ли он попросту не считал нужным отвечать. Ни на первом, ни на втором слоях Сумрака не видел я искорку его цветка, а на третий нырнул с таким трудом, что уже не до поисковых заклятий стало.
И оставалось валяться на постели, потягивать заказанное в комнату дешёвое и скверное вино, предаваясь мрачным мыслям.
А ось возка и впрямь треснула, так что пришлось мне ещё и этим заниматься. Починить её магией – дело трёх секунд, но я всё-таки велел хозяину постоялого двора найти толкового каретника. На секретность плевать, но вот тратить силу не хотелось.
Кто знает, не придётся ли в скором времени всю её, без остатка выложить, вытаскивая Алёшку из какой-нибудь скверной истории?
Глава 15
Вернулся он на закате, когда я готов уже был плюнуть на всё и связываться сразу и с дядюшкой, и с графиней Яблонской – свисток свой Алёшка оставил в сумке вместе с прочими своими пожитками. Если бы, конечно, тот в моих руках сработал.
Смотреть на парня было страшно. Нет, ни ран, ни синяков, ни ожогов, и даже рубаха со штанами не порваны. И не заледенел он, не обморозился. Но бледное лицо, засохшие на щеках дорожки слёз, пустые глаза – как два колодца, из которых вычерпали всю воду. И трясущиеся губы. Сперва я даже подумал, что его пососал упырь, но вскоре отбросил эту мысль. Уж кого-кого, а Иного упырь за версту обойдёт. Разве что тот неуловимый вновь объявился в окрестностях?
Цветок Алёшкиной души сочился ужасом, тоской, стыдом – и вместе с тем удивительно мощной радостью. А глубже заглянуть я не посмел. Наверняка стоит там защита, к чему позориться?
Ничего он рассказывать не стал, рухнул на постель вниз лицом и очень быстро заснул. Будить его и кормить ужином я не решился – и полночи просидел при свече, думая о разном. О коварстве дядюшки, о графине Яблонской, которая, как ни крути, для меня теперь начальство, даже если не буду я служить в её Дозоре. Ведь меру допустимых воздействий теперь она мне начислять станет. О негодяе Модесте Яковлевиче, которого всё-таки следует проткнуть шпагой – теперь-то мы с дядюшкой разной масти, и запреты его мне до хрустальной люстры… а Викторию Евгеньевну можно и не ставить в известность. Могу же я поступить, как простой отставной поручик? Забыть на время, что Иной?
А ещё думал я о том, что если всё-таки заблуждаются все они – дядюшка, Александр Кузьмич, Харальд, графиня – и есть там, за небом, Господь Бог, то не Его ли это шутка – отняв у меня пятнадцать лет назад нерождённого брата, вернуть его же, взращенного другими людьми, с другой кровью в жилах? И, однако же, всё равно брата…
* * *Алёшка проснулся раньше меня, ещё до света. Встав, я обнаружил, что он аккуратно сложил наши вещи, снёс вниз, проверил работу вчерашнего каретника и теперь дожидается в нижней зале, уплетает горячую похлёбку с говяжьими потрохами. И никого такая вольность не удивляет.
Ещё бы! Постоялый двор гудел, как растревоженный улей. Новость обрушилась на собравшихся, точно могучая сосна, опрокинутая не менее могучей бурей.
– В клочки!
– Кровищи-то, кровищи было!
– Да уж застрелили, ясное дело, не оставлять же…
– Говорят, совсем уж ни с того ни с сего!
– А наследников-то и нет! Одна была дочурка, да и той не стало…
– Про супругу неужто забыл? Какая-никакая, а по закону всё ж таки жена ему.
– Уже урядник приехал, и полицмейстер из города.
– А что псари? В холодной уже? Их оплошность, не уследили!
– Как верёвочке ни виться… Господь Бог долго ждёт, а больно бьёт. Отлились ему слёзы моего Грини!
Алёшка молча доел свою похлёбку, дождался, когда и я утолю утренний голод, и негромко сказал:
– Ну, поехали. Дорогой всё и расскажу.
Времени у нас было достаточно. Пятьдесят вёрст, да обычным лошадиным ходом, без артефактов – это часа четыре, если особо не гнать. Алёшка не то что не гнал, а и вовсе не дёргал вожжи – умные наши кони и без того знали, куда скакать. Звенел над дугой колокольчик, но казалось мне, будто звенит погребальный колокол, особой печали, однако же, не вызывая.
– Ты ведь не забыл, Андрей Галактионович, что князь Корсунов с сестрой моей сотворил? – уже когда выехали мы с просёлка на тракт, глухо спросил Алёшка.
– Такое забудешь! – совершенно честно отозвался я, осознав, что впервые обратился он ко мне на «ты».
– А помнишь, почему отказался я тогда лишать его жизни? Ведь не должны по земле таковые крокодилы ходить! И прав ты был: коли ни государыня, ни Господь Бог таковых не карают, то надлежит самим то исполнить. Я ни капельки князя в тот вечер не жалел, и кабы не дочка его… Вот её пожалел – и пообещал, что папеньку не трону, не лишу родителя. И держал своё слово – пока жива была Дашенька. Но как забрал её Господь, так тем самым и от клятвы меня освободил. Вчера утром, как услыхал про всё, так сердце у меня схватило, и понял я: пора! Вот прямо сейчас, потому что потом разное начнётся, Дозоры, разборы, графья, графини… быть может, и не улучить уже миг. Не серчай, некогда мне было тебе всё то объяснять. Ноги в руки – и пошёл.
– И что ж за любовь тебя грела? – не преминул поинтересоваться я.
– Знамо дело, к Дашке, – хмыкнул он, обернувшись ко мне с облучка. – К сестре… Кого любишь, за того и мстишь.
– Становишься настоящим Тёмным, – добавил я в голос иронии, хотя было мне невесело. Ведь если масть берёт своё, то и меня, значит, ждёт превращение в истинного Светлого вроде Кости? Тоже возмечтаю о спасении человечества? Не хочу!
– Да при чём тут это? – отмахнулся Алёшка. – Я ведь это давно замыслил, чуть ли не с того дня, как ты меня посвятил. И когда про Договор узнал, про то, что можно, а чего нельзя, – придумал, как надо.
– Ну и как же надо? – Мне и впрямь стало любопытно.
– А давай, Андрей Галактионович, я тебе лучше картинкой покажу, – усмехнулся Алёшка. – Меня за неделю перед нашей поездкой Костя занятному заклятью обучил. Называется «зримозапись». Ну, то есть запись того, что зришь. Слыхали о такой? Ну, вы даёте! Выходит, у нас, Светлых, есть штучки, вашим неведомые.
– У нас, Светлых, – скривился я. – Не забывай, кто какой масти.
– И верно, – расстроился он. – Ну да ладно, заклятье-то всё равно действует, оно ж от масти не зависит. Коротко сказать, можно всё, что видишь ты и слышишь, сохранить, только не просто в памяти своей, а в тонких колебаниях Сумрака… а потом другому Иному это передать. Костя говорил, прокрутить. Мы с ним упражнялись, очень забавно было. А тут решил, что может пригодиться. Хотя бы самому себе потом показывать, вспоминать. Ну, готовы? Ловите!
