Хуже всего получилось с Костей – тот прямо разрывался между Алёшкой и графиней. Занятия с учеником ему велено было прекратить – где это видано, чтобы Светлый Тёмного в магии натаскивал? Вот и прекратил. Да и забегал он к нам теперь изредка, ненадолго, отговаривался множеством работы в Журавино. И можно было даже не смотреть на цветок его души – достаточно лица и голоса, чтобы видеть, что и стыдно ему, и досадно, и в смятении он, не знает, как теперь себя с нами обоими правильно держать. Я-то теперь с ним одной масти, а всё равно смотрел он на меня как на Тёмного и о журавинских делах в моём присутствии не распространялся. Алёшки же, чудилось мне, слегка побаивался – точно весёлого котёнка, внезапно выросшего в здоровенную рысь. Что, если жажда крови прорежется?
Потом их сиятельства посовещались и пересмотрели нам положенные меры магических воздействий, причём не только на людей, а и вовсе. «Не в том печаль, Андрюша, – потирая свой шрам, объяснял дядюшка, – что оба вы в Дозорах более не состоите. Другое важно: впервые мы наблюдаем такое – смену масти. Что с вами обоими происходит? Что исподволь произрастает внутри у вас? Чем в итоге обернётся? Вот потому и надо поберечься, поменьше пользоваться силой Сумрака. Считай, это как лекарь больному умерил питание… для его же пользы. И не навсегда же, а временно… вот как убедимся, что неожиданностей от вас ждать нечего, тогда и вернём».
Вот потому я послушно полол грядки на огороде, хотя магией справился бы за пять минут. Но вдруг за нами с Алёшкой наблюдают? Вдруг на обоих наложены столь тонкие следящие заклятья, что не в наших силах отследить?
А вот что дядюшка погонит меня из Экспедиции и лишусь я своей синекуры, названый брат мой боялся зря. «Ещё не хватало! – заявил в январе дядюшка, когда я напрямую его о том спросил. – Числился ты в Конторе и далее будешь числиться, и жалованье твоё курьер на дом носить будет. Всё одно не из своего же кармана тебе плачу, а из государева. Одно только прошу – без крайней нужды в Конторе не появляйся. А то мало ли… народ у нас в Дозоре, сам знаешь, болтливый… как бы не переслали кляузу в столицу, Харальду, что мы у себя Светлого привечаем. Тогда ведь вся история всплывет, а оно тебе надо, чтобы ею и Харальд заинтересовался?»
– Ещё раз услышу от тебя про «ваших, Светлых» – уши откручу и с чесноком замариную! – пригрозил я. – Никто из нас на перемену масти не просился, и бывшие твои мне не свои. Равно как и тебе – бывшие мои.
– Чеснок сперва вырастить надо, – заметил Алёшка. – Вот в сентябре и маринуй. А что до твоего сочинителя господина Болотова, то я не совсем шутил. Может, и впрямь Светлый. Из самых таких правильных, вроде Кости нашего. Радеет о мужицком благе и верит, что чем меньше мужички будут знать про упырей да оборотней, тем легче им станет на душе. Ибо во многом знании много печали, как и в Писании сказано.
– И между прочим, сказано верно, – раздался из пустоты очень знакомый баритон. Миг спустя пустота засветилась тёмно-синим, вспыхнула точно молния, лопнула с негромким хлопком – и посреди комнаты образовался дядюшка. Был он в шлафроке из лилового атласа, на ногах – разношенные туфли… значит, открыл сюда Врата прямо из своего дома. В Конторе он себе такого вида не позволял, ходил в положенном по чину мундире.
– Здрасьте, – совершенно неучтиво произнёс Алёшка. – Поосторожней тут, чуть дощечки мне не растоптали.
– Какими судьбами, Януарий Аполлонович? – совершил я положенный по этикету поклон. У дядюшки, разумеется, чуть дёрнулась бровь. Неприятно ему было такое обхождение, но ума хватило не высказываться. Всё и так уже друг другу высказано, и не раз. Когда отчитался я перед ним и графиней о случившемся в Сиянии, то пришлось рассказать и о том, каким образом выбивал Отшельник мой «шпингалет», какой болью проткнул мне душу Ответ дядюшкин оказался в точности таким, какой я и предполагал. Всё, оказывается, делалось для моего же блага, а рождаться в новую, Иную жизнь без мук не получается – уж во всяком случае, если ты становишься Тёмным. «Не Светлым же мне тебя было делать, сам посуди? Счастья тебе это уж никак не прибавило бы. Вот ты сейчас Светлый, и хорошо ли тебе? Но представь, если такое с самого начала? Забыть себя, свою волю, свои желания, отдаться без остатка сомнительному делу Света, служить людишкам, которые на девять из десяти недостойны тебя? Ну, пострадал четыре месяца, и что? Тем слаще награда!»
Я, однако, оправдания сии принять не мог – слишком хорошо за без малого год успел изучить своего старого дядюшку и прекрасно понимал: врёт. Вернее, недоговаривает. Нужен я ему был Тёмным, зачем-то очень нужен, и не о моём счастье пёкся он, а о своём… или не о счастье, но о чём-то не менее важном.
Охлаждение моё принял он спокойно, как вещь вполне разумеющуюся, и подольститься более не пытался. Ни к чему ведь – отрезанный я теперь ломоть, Светлый. Зато Алёшку попробовал было взять в оборот, затеял с ним беседы о том, сколь выгодно превратиться в Тёмного, развенчивал байки Светлых о себе и своём Дозоре, всячески туда зазывал. Парень, однако же, вёл себя с новым своим начальством не то что непочтительно, а откровенно дерзко, все предложения послал в ту же дальнюю даль, куда и самого графа Ивана Саввича. Причин такого обращения понять я не мог. Ну ладно я, мне есть за что на старика обижаться, но Алёшке-то он не сделал никакого зла… Вернее, тот о сделанном ему зле не имеет и понятия, потому что коли знал бы правду про Дашу, то и я наравне с дядюшкой оказался бы во врагах. «С огнём играешь, – предостерегал я мальчишку. – Не из тех Януарий Аполлонович, кому грубить можно. Он сейчас тебе всё спускает, потому что выгоду словить старается, но всё запоминает и когда-нибудь сведёт счёты!»
– Поговорить надо, – спокойно ответил дядюшка. – Причём с обоими. Ну как, не прогоните старика?
– Да уж ладно, – махнул я рукой. – Садитесь к столу. Алёшка, чаю сообрази, а?
– Можно и не чаю, – с недовольством оторвавшись от недособранного своего улья, предложил тот. – В погребе ещё с прошлого года вино крыжовенное осталось.
Всё-таки время лечит. Зимой бы он не то что вина не предложил главе Дневного Дозора, а и кружки воды.
– Хотелось бы, – вздохнул дядюшка, – но боязно. Степанида унюхает, начнёт розыск: где это ты нализался, мил друг? Строгая женщина.
Я кивнул, изображая сочувствие. Да, прихотлива жизнь, выкидывает всяческие коленца. Иной, Высший маг, возглавляющий тверских Тёмных, – и под каблуком у обычной человеческой женщины, экономки своей Степаниды! Неужто и в самом деле любит он её? Неужто знакомо дядюшке сие чувство? Выходило, что так. Причём если ранее, будучи дряхлым Януарием Аполлоновичем, мог он о Степанидиных прелестях только вздыхать, то после преображения своего, сделавшись графом Сухоруковым, получил и полный доступ к пышному телу. Интересно, сколько же магии приходится ему ежедневно тратить, чтобы экономка никаких странностей не заметила, ни о чём не догадалась? И почему не желает он легчайшим воздействием избавиться от винных паров? Неужели лгать ей не хочет? И что будет лет через пятнадцать, когда перейдёт она из зрелости в старость? Останется ли ему нужна?
И страшно было представить, что случится с тем Иным – не важно, какой масти, – кто узнает сии подробности дядюшкиной жизни и захочет почесать про них язык. Если не развеет по Сумраку, то уж отравит жизнь мастерски. Не хуже, чем умеет это Харальд. Тот порой напоминал мне голодного волка, в любой момент готового вцепиться в брюхо. Дядюшка же скорее походил на сытого, благодушного леопарда… но наивен тот, кто спутает его с домашним котом.
Заводить разговор дядюшка не спешил, ждал, когда закипит самовар. И только после первой чашки приступил к делу.
– Вот что, ребята, для начала сотворим так… – Не вставая из-за стола, поднял он руки и описал ими широкий полукруг. – Сфера Обнуления. Это чтобы если и есть на ком из вас следящие заклятья, то погасить их на время. Потому как разговор у нас пойдёт совсем уж секретный. И, может, удивлю вас, но уж поверьте: в тревоге я. И кроме вас, о помощи просить мне более некого.
– Поверить предлагаете, Януарий Аполлонович? – прищурился я. – После всего, что было? А то не знаю я вас: говорите «аз», в уме держите «буки», а делаете «веди».
– А получается из всего этого «глаголь», – добавил мальчишка. – Знаете, как мне бабка во младенчестве говорила: «Верю всякому зверю – и лисе, и ежу, а тебе погожу». Что, опять к себе в Дозор тягать надумали? И не мечтайте!
– Верить мне или не верить, это уж вы после решите, – заявил дядюшка. – Пока же просто послушайте. И для начала прочитаю я вам вот это.
Глава 2
Из внутреннего кармана шлафрока вынул он скрученный в трубку лист бумаги, развернул, приблизил к глазам и торжественно произнёс:
– Милостию Божией мы, Екатерина Вторая, императрица и самодержица всероссийская, и прочая, и прочая, и прочая…
